- Папочка, не говори мальчику такие вещи!
- Тогда скажи ему, чтобы не задавал столько вопросов.
Мы ехали дальше сквозь теплый лос-анджелесский день. На матери было одно из ее выходных платьев и фантастическая шляпка. Когда она надевала такой наряд, то всегда старалась сидеть очень прямо и сильно вытягивала шею.
- Хорошо бы мы имели чуть больше денег, тогда мы бы могли помочь Джону и его семье, - сказала мать.
- Я не виноват, что они не имеют даже ночного горшка, - отозвался отец.
- Папочка, Джон, как и ты, был на войне. Неужели он ничего не заслужил?
- Он даже звания не заслужил. А я вернулся старшим сержантом.
- Генри, но не могут же все твои братья быть такими, как ты.
- Они вообще никем не могут быть, черт бы их побрал! Все, что они могут, - это разбазаривать свою жизнь!
Мы проехали еще немного и остановились. Семья дяди Джона обитала в доме с маленьким двориком. По разбитому тротуару мы прошли к веранде, изрядно заросшей полынью, и отец вдавил кнопку звонка. Звонок не работал. Отец забарабанил в дверь,
- Открывайте! Полиция! - заорал он.
- Папочка, прекрати! - одернула его мать.
Спустя довольно продолжительное время послышались шаги, дверь сначала чуть приоткрылась и только потом распахнулась полностью. Мы увидели тетю Анну. Она была очень худая, щеки ввалились, под глазами мешки, темные и морщинистые.
- О, Генри… Катарина… входите, пожалуйста…
Голос ее был тоже слабый и тонкий.
Мы прошли за ней в дом. Скудная обстановка: кухонный уголок - стол и четыре стула; и две кровати. Мои родители расположились на стульях. Возле раковины копошились две девочки - Бэтси и Катерина (имена их я узнал позже), по очереди они соскребали арахисовое масло со стенок пустой банки.
- Мы только что отобедали, - сказала тетя Анна. Девочки держали по кусочку сухого хлеба с редкими пятнами арахисового масла и продолжали заглядывать в банку, в надежде выудить еще маслица большим кухонным ножом.
- Где Джон? - спросил отец.
Тетя Анна устало опустилась на стул. Она выглядела немощной. Платье на ней было грязное, волосы не прибраны. От нее веяло крайней изможденностью и глубокой печалью.
- Мы ждем его. Давно не видели.
- Куда он пропал?
- Не знаю. Просто сел на мотоцикл и уехал.
- Все, на что он способен, - это мотаться по округе на своем мотоцикле, - заявил отец.
- Это Генри-младший? - попыталась сменить тему тетя.
- Да.
- Уж очень он у вас смирный.
- Нас это устраивает.
- В тихом омуте черти водятся.
- Не тот случай. Все, на что он способен, - это прятаться под столом.
Девочки вышли на веранду и принялись есть свои ломтики хлеба, испачканные арахисовым маслом. С нами они не разговаривали. Мне мои двоюродные сестры казались настоящими красавицами. Худенькими, как и их мать, но при этом прекрасными.
- Ну, как ты, Анна? - спросила мать.
- Все нормально.
- Анна, ты неважно выглядишь. По-моему, вы голодаете.
- А почему ваш мальчик не садится? - засуетилась тетя. - Садись, Генри.
- Ему нравится стоять, - вмешался мой отец. - Это закаляет его. Он готовится к битве с косоглазыми.
- Тебе не нравятся китайцы? - обратилась ко мне тетя Анна.
- Нет, - ответил я.
- Ну, все-таки, Анна, - опять заговорил отец, - как жизнь?
- Да, если честно, ужасно… Хозяин требует ренту. Он так озлобился, что я просто боюсь его. Не представляю, что делать дальше.
- Я слышал, полиция разыскивает Джона? - продолжал допрос мой родитель.
- Да, ничего серьезного.
- А все-таки?
- Он сделал несколько фальшивых десятицентовиков.
- Что? Господи, Бог ты мой! Это что за выходка?
- Джон действительно не хотел делать ничего плохого.
- Да он вообще ничего не хочет делать.
- Делал бы, если мог.
- Конечно, кабы лягушке крылья, чего ради ей жопу мозолить - по болоту скакать!
Последовало молчание. Я повернулся и посмотрел наружу. Девочек на веранде не было.
- Давай, Генри, садись, - снова предложила тетя Анна. Я продолжал стоять, но поблагодарил:
- Спасибо, мне и так хорошо.
- Анна, - сказала мать, - я думаю, Джон скоро вернется.
- Кобель возвращается, когда соки кончаются, - вставил отец.
- Джон любит своих детей… - начала тетя Анна и не закончила.
- Я слышал, легавые имеют еще кое-что на Джона, - невозмутимо продолжал отец.
- Что?
- Изнасилование.
- Изнасилование?
- Да, Анна, изнасилование. Недавно он, как всегда, носился на своем мотоцикле. И его тормознула молодая девчонка, она пробиралась куда-то автостоном. Он посадил ее назад и поехал, но по дороге приметил пустой гараж. Завез ее туда, закрыл дверь и изнасиловал.
- Да откуда ты это взял?
- Откуда взял? Легавые приходили ко мне и все рассказали. Расспрашивали, где он был в тот день.
- Ты сказал?
- Зачем? Чтобы его загребли в тюрьму и он освободился от всякой ответственности за вас? Он только об этом и мечтает.
- Нет, это совсем не так.
- Ну, значит, я покрываю насильника…
- Иногда мужчина не может сдержать себя.
- Что?
