И вот так чего ни коснись. Только с чувством большого долга мы сможем выйти из этого прорыва, в котором мы оказались. Всем этим вопросам и впредь будет уделяться большое вливание. Все должно тихо, спокойно катиться.
Я закончил. Если вопросов нет, то задавайте.
Тройка на двоих
Подходила к концу летняя сессия, заканчивался второй курс. Остался последний рывок – и ты на третьем. Нужно заметить, что это не просто переход с одного курса на другой – это переход из одного качественного состояния в другое, переход из категории "без вины виноватые" в категорию "веселые ребята". Многие уже приготовили новенькие курсовки с тремя галочками, чтобы поехать в отпуск с солидной нашивкой на рукаве. Баталер готовил новые боевые номера, после отпуска их пришьют на карманы рабочей одежды. Вторая по порядку цифра "2" изменится на "3", что будет означать третий курс. Боевой номер – всего пять цифр, но для курсанта это как ДНК. Правда отцовства по нему не установишь, но и ни один великий ученый его не расшифрует.
Погода стояла превосходная, помещение класса было залито солнцем, деревья шелестели молодой изумрудной листвой, щебетали птички. Заниматься не было ни сил, ни желания. До экзамена по основам радиоэлектроники оставалось два дня. Володя Буткин по кличке Боня достал из стола лекционный набор и занялся внешностью. В набор входила пилочка для ногтей и карманное зеркальце. Он начал исследовать лицо на предмет наличия угрей. Влетевший старшина класса Артюхов не дал ему довести внешность до совершенства.
– Через пять минут будет консультация. Придет Собанев. Дежурный, позови народ из курилки!
На столах появились конспекты и учебники, все дружно изобразили активное изучение основ радиоэлектроники. Вошел преподаватель.
– Встать! Смирно! Товарищ капитан I ранга, 123 класс готов к проведению консультации!
Все имело смысл. 123 означало – первый факультет, второй курс, третий взвод.
– Вольно! Присаживайтесь. Ну что ж, экзамен у вас буду принимать я вместе с вашим преподавателем капитаном I ранга Саранчевым. Перечень вопросов у вас есть, вижу, учебниками вы тоже запаслись. Надеюсь, моей монографией не пренебрегли?
– Что вы, мы с нее и начали! – Саша Елдырин поднял девственную, ни разу не раскрытую со дня издания слипшуюся брошюру.
– Ну, тогда я за вас спокоен. Рекомендую на экзамене долго не готовиться, отвечать коротко, по существу. Ответы особо "одаренных" я заношу к себе в блокнот, так что есть возможность попасть в историю. Вопросы есть?
– А справочной литературой пользоваться можно?
– Конечно, товарищи курсанты, конечно, нельзя!
Старый, опытный педагог, Собанев видел курсантов насквозь, но относился по-доброму, без излишних придирок.
Боня сел писать шпоры. Без этого никак. Шпора – великое дело! Даже если не воспользуешься, то хоть что-то запомнишь.
Вопросом номер один в перечне значился – "Значение радиоэлектроники для военно-морского флота". Он открыл конспект на вводной лекции и начал писать.
"Значение радиоэлектроники для военно-морского флота трудно переоценить. Число приборов, основанных на использовании достижений одной из важнейших отраслей современной науки и техники – радиоэлектроники, непрерывно растет". На этом записи заканчивались. Володя был известным любителем поспать на лекциях. Недаром командир роты говорил – дайте Буткину точку опоры, и он уснет!
Да, с этой радиоэлектроникой с самого начала как-то не заладилось.
Вел эту дисциплину капитан I ранга Саранчев по прозвищу Миша Монумент. Внешность у него и впрямь была монументальной. Здоровый, статный мужик ходил так, словно носил свою голову. Но его арийский образ перечеркивал один недостаток – он заикался. Легенды о его принципиальности и скверном характере передавались из поколения в поколение.
Начиная вводную лекцию, он пропел:
– Зддравстввуйттеттоварищиккурсанты! Ддежурныйпповесттеплаккат.
Дежурным был Вадик Королев, который тоже заикался. По совету врача, справлялся он с этой бедой, держа под языком пластмассовый шарик. При виде Монумента он разнервничался, шарик выскочил из-под языка.
– Ттоварищккаппиттанпперввогорранга! Ддежурнный по кклассуккурссантКкоролев!
Шарик стучал об зубы, издавая барабанную дробь и заглушая дружный хохот.
– Ппереддразнивть?! Ввон из ккласса!
