3
Ты погружаешься в тело женщины, ты там, тебя больше нет, и нет выхода, ты бредёшь в ночи, навстречу мерцающему огню, и на тысячу километров кругом ни единой души - леса и болота. Но когда странник подошёл к костру, оказалось, кто-то сидит, загородив пламя, в ушанке и телогрейке; он окликнул сидящего, и тот медленно повернул к нему корявое морщинистое лицо, чего тебе надо, спросил он; хочу с тобой поговорить, ответил скиталец; с кем это, возразил тот, нет меня, ступай откуда пришёл.
Странник сказал: я заблудился, позволь мне погреться, а кто ты такой, меня не касается, и знать не хочу, и спрашивать не стану… А впрочем, нет, знаю: ты тот самый Беглец, который ушёл с концами, сколько разных известий, разных параш я слыхал о тебе. Не то форму украл, шапку со звёздочкой, солдатские портки, не то через подкоп, запасся керосинчиком, и никто тебя не поймал, полил шаги керосином, собаки не взяли след. Но будто бы затосковал по лагерю и вернулся - сам, по своей воле. И тотчас никого не стало, путешественник один сидел возле угасающего огня.
Ночью захотелось по малой нужде. Приезжий выбрался из постели, ощупью добрался до двери, вышел из сеней на крыльцо. Небо очистилось и сверкало брильянтами звёзд, как в далёкие небывалые времена. В сенях, накрытое чистой дощечкой, стояло ведро, висел ковш. Он напился. Отворив дверь в избу, он увидел на столе огонёк, колпачок был отвинчен, ламповое стекло лежало рядом. Приезжий опустился на табуретку, сидел напротив женщины; некоторое время молчали.
"Вот такие дела…", - пробормотал он, и снова наступило молчание.
Она разглаживала рубашку на коленях, разглядывала ладони.
"Маша, - сказал он, - я ведь за тобой приехал".
В зыбке зашевелилось, застонало дитя, она качала кроватку, покачивала головой, приговаривая: "Ш-ш, ш-ш!"
"Маша, - проговорил гость. - Я жить без тебя не могу. Маша, поедем со мной".
"Куда?" - спросила она, усмехнувшись.
"В Москву".
"Чего я там не видала".
"Маша…"
"Ну".
Так говорили здесь, когда хотели сказать: и что же? Что дальше?
"Возьмём с собой ребёнка".
Он добавил:
"У меня комната в Москве. (Она опустила голову). Маша. Ты ведь меня любила".
"Было дело", - сказала она.
"А теперь? Разлюбила?"
Она пожала плечами, еле заметно покачала головой.
Утром Сапрыкин встал мрачный, молчаливый. Нашёл остаток, опохмелился. Ели многоглазую яичницу с огромной чугунной сковороды, друг на друга не глядели.
"Чего уж там, - сказал хозяин, вставая, - давай провожу тебя".
L Суд
День без числа
География карательных, наблюдательных, исправительных, или как там их следует называть, учреждений ещё ждёт своего Страбона. В новой повестке стоял не Кузнецкий мост, а какая-то неслыханная улица. В отчаянии писатель думал, что его так и не оставят в покое.
Зато войти внутрь не составляло труда: никаких проходных, никто не спрашивает пропуск. Снаружи здание казалось не таким огромным. В действительности это был лабиринт. Плетёшься по длинным сумрачным коридорам, сворачиваешь в другие коридоры, поднимаешься на другой этаж, снова спускаешься, и всякий раз видишь в окнах на лестничных площадках другие улицы, если не вовсе другой район. Возможно, несколько зданий были соединены друг с другом. Писатель всматривался в таблички на дверях, на русском, но непонятном языке, толкнулся раз-другой наугад, там шли важные заседания, оттуда махали руками, требуя, чтобы ты не мешал. В другие комнаты вовсе невозможно достучаться. Изредка кто-то выбегает с озабоченным видом, с папкой под мышкой, служащие снуют по коридору, что-то показывают рукой на ходу, никто не отвечает на твои вопросы. Ты стоишь в замешательстве перед доской объявлений, здесь всё как обычно: инструкция на случай пожара, список злостных неплательщиков членских взносов, распределение путёвок.
Ты вошёл в зал, свет бил из окон, мешая с порога разглядеть сидящих за длинным столом на помосте под портретом правителя. Пятеро в масках, что наводило на мысль о тайном судилище, шестой посредине, это был человек с голым черепом, на котором играли блики, с лицом скопца, в судейской мантии, наброшенной на плечи, - по-видимому, председатель. У торца сидел секретарь. Маски разных цветов были, как выяснилось, женщинами.
