– Какой дезертир? Откуда? – спрашивал его молодой лейтенант. – С трудового фронта, что ли? С целины?
– Нет, с настоящего… с германского.
– Да ты что, друг, пьяный, что ли?
Пока посылали бумаги в высокие сферы, пока ждали указаний, как быть с этим дезертиром, куда его девать, Гунькин с топором да рубанком всю милицию обстроил: и полы перебрал, и двери выправил, и переплеты оконные сменил. И даже начальнику квартиру успел отремонтировать.
– А он деловой, этот дезертир, – сказал начальник. – Только в глаза не смотрит и мычит, как немой. Если помилуют, надо бы трудоустроить его.
Помилование пришло через два месяца. И участковый уполномоченный Парфенов водил его в райкомхоз:
– Отбился человек от жизни… Надо бы посодействовать насчет работы. А так он ничего, смирный. Работать умеет…
Приняли. Милиция авторитетом пользуется. Переехал Гунькин в Рожнов, построил себе пятистенок, разукрасил его резными наличниками и зажил не хуже иных прочих. Про его историю вскоре все позабыли, только и осталось одно прозвище – Дезертир, которое и к ребятишкам перешло. Но кто в Рожнове живет без прозвища? Поди раскопай – отчего так прозывают. Да вот, пожалуй, привычка скверная осталась – плохо спал по ночам Дезертир. Но и тут оборачивалось не без пользы – рыбачил.
Еще с вечера принес он в пожарку свой бредень, сам связал из капроновых ниток цвета лягушачьей икры, чтобы рыбий глаз сбить. Капитан Стенин опробовал его на прочность: двумя пальцами захватил ячейки и натянул их до глубокой рези в теле:
– Крепкий!
– Повеситься можно – нитка выдержит, – ответил Дезертир. – Она в химическом составе пропитана.
– Это что за состав?
– В готовом виде существует. Вроде дубильного порошка.
– А у нас батя сроду шкуры женской мочой выделывал, – сказал капитан.
– Женская моча мягкость придает, – согласился Дезертир. – И гнилушки тоже… А химия, она органичность съедает. Любой запах отобьет, хоть скотский, хоть псиный.
Когда пришел лейтенант Парфенов, Стенин и ему дал испробовать бредень на прочность.
– Больно мелкая ячея, – неожиданно сказал Парфенов. – Эдак мы всех головастиков выловим.
– А тебе не все равно? – спросил Стенин.
– Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея дозволяется пятнадцать на пятнадцать.
– А тебе что? Ты его писал, этот закон?
– Вроде бы неудобно. На той неделе мы с егерем отобрали бредень у бреховских как раз за мелкую ячею.
– Дак егерь сам и ловит этим бреднем, – рассмеялся Стенин.
– Понятно. Чего ж ему без дела валяться?
Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его лежала постоянная озабоченность – так я сделал или не так? А капитан Стенин лицо имел круглое, довольное и беззаботное: "Ну, чего ты думаешь? Плюнь! Как ни сделаешь – все будет хорошо", – написано было на его лице. А у Дезертира лицо было темное, плоское, и ничего на нем сроду не писалось и не читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан с лейтенантом, он сидел на пороге и спокойно курил.
Пошли они на запруду затемно; капитан Стенин нес пустое ведро, а Парфенов с Дезертиром бредень. Возле пруда паслись две лошади, да хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали головы, настороженно глядели, замерев, как истуканы, и, фыркая, снова пускались щипать траву.
– Чьи это лошади? – спросил Парфенов.
– А зачем тебе? – отозвался Стенин.
– Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно.
– Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит.
– Дак он хозяин, – сказал Парфенов.
– Директор совхоза – лицо общественное. И рыба тоже есть общественное достояние, – уверенно рассуждал Стенин. – А перед обществом мы все равны. Стало быть, если директору можно ловить рыбу по ночам, то и нам не возбраняется.
– Так-то оно так. Но увидят – неудобно.
– А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу.
Размотали бредень, подивились его длине.
– А мотня-то, мотня какая! – восторгался Стенин. – В ней и рыбу-то не найдешь, как блоху в ширинке у старого деда.
– Попалась бы… Небось прищучим, – сказал Дезертир.
Лейтенант стал снимать китель и брюки.
– А ты чего штаны снимаешь? Холодно, – сказал Стенин.
– Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет?
– Куда тебя вызовут?