Потом, конечно, разобрались, но, как говорится, осадочек остался.
Больше всего Саранчев не любил, когда списывают. Если он кого-то ловил за этим занятием, то с едва сдерживаемой радостью произносил:
– Неччесттности не любблю. Не ввзыщщигголуббчик – обсеррвацция.
Надежда на шпоры была чисто теоретической.
Вечером, за день до экзамена, готовили аудиторию. В процессе участвовали все. Это напоминало заботливое обустройство эшафота приговоренными.
Протерли столы, убрали все лишнее, вымыли доску и положили новые мелки. На стол поставили графин и чистые стаканы.
Главный вопрос – как поставить стол преподавателя, чтобы отвечающий закрывал обзор готовящихся к ответу? С третьей попытки получилось. Появился запыхавшийся Колян Давыдкин:
– Мужики, я был на гидрофаке. Они вчера сдавали. Монумент озверел – четыре двойки!
Королев застонал. Он вызубрил учебник "Основы радиоэлектроники" от заглавной буквы "О" до тиража и типографии, но Монумент внушал ему животный ужас. Боня с завистью произнес:
– Вадик, не ссы, ты же отличник. Меньше тройки не поставят.
Колян продолжил:
– Говорят, Собанев любит персиковый сок с мякотью и курит папиросы "Дукат". Что делать будем?
Рашид Тепляков рванул звонить родителям.
Через час трехлитровая бутыль сока и папиросы были в классе. Напряженка спала.
Наступил день сдачи экзамена. Третий взвод построился перед классом в ожидании экзаменаторов. Подошел командир роты Пал Палыч Пнев. Видимо, решил подбодрить.
– Не боись. Экзамен сдадут все, правда, с разными оценками.
Кто то промычал:
– Три балла бы получить, больше и не надо ничего.
Подумав, Пнев ответил:
– А что, тройка тоже хорошо. А если с первого раза – то отлично!
Не с тех натурщиков писал Суриков "Утро стрелецкой казни". Стояли молча, обреченно понурившись, каждый думал о своем.
Отличник учебы, секретарь комсомольской организации Королев молил Бога о чуде. Пусть с Монументом что-нибудь случится. Пусть его не будет на экзамене.
То ли Вадик недостаточно искренне молился, то ли Господь не приемлет просьб от комсомольцев, но чуда не случилось. В конце коридора появились Саранчев и Собанев.
– Равняйсь! Смирно!
Старшина класса Артюхов докладывал Саранчеву:
– Товарищ капитан I ранга, 123 класс для сдачи экзамена по основам радиоэлектроники готов!
– Ввольно! Ннугготтов или не гготов, мы еещепоссммотрим. Ппервыеппятьчелловеккззаходдят, осстальнныессвободдны.
Опытный преподаватель, Монумент сходу заметил хитрость со столом и велел переставить его к окну. Дальше – хуже. Выяснилось, что Собанев сок не пьет, а курить бросил лет десять как.
Первая пятерка взяла билеты и начала готовиться. С обоих сторон двери воцарилась мертвая тишина.
Через сорок минут вышел первый – Влад Самурин. Его встречали, как Гагарина.
– Мужики, трояк! Завтра уезжаю.
– Сэм, как там вообще?
– Монумент Саню Мухина валит, похоже, кранты.
Буткин записался двенадцатым, решив, что в середине будет безопаснее.
После двенадцати часов пришел его черед. Чеканя шаг, он зашел в класс.
– Товарищ капитан I ранга, курсант Буткин для сдачи экзамена по основам радиоэлектроники прибыл!
– Ну вот, знает, что сдает, уже неплохо, – пошутил Собанев. Боня изобразил улыбку, медленно переходящую в гримасу.
– Ппойду я ппообедаю. Ввы уж им ссппуску не ддавайтте, – обратился Монумент к Собаневу и вышел из класса.
– Ну что вы стоите, берите билет.
Дрожащей рукой Боня взял билет.
– Билет номер семь. Первый вопрос – "Значение радиоэлектроники для военно-морского флота".
Буткин просиял, что-что, а это он знал.
– Второй вопрос – "Дискретная форма представления сигнала. Спектры дискретных сигналов, теорема Котельникова".
Радость от первого вопроса улетучилась. Наплывало неприятное ощущение неопределенности.
– Третий вопрос – "Радиопередающий тракт".
Третий вопрос прозвучал как контрольный выстрел.
Из трактов он знал только Колымский, и то по песенному фольклору.
– Ну что ж, присаживайтесь, готовьтесь.