Публики не было, стояли ряды пустых стульев. Подойдя к помосту, писатель слегка поклонился. Подскочил секретарь, принял от него большую, свёрнутую в трубку и перевязанную шёлковой ленточкой, словно почётная грамота, повестку. Писатель сел в первом ряду.
"Я не разрешал вам садиться", - заметил председатель.
Он развязал ленточку, внимательно изучил повестку, развернул папку с делом и проверил установочные данные: фамилия, имя, отчество, год рождения и так далее. Прежние судимости?
Писатель не понял.
"Я спрашиваю, - терпеливо сказал председатель, - были ли вы раньше под судом".
"Нет".
"Неправда, - возразил председатель, - вы были репрессированы. Здесь имеется справка об освобождении. Вы были осуждены по статье…"
Он зачитал документ.
"Видите ли, это было Особое совещание. Так называемая тройка. - Писатель, стараясь улыбаться, процитировал Гоголя: - Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка…"
"Семёрка", - поправил кто-то.
"Туз, - сухо сказал председатель. - Попрошу отвечать на вопросы. Итак, вы были судимы".
"Заочно. Решение принималось по списку, а осуждённому предъявляли бумажку, надо было только расписаться".
"Это известно, можете не объяснять. Правда, карточный термин слышу впервые… Но как бы то ни было! Это были другие времена, и незачем вспоминать", - заключил человек в мантии, упустив из виду, что он только что спрашивал о них. Он захлопнул папку, склонил блестящий череп направо и налево: будут ли вопросы к подсудимому?
"У меня вопрос, - сказала чёрная маска, крайняя слева. - Как по-вашему, что самое главное в жизни?"
Писатель развёл руками. Надо бы ответить, подумал он, любовь к родине.
"Литература, - сказал он и тут же пожалел, вспомнив, что всё, что не разрешено, запрещено. - То есть… я хочу сказать… - он запнулся. - А вы как думаете?"
"Вопросы задаём мы, - сказал председатель. - В виде исключения я отвечу. Самое главное - это любовь".
"К родине", - добавил писатель.
"Оставим политику. Просто любовь. Не правда ли?"
Маски дружно закивали.
"Прошу", - наклонил голову председатель.
Чёрная маска заговорила:
"С вашего позволения, я начну с мелкого, но, на мой взгляд, характерного факта. Всякий раз, когда он бывал у меня, а это происходило каждый день, он залезал с ногами на диван. Мне надоело напоминать ему, что я на этом диване сплю… Это первое. Во-вторых, когда я ему что-нибудь рассказывала, он смеялся надо мной. Например, был случай, когда мне нанёс визит мой дальний родственник, Козлов. Это была купеческая семья, с которыми породнились Тарнкаппе. Между прочим, название переулка…"
"Ясно. Но суд рассматривает вопрос о любви".
"Вот именно! Речь идёт о любви… Когда я ему рассказала об этом визите, он заявил… - маска всхлипнула, - заявил, что всё это мне приснилось!"
"Успокойтесь, - мягко сказал председатель. - Мы вас слушаем".
"Я его любила. Как сына, как внука… И вот такой ответ. Я вам скажу, в чём дело… - Шёпотом: - Вы не поверите. Он любил другую женщину".
"Кого же?"
"Девушку в бокале шампанского. У меня была картина одного немецкого художника…"
Голый череп председателя повернулся к секретарю:
"Надо эту девушку вызвать".
Секретарь, вполголоса:
"К сожалению, невозможно. Это картина".
"Так, - сказал председатель. - Свидетельница показывает, что у вас была связь с нарисованной женщиной. Что вы на это скажете?"
Что можно было на это ответить? Сумасшедшая.
"Я бы всё-таки хотел, - сказал писатель, - чтобы всё было по закону. Почему мне не выделили защитника?"
"Ваша просьба отклонена. Адвокату здесь нечего делать. Ведь приговор, - добавил, улыбнувшись, председатель, - по существу уже вынесен".
"Как это, вынесен. Зачем же тогда вся эта канитель?"
"Бестактный вопрос. Я бы сказал, оскорбительный для суда. - Человек в судейской мантии молча, подняв брови, смотрел на подсудимого. - Не ожидал от вас, - сказал он. - Чтоб это было в последний раз!"
Он обратил взор на другой конец стола. Красная маска заволновалась, послышался хриплый прокуренный голос.
"Чистая фантазия. А если начистоту, я эту ведьму знаю. Картина такая, действительно, была. Порнографическая картинка, прямо скажем. Но дело-то в том, что…"
"Что вы можете сказать о подсудимом?"
"Я его любила, а он оказался неблагодарной свиньёй".