– Мало ли куда… Неудобно в мокрых штанах бежать.
– Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить…
Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо в чем был: в рубахе, в брюках, сапогах.
– О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд – тебя рыба не боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, – командовал Стенин. – А ты, Вася, от берега заходи. В случае чего телефон принесут из пожарки – я тебе трубку протяну.
– Гляди не накаркай. – Парфенов остался в исподней рубахе и кальсонах, форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да еще фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину.
Только они погрузились в воду, как из пожарки прибежал дежурный пожарник:
– Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону!
– Что такое? Кто зовет? – спросил Стенин.
– Полубояринов, зубной техник…
– Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого подать? Или новый проект строчит – как из лягушек патоку варить?
– Говорит, у них Чиженок скандалит…
– Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, – изрек Стенин. – Скажи ему – за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! – крикнул он распрямившемуся было из воды Парфенову. – Постой! – остановил Стенин пожарника. – А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас?
– Сторож сказал… Ну?
– А ты?
– Что я?
– Ты поди пояснил – рыбу ловит?
– Дак он спрашивает…
– Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай его ко дну! – крикнул он, обернувшись к рыбакам.
– И так уж подбородок на воде, – ответил Дезертир, отплевываясь.
– Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь.
– Вода вонючая.
– Вода не дерьмо, не прилепится.
Первый заброд оказался удачным: в необъятной мотне, облепленной ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы.
– Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! – кричал и суетился с ведром Стенин. – Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не видно в этой слизи…
Парфенов и Дезертир кинули водила и, бросившись на колени, азартно хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин.
– Вот это лапти, вот это ошметки, – приговаривал Стенин и тоже елозил на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов.
Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от ряски и занесен для нового заброда, прибежал опять пожарник:
– Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся…
– Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? – набросился на пожарника Стенин.
– Надо бы сходить… Неудобно, – сказал Парфенов. – Вдруг там что-нибудь случилось?
– Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай заходи по второму заброду.
– Нет, надо все ж таки брюки надевать…
– Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери его по телефону и – назад…
– Ну, ладно…
Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону.
– Что случилось? – строго спросил он в трубку.
– А кто со мной разговаривает? – донеслось с другого конца.
– Ну я, участковый Парфенов.
– Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку в пруде ловите, а здесь смертоубийство готовится.
– Какое смертоубийство?
– С топором в руках… Чиженок ломится ко мне в дверь, то есть к Полубояринову.
– Как ломится?
– Ну так… Топором грозится.
– А что, дверь попортил?
– Всю дерматиновую обшивку изрезал.
– А дверное полотно не изрубил?
– Нет… Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю.
– Ну, за слова не привлечешь. А за то, что дерматин порезал, наутро оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на пятнадцать суток…
– Дак вы заберите его!
– Пока еще не имею права.
– А тогда поздно будет.
– Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию. Мы сами знаем, что надо…
Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда, капитан Стенин уже раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил рыбу. На кольях у костра были напялены его штаны и рубаха.
6
Рано утром Павел Семенович подал жалобу начальнику милиции: "В ночь с 19 августа на 20 наш сосед Чиженок, будучи выпивши, при подстрекательстве своей жены, стал с угрозами посредством топора ломиться в нашу квартиру. Это продолжалось с 22 часов до трех часов ночи, пока он не уснул в коридоре.
Мы неоднократно вызывали по телефону с квартиры милицию, но ответственный дежурный тов. Парфенов не пожелал оказать помощь – вел себя как безответственный…"
Начальник милиции Абрамов вызвал капитана Стенина и приказал ему разобраться. Но Стенин сначала сходил к Парфенову договориться:
– Что сказать, Вась? Был ты в пожарке или не был?
– Не знаю, что и сказать, – ответил Парфенов.
– Скажи, что сторож вызывал. В совхозный сад… Мол, нападение было.
– Дак его предупредить надо, сторожа-то. А то вдруг спросят? Как-то неудобно.
– Пошли к нему в сад… Вот и предупредим, договоримся. И опохмелиться надо. Не то у меня с утра голова трещит. Кстати, с тебя положено. Ты же проштрафился.
Прихватили поллитру и пошли в совхозный сад.