Боня решил идти ва-банк. Он понимал, что у Монумента не проскочит, а тут хоть какой то шанс.
– Товарищ капитан первого ранга, разрешите отвечать без подготовки!
– Ну что ж, похвально. За смелость плюс один балл. Начинайте.
Единственную записанную из всего курса лекций фразу Боня выучил наизусть и выдал ее на ура.
– Это все? Может быть, еще что-нибудь хотите сказать?
– Вы же сами говорили – отвечать кратко и по существу.
– Буткин, у вас уж совсем коротко.
Зашел командир роты.
– Разрешите поприсутствовать.
– Конечно, Пал Палыч, дорогой, присаживайся.
Пнев сел за стол экзаменаторов. Посмотрел на истекающего потом Буткина и понял – нужно спасать. Он наклонился к уху Собанева:
– Вы знаете, курсант Буткин в роте на хорошем счету и к экзамену готовился серьезно.
Это не было души прекрасным порывом, просто командира роты за успеваемость драли больше, чем курсантов.
Собанев понимающе кивнул.
– Буткин, давайте второй вопрос.
– Теорему Котельникова сформулировал и доказал выдающийся советский ученый Котельников! – начал и закончил Боня.
– Подойдите к доске, изобразите график реализации телеграфного сигнала.
Боня нарисовал оси координат и включил подсознание. Из него выплывал график, очень напоминающий коленвал. Он начал неуверенно наносить его на оси.
Переживающий за него, как за родного, Пал Палыч не выдержал:
– Буткин, ты что, прямую линию провести не можешь?! Ты что, дальтоник?
Боня окончательно растерялся.
– Ну, Буткин, вспоминайте! Как можно получить сигналы с дискретным временем? – задал наводящий вопрос Собанев.
Вытерев пот со лба, Боня всем своим видом давал понять, что он напряженно вспоминает. Он бормотал себе под нос что-то невнятное, закатывал глаза и мял платок в кулаке.
Это был тяжелый случай. Помочь могла только регрессивная терапия в сочетании с глубоким гипнозом. Но и тут он бы мог вспомнить, кем был в прошлой жизни, но только не теорему Котельникова.
Процесс прервал Собанев.
– Ну а что у нас с третьим вопросом?
Боня достал из кармана билет на поезд и с глазами, полными раскаяния, протянул его Собаневу.
– Товарищ капитан первого ранга, у меня поезд завтра утром.
– Билет будете показывать проводнику! Пал Палыч, что делать будем? Ну ладно, задаю дополнительный вопрос, ответите – поставлю тройку. Какие вы знаете передающие устройства?
Боня начал неуверенно перечислять:
– Видикон, ортикон, иконоскоп…
Он перечислил практически все. Осталось назвать супериконоскоп. Собанев подбадривал:
– Давайте, Буткин, вы почти все назвали.
Сидящий за первым столом Серега Курпич больше не мог безучастно наблюдать за происходящим. Он беззвучно пошевелил губами:
– Боня.
Буткин мгновенно скосил глаза в его сторону. Серега продолжил:
– Супер.
Боня моргнул – принято.
Что это было, ультразвук или телепатия? Главное – они понимали друг друга, а окружающие ни о чем не догадывались.
Для убедительности Курпич обозначил указательными пальцами квадрат и добавил:
– Икона.
Радостный Боня шумно выдохнул:
– Супериконостас!
Собанев зашелся хохотом:
– Ну Буткин, порадовал старика! Этот ответ будет украшением моей коллекции.
Он достал из кармана тужурки старый разваливающийся блокнот, перетянутый резинкой.
– Это я просто обязан записать.
Боня почесал затылок:
– Выходит, я в историю попал?
– Не попали, Буткин, а вляпались.
Пнев вышел из класса. Его обступили курсанты.
– Ну что там, товарищ командир?
– У нас с Буткиным тройка!
Опыт поколений
Рота гудела, как потревоженный улей, обычно приподнятое в пятницу настроение было омрачено. Известие о том, что в субботу едем работать в совхоз "Шушары", воспринималось как двойной удар. Во-первых, это был удар по личной жизни, вместо рейда по женским общагам Питера появилась перспектива торчать кверху задом по колено в грязи на совхозной грядке. Во-вторых, это был удар по самолюбию, на такие работы курсантов третьего курса не посылали. Все эти морковки-картошки под мерзким осенним дождем – прерогатива первокурсников.