"Так я и знал, - пробормотал писатель. - Никто тут не скажет обо мне доброго слова… вы специально их подобрали".
"Попрошу не перебивать свидетельницу".
"Я его приютила, хотя это было опасно. Люди-то, сами знаете, какие, я имею в виду соседей. Нагрянет милиция, и что я скажу?"
"Ты же говорила, - не выдержал писатель, - что начальник милиции тебя знает. Это я тебя предупреждал, а ты только смеялась… Она не меня любила, а мой… пардон… - Писатель похлопал себя внизу. - Она приучила меня к наркотикам… А потом бросила!"
"Я? бросила?!.. А ты забыл, что было с Алексей Фомичом?"
"Кто такой Алексей Фомич?"
"Это её содержатель. Комсомольский руководитель высокого ранга".
"Фамилия? Надо вызвать его", - сказал, отнесясь к секретарю, председатель.
"Поздно! Нет моего дорогого Алексея Фомича. Это он его убил! Убил, а сам смылся. Мне пришлось отвечать…"
"Да как ты смеешь!.."
"Предупреждаю, если вы ещё раз позволите себе перебивать…"
"Что? что вы можете со мной сделать? - плача, выкрикнул писатель. - Со мной уже всё сделали… Проклятая жизнь, - бормотал он. - Проклятая страна…"
"Если вы ещё раз… Вы будете выведены из зала".
"Х-ха. Сделайте милость!"
"Заседание продолжается, - выдержав паузу, величественно сказал председатель. Писателю: - А вам советую выбирать выражения. Проклятая страна… как это у вас язык повернулся сказать такое!"
Последние лучи солнца блестели на его черепе. Он обратился к зелёной маске:
"Ваша очередь".
Маска молчала.
"У вас есть претензии к… этому господину?"
Она кивнула.
"Пожалуйста".
"Я женщина. Баба, по-простому говоря".
"Так. И… и что же?"
"Ничего", - сказала зелёная маска.
"Мы вас слушаем, - мягко сказал председатель. - Вы хотели что-то сказать суду. Что вы хотели сказать?"
"А то, что не каждому такая баба достанется".
"Вы хотите сказать - такая, как вы? Он вас не оценил?"
"Он ходил в деревню. Ко мне ходил, ночью".
"Как, будучи заключённым?"
"Он был бесконвойный. Ну и пользовался, что никто не видел".
"Следовательно, ещё одно грубое нарушение закона. Внесите, - сказал председатель секретарю, - соответствующее дополнение в обвинительное заключение… Продолжайте, мы вас слушаем".
"Да я не о том. Вот он, значит, ходил ко мне в деревню".
"Как называется ваша деревня?"
"Кукуй".
"Красивое название, - сказал председатель. - Далеко?"
"Что далеко?"
"Далеко ли он ходил к вам?"
"Недалече. Вёрст восемь будет. А ночи были чудные, звёзды, словно брильянты, глаз не оторвёшь!"
"Вы очень поэтически выражаетесь… Если я вас правильно понял, вы чувствуете себя оскорблённой. Чем он вас обидел?"
"Ради этого только и ходил".
"Ради того, чтобы любоваться ночным небом?"
"Люди не видали, а Бог всё видит", - сказала маска, и все согласно закивали.
"Хгм… - Председатель суда прочистил голос. - Итак?"
"Это бывает, у некоторых душевнобольных, - заметил писатель. - Когда они слышат голоса, и все их в чём-то обвиняют, ругают…"
"Это вы о свидетельнице?"
"Да при чём тут свидетельница. Я хочу сказать, это бывает. Но я ведь не сумасшедший".
"Если бы он любил, - лепетала маска, - а у него только одно на уме… Придёт, и сразу - давай, ложись".
"Вы хотите сказать… э?"
Маска не слушала.
"Я-то была… какая я была, о-ох! Да на меня заглядеться можно было! Глаз не оторвёшь! Молодая, ядрёная. Шея как у царевны-лебеди. Груди белые, круглые, в руки возьмёшь - словно пышки. Словно мне семнадцать лет, а соски как у зрелой бабы, словно вишни, высокие, сладкие… Вот здесь, - маска показала на талию, - тоненькая, как девушка, а бёдра! Широкие, пышные, и передница, и задница, прости Господи, да ведь только Бог один может такое создать; а самая-то сладость, она внизу, она не видна. Нежная, розовая, глубокая - пропадёшь!"
Председатель снова откашлялся.
"Вы… - проговорил он, - ближе к делу, ближе к делу…"
"То ли ещё бывало… Мы с ним и в баню ходили. Сама для него топила".