Сад был большой, с конца на конец кричать – не докричишься. С двух сторон стоял высокий забор из колючей проволоки, что твоя военная преграда. А со стороны реки и Малинового оврага ограда была старая, дырявая. Лазили в сад все кому не лень. Сторож дед Иван по прозвищу Мурей жил в шалаше на высоком речном откосе с черным мохнатым кобелем Полканом. Когда ночью Полкан подымал тревогу, Мурей высовывал из шалаша ружье и палил в небо: "Бах-бах!" Если Полкан умолкал, дед ложился спать. Спал он, можно сказать, и днем и ночью. "Сон – дело божеское, – говаривал дед Иван, – только во сне человек не грешит". Был он добрый и приветливый – всех, кто ни заходил днем, угощал яблоками и медом.
– Чего ж ты ночью стреляешь, а днем привечаешь? – спрашивали его.
– Ночей я на службе, а днем сам по себе.
– Дед, это ты за казенный счет доброту проявляешь, – скажет иной ревнитель общественного добра.
А дед ему:
– Все мы казенные. Ешь, пока живой, а умрешь – самого тебя съедят.
Днем ходило в сад великое множество охотников до выпивки – благо что закуска даровая и природа располагала. Отчего же не выпить? Красота и спокойствие. Днем даже Полкан не лаял, лежал возле шалаша и хлопал на пришельцев сонными глазами.
Стенин и Парфенов не застали в шалаше деда Ивана; в изголовье стоял кованый сундук с посудой и харчем, над ним висело ружье, ватола полосатая валялась, шинель вместо одеяла и подушка… А на постели лежал Полкан и сумрачно хлопал глазами.
– А где хозяин? – спросил Стенин, заглядывая в шалаш.
– Р-р-р-ры…
– Ишь ты, какой заносчивый, – сказал Стенин, пятясь на карачках. – Давай покричим.
– Дед Ива-а-а-н! – заорали они в два горла. – А-а-ан!
Тишина.
– Вроде бы от Пескаревки дымком потягивает, – сказал Стенин, глядя в дальний конец сада, пропадавший в распадке.
– Вроде бы, – согласился Парфенов.
– Пошли туда!
Деда Ивана нашли они на берегу речушки Пескаревки, впадавшей в Прокошу. Он сидел у костра вместе с самым главным виновником – Чиженком. Заметив блюстителей порядка, Чиженок поспешно встал и начал быстро подбирать что-то белое возле костра. Это нечто белое оказалось куриными перьями, а в котелке варилась курица.
– Понятно, – сказал Стенин, заглядывая в котелок. – Божий промысел налажен.
Дед Иван спокойно покуривал, глядя в костер, а Чиженок, сжав в кулаке перья, заложил руки за спину и воровато поглядывал на начальство.
– Ну, чего уставился? – сказал ему Стенин. – Иль долго не виделись в наших номерах?
– Нет, я еще не соскучился, – ухмыльнулся Чиженок.
– Ты что там ночью натворил? – строго спросил его Парфенов.
– Я? Я спал, ничего не помню.
– А кто дерматин на дверях порезал?
– На каких дверях?
– У Полубояриновых.
– Не знаю.
– А как сюда курица попала, ты, наверное, тоже не знаешь? – спросил Стенин.
– А может быть, это петух? – сказал Чиженок.
– Видал? Он еще шутит, – обернулся Стенин к Парфенову.
– А вот я на него протокол составлю и на пятнадцать суток посажу, – сказал Парфенов.
– Было бы за что…
– Разберемся. Найдем на тебя статью. А теперь ступай домой и сиди жди, – приказал Стенин.
– Кого мне ждать?
– Обстоятельства выяснять будем… В присутствии свидетелей, – сказал Парфенов. – Остальных предупреди, чтоб никуда не уходили.
Чиженок поглядел с тоской на курицу, потянул ноздрями воздух и, тяжело волоча ноги, пошел прочь.
– На дармовщину-то все охочи, – проворчал он.
– А ты поговори у меня! – крикнул ему вслед Стенин.
Домой пришел Чиженок и злой и голодный.
Возле водозаборной колонки стояли с ведрами старуха Урожайкина и Елена Александровна и о чем-то тараторили. Но, увидев Чиженка, сразу умолкли.
– Ну, что пригорюнились, девицы красные? – спросил он, подходя к ним кошачьей походкой. – Вы же в два голоса пели… Дустом!
– Ступай, ступай своей дорогой, – сказала Елена Александровна.
– Что ж ты меня на чай не приглашаешь? Или варенье кончилось?
– Много вас, любителей сладкого.