Понятное дело, ударным трудом поднимать село никто не собирался. Перед ужином собрались обсудить ситуацию. На повестке дня стоял один вопрос – что б такое сделать, чтоб завтра ничего не делать? Истории о подкинутых на колхозные поля снарядах передавались из поколения в поколение. О них все знали, но такое решение вопроса казалось уж слишком чересчур, да и скорее всего это были красивые легенды, ничего общего с действительностью не имеющие. Хорошо бы, конечно, если бы на поле действительно нашлась какая-нибудь мина со времен войны, но о такой удаче можно только мечтать. Нужна инициатива. На ум не приходило ничего оригинального, и Дима Локотков предложил использовать опыт поколений, но в более гуманной форме:
– Давайте возьмем макеты мин в аудитории ТМП, с лаборантом я договорюсь.
Дима был приборщиком на кафедре тактики морской пехоты, имел доступ в преподавательскую аудиторию и был на короткой ноге с лаборантом, старшим мичманом Взрывайло.
Времени оставалось в обрез, решать вопрос с мичманом нужно было немедленно. Все понимали, что Взрывайло просто так ничего не даст, во-первых, потому что мичман, во-вторых, потому что хохол. Тяжело вздохнув, Коля Соколов вытащил спрятанную в подушке бутылку рябины на коньяке.
– Ну и хрен с ней, зато спать будет удобней.
Колину жертвенность оценили, Юра Задов, похлопывая его по плечу, выразил общую признательность:
– Не переживай, старик, для общего дела отдаешь.
Спрятав бутылку за пазуху, Дима метнулся на кафедру. Чтобы упростить процедуру торга, в которой мичман был мастак, Локотков сразу вытащил бутылку и объявил, что больше ничего нет. Взрывайло разочарованно смотрел на бутылку настойки рябины на коньяке.
– Вона же сладкая, ее не хряпнуть по-людски, не закусить. Ну и шо ты за нее хотел?
– Штуки три противотанковых.
– Вот бисово дитя, ты шо сказився? Три противотанковых за це бабское пойло?! Могу дать одну противотанковую в разрезе и одну противопехотную.
Он бережно достал с демонстрационного стеллажа муляжи одной маленькой мины и половинку одной большой мины. Любовно оглаживая их, он пояснил:
– Это противопехотная осколочная кругового поражения мина ОЗМ-72. Ты не гляди, шо вона нэвелика, зато на вооружении зувсем недавно. А эта красавица – противотанковая, ТМ-57 в разрезе. Ты глянь, як красиво все пидписано.
Действительно, сверху на половинке была черная трафаретная надпись ТМ-57, а на разрезе пестрело: корпус, щиток, взрыватель МВЗ-57, диафрагма, взрывчатое вещество…
Видя, что Локотков обменом явно недоволен, мичман положил сверху листок бумаги – "Памятка по установке ТМ-57".
– Это все, бильше нэ дам.
Утром, после завтрака, получили сухой паек и вместе с минами убрали в вещмешки. Совхоз оказался богатым, прислал сразу три автобуса, так что все ехали сидя, с комфортом. Дорога была нудной, добирались долго, больше часа, завывающий звук двигателя и погода за окном убаюкивали. Автобусы довезли практически до поля, с шумным выдохом открылись двери.
На поле встречали бригадир и учетчица. Бригадир в брезентовом реглане, кирзовых сапогах и заломленной на затылок кепке, оказавшись перед строем курсантов, почувствовал себя орлом. Как Наполеон перед боем, поставив правую ногу на березовую чурку, он давал инструктаж по уборке моркови. Учетчица, многоопытная баба, закутанная в телогрейку и пуховый платок, критически осмотрев строй, подытожила:
– Зря стараешься, Кузьмич, эти не работники.
Как говорил персонаж известного фильма – "бабу не обманешь, она сердцем чует".
Технология уборки моркови была несложной. Группы, идущие впереди, собирали ее в кучки, а шедшие следом складывали в ящики, относили на дорогу к весам и после отметки учетчицы грузили в машину. Морось и грязь процессу никак не способствовали.
Проворачивать фокус с минами сразу было нельзя, нужно было поработать хотя бы часок и углубиться подальше в поле. Погода портилась на глазах, небо потемнело, сеял мелкий дождь.
Пора. Удалившись от дороги метров на триста, прикопали противопехотную и через несколько борозд в сторону, аккуратно закамуфлировав грязью, уложили половинку противотанковой.
С поля начали раздаваться тревожные крики:
– Все с поля! Мины! Бригадира сюда давай!
Появился недовольный бригадир.