"Что за чушь, - пробормотал писатель, - какая там баня, это уж ни в какие ворота не лезет…"
"Чего там говорить, - неожиданно спокойно сказала маска. - Бросил он меня. Попользовался и бросил. А я уже была чижолая".
Наступило молчание. Председатель взглянул на секретаря, тот показал на нетерпеливо ёрзавшую розовую маску.
Послышался слабый голосок:
"Я… я хочу тоже сказать…" - и она расплакалась.
"Деточка моя, - ворковал председатель, - ну полно, полно… успокойтесь. Мы вас внимательно слушаем".
Маска хлюпала носиком поднесла к глазам под маской скомканный розовый платочек.
"Он нанёс мне жуткое оскорбление!"
"Ага, - оживился председатель, - какое же оскорбление?"
"Мне стыдно", - пролепетала она.
"Не надо ничего утаивать. Расскажите всё суду".
"Мы вместе учились".
"В университете, если не ошибаюсь?"
"Да. Он за мной ухаживал".
"Та-ак… и что же?"
"Ухаживал, ухаживал, и… и ничего. Сколько можно ждать? - закричала она. - Я спрашиваю!"
"Чего ждать?" - не понял председатель.
"Как это, чего! Вы что думаете, я первая должна?.. У меня есть гордость! Сам должен знать!"
"Простите, кто? Кто должен знать?"
"Он! Он мою девичью гордость оскорбил. Мою стыдливость. Я же не бревно! Я хотела ему принадлежать. А он? Он даже ни разу меня не обнял!"
"Неправда, - неожиданно войдя в зал, сказала девушка по имени Аглая. Она была без маски. - Он только делал вид. На самом деле он был влюблён в меня!"
"Ты? - вскричал писатель. - Как ты сюда попала?.."
"Позвольте, позвольте… - лепетал председатель. - Попрошу к порядку!"
"Минуточку, я сейчас всё расскажу", - сказал писатель.
"Нечего рассказывать. Он был недостоин моей любви".
"Вот: это она. Она стучала на меня!"
"Идиот, тебе это приснилось".
"Наденьте маску. И сядьте", - сказал секретарь.
Она возразила:
"Пошёл ты, знаешь, куда?"
И больше её не было.
"Есть ли ещё вопросы?" - осведомился председатель.
Никто не откликнулся.
"Слово предоставляется…" - он покосился на последнего свидетеля, это была полосатая маска, крайняя слева. Она не дала ему закончить.
"Совсем заклевали парня!"
"Так ему и надо", - заметил кто-то.
Главный судья спросил:
"Вы были с ним в связи?"
"Ну, была, - сказала маска, поправляя на лице съезжающую маску. - Плохую дали", - пробормотала она.
"Простите?"
"Маску, говорю, никудышную дали…"
"Мы вас слушаем", - мягко сказал председатель.
"Не знаю… рассказывать, что ли. Али нет?"
"Говорите, говорите!"
"Он приехал. А кто такой, никто не знает. Ну, живи, коли приехал… А на самом-то деле, оказывается, сбежал".
"Сбежал, откуда?"
"А бес его знает. Должно, от суда спасался. В бегах".
"Так. Мы это выясним. Продолжайте".
"У Колбасовых жил, на огородах. Я с ним и спозналась. Вот он и стал меня уговаривать: давай, говорит, убьём старика, Егория Петровича, а дом продадим. Я, как дура, уши развесила".
"Вы стали его сообщницей?"
"Да какая там сообщница. Я его любила, а он…"
Председатель барабанил пальцами, переглядывался с секретарём. Тот делал отчаянные знаки, стучал пальцем по ручным часам.
Председатель вознёс голову, возвестил:
"Слушание дела откладывается в виду вновь открывшихся обстоятельств!"
Тут он увидел, - все увидели, - на скамьях для публики сидит ещё кто-то. Белая, как снег, маска поднялась и зашагала к столу.
"Наше время истекло, - сказал председатель, - вы имеете что-то добавить?"
Маска медленно сняла с себя маску, и все увидели, что лица под ней нет. Что же там было? Ничего.
"Нет! - завопил председатель суда и попытался встать с места. - Кто разрешил? Кто она такая? Я не приглашал. Немедленно вывести. Здесь не театр! - кричал он, отбиваясь от удерживающих. - Здесь не сумасшедший дом!.."
Началась суматоха, маски повскакали с мест, председатель лежал на полу между стульями, закатив глаза, и кто-то делал ему искусственное дыхание. Публика, которую не пускали, вломилась в зал, и всё смешалось.
LI Unzeitgemäße Betrachtungen. Литература как способ покончить с собой
Снова день без числа.
Вероятно, после 70-х годов.