– Ага… Много, значит? Выходит, я из иных-протчих? Нечаянно попал к тебе, да?
– А может, и с целью, – усмехнулась Елена Александровна.
– Это с какой же целью? Уж не воровства ли?
– Тебе лучше знать. Ты же специалист по этому делу.
– А ты знаешь, что за клевету бьют и плакать не велят?
– Только попробуй… Тронь попробуй!
– А вот и попробую.
Чиженок с маху ударил ее по уху.
– Ой-ой! Мать Мария, Мать Мария! – закричала Елена Александровна.
Но Мать Мария разом отвернулась к колонке и загремела ведрами.
– Злодей, злодей! – Елена Александровна схватилась за ухо и побежала домой. – Я сейчас же соберусь и в милицию! – кричала она из комнаты. – Тебе найдут там местечко.
– Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою…
Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей.
– Ты меня в окно зазывала? Да! – кричал он в коридоре. – Вот теперь сама попрыгай через окошко.
Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям, заколачивая ими дверь Елены Александровны.
– На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! – кричала она и стучала кулаками в стенку к Полубояриновым.
Но там ни одна половица не скрипнула.
– Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е!
Ни отзвука, ни шороха…
– Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас… Из-за вашей двери. Я на всех напишу. На всех!
Чиженок, заколотив дверь, постоял несколько минут с молотком – не выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул:
– Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! – и ушел.
Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая:
– Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся.
Она растворила окно и посмотрела вниз, как в колодец, наваливаясь грудью на подоконник. Никогда еще ей не казалась земля столь пугающе далекой. Под самыми окнами, словно часовой, прохаживался петух; он наклонял голову набок и глядел на нее круглым быстрым глазом, будто подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне!
Елена Александровна прикинула – до земли ей не достать, если даже спуститься на руках и стать на цыпочки. Но до выступа фундамента она, пожалуй, дотянется… А там и спрыгнуть можно.
Она села на подоконник, свесила ноги – нет, далеко. Обернулась, грузно легла на живот и стала потихонечку спускаться вниз. Но вдруг она почувствовала, что юбка и комбинация ползут куда-то вверх к подбородку. Только тут она заметила, что зацепилась подолом за пробой; попробовала подтянуться на руках – не вышло. Поболтала ногами – далеко ли до фундамента? Не достала… Юбка врезалась ей в ляжки и натянулась, как барабан, стукни – забубнит. Елена Александровна будто надсела, надавила задом, юбка с треском разорвалась, и она облегченно почувствовала – летит.
Удара вроде бы и не было; Елена Александровна вскочила и с криком повалилась наземь – коленку будто прострелило.
Сначала приехала "скорая помощь" – Павел Семенович вызвал по телефону. Но Елена Александровна наотрез отказалась ехать в больницу, пока представитель милиции не составит акта на месте преступления. Наконец появился Парфенов и, словно поджидая его, откуда-то вынырнула Зинка, и даже Павел Семенович вышел на крыльцо.
– Во-первых, он меня ударил по уху, – начала свое показание Елена Александровна представителю закона.
– А я тебе еще и по другому заеду! – крикнула Зинка, продираясь сквозь толпу зевак.
– Попрошу соблюдать порядок, – сказал Парфенов.
– А ты меня не проси! – кричала Зинка. – Ты вон кого проси! Ее!
Елена Александровна лежала на носилках, как та Клеопатра на софе – облокотясь, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Она мужа моего спаивала… В постель к себе зазывала. – Зинка распахнула кофту, руками размахивала, как в драку лезла. – А у меня двое детей. Это как расценить?
– Тише, гражданка! Разберемся… Спокойно.
– Нет, товарищ участковый уполномоченный, спокойствия не будет! – торжественно, как с трибуны, произнес с крыльца Павел Семенович. – Вы ночью вместо дежурства рыбку ловили?
– Что такое?
– А то самое… Нам доподлинно известно. Вместо того чтобы откликнуться на призыв честных граждан, обуздать злостного хулигана, вы, товарищ Парфенов, личное удовольствие справляли. Вот к чему это попустительство привело… К увечью!
– Да перестаньте чепуху молоть!
– Нет уж, теперь-то я не перестану. Все инстанции пройду, но каждый получит по заслугам, свое. У нас демократия! – торжественно уперев палец в небо, Павел Семенович ушел.
Парфенов только головой покачал и начал составлять протокол.