- Я говорю, что после родов и такой жизни, всех этих забот и волнений… Я уже не выгляжу такой привлекательной. А он увидел молодую девочку, красивее меня… Она села на его мотоцикл, ну, знаешь, как это бывает: она обняла его, прижалась…
- Что? - твердил отец. - А если бы тебя изнасиловали, тебе бы это понравилось?
- Я думаю, нет.
- Ну, так я уверен, что той девчонке тоже было мало удовольствия.
С улицы влетела муха и стала кружить над столом. Мы все переключили внимание на нее.
- Она ошиблась адресом, - сказал отец. - Здесь нечем поживиться.
Чувствуя безнаказанность, муха наглела все больше и больше. Она кружила между нами, отчаянно жужжа. Чем ближе - тем громче.
- Ты собираешься сообщить полиции, что Джон скоро может вернуться домой? - спросила тетя Анна.
- Нет, и пусть он не надеется, что я предоставлю ему возможность прохлаждаться на казенных харчах, - ответил отец.
И тут моя мать резко взмахнула рукой. Одно быстрое движение, и ее рука со сжатым кулаком уже снова лежала на столе.
- Я поймала ее, - сказала она.
- Кого? - спросил отец.
- Муху.
Мама сидела и улыбалась.
- Не может быть, - отмахнулся отец.
- Ну, посмотри, где ты видишь муху? Ее нет.
- Она улетела.
- Нет, она у меня в кулаке.
- Слишком ловко для человека.
- Тем не менее она здесь, в кулаке.
- Вранье.
- Не веришь?
- Нет.
- Тогда открой рот.
- Пожалуйста, - сказал отец и распахнул пасть.
Мама накрыла ее рукой. Отец схватился за горло и вскочил:
- Тьфу!
Муха вылетела изо рта и снова принялась кружить над столом.
- Ну, хватит, - сказал отец. - Едем домой!
Он вышел на веранду, спустился во двор и сел в "форд". Отец сидел в своей машине с хмурой физиономией - злой и опасный.
- Мы привезли для вас несколько баночек с продуктами, - сказала мать тете Анне. - Извини, что не можем дать тебе денег, но Генри боится, что Джон пропьет их или истратит на бензин. Не много, но все же: суп, гуляш, горошек…
- Ой, Катарина, спасибо! Спасибо вам обоим…
Мать направилась к выходу, и я последовал за ней. Два пакета с продуктами были в машине. Отец сидел в кабине - суровый и безучастный. Он все еще сердился.
Мать отдала мне пакет поменьше, сама взяла большой. Мы вернулись в дом и положили подарки на стол. Подошла тетя Анна, запустила руку в большой пакет и вытянула одну баночку. Это был маринованный горошек. Этикетку украшали зеленые россыпи гороха.
- Вкуснятина, - прошептала тетя.
- Анна, мы пойдем. Генри бесится.
Тетя обняла мою мать и сказала:
- Все было так мило. Словно в сказке. Вы должны подождать, пока девочки вернутся. Подождите, и вы увидите, что с ними будет, когда они увидят эти подарки!
Мать погладила тетю по спине. Когда объятия закончились, тетя сказала:
- Джон не плохой человек.
- Я знаю, - ответила мать. - До свидания, Анна.
- До свидания, Катарина. До свидания. Генри.
Мать повернулась и пошла к двери. Я не отставал. Мы вышли во двор и сели в машину. Отец запустил двигатель.
Когда мы отъезжали, на веранде появилась тетя Анна. Мать обернулась. Отец не оборачивался. Я тоже.
5
Я начинал испытывать отвращение к своему отцу. Его все и всегда злило. Где бы мы ни появлялись, он непременно находил причину, чтобы вступить с кем-нибудь в спор. Но в большинстве случаев люди не обращали на эти выпады никакого внимания; они просто стояли и таращились на него, как на идиота, - это еще пуще раздражало его. Изредка, когда мы заходили куда-нибудь перекусить, он обязательно бранил каждое блюдо и иногда отказывался платить.
- Да ваши взбитые сливки уже мухи засрали! Что это за поганое заведение?
- Прошу прощения, сэр, вы можете не платить, но вам лучше уйти.
- Хорошо, я уйду! Но я вернусь! Я вернусь и сожгу вашу помойку! Однажды мы были в магазине. Я с матерью стоял в стороне, пока отец орал на служащего. К нам подошел кассир и спросил:
- Кто этот ужасный мужчина? Каждый раз, когда он появляется здесь, разгорается скандал.
- Это мой муж, - ответила мать.
Еще я помню другой случай. Отец работал молочником. Рано поутру он развозил молоко. Однажды он разбудил меня еще до рассвета:
- Вставай, я хочу тебе кое-что показать.
Я вышел за ним из дома - в пижаме и домашних тапочках. На улице было еще совсем темно, светила луна. Мы подошли к его повозке. Лошадь стояла очень тихо, будто спала.
- Смотри, - сказал отец и вынул из кармана кусочек сахара.
Он положил его себе на ладонь и протянул лошади. Она лениво подхватила лакомство большущими губами и съела.
- Теперь ты попробуй, - сказал отец и вложил следующий кусочек мне в руку.
Лошадь была огромная.
- Подойди поближе! Протяни ей руку!
Я боялся, что лошадь вместе с сахаром проглотит и мою руку. Ее морда потянулась ко мне. Я увидел большущие ноздри, здоровенные губы, которые раздвинулись, обнажив гигантские зубы, высунулся огромный язык, и в то же мгновение кусок сахара исчез.
- Молодец. Попробуй еще…
Я попробовал снова. Лошадь слизнула сахар и замотала головой.
- А сейчас ступай в дом, пока она не нагадила на тебя. Мне не разрешали играть с другими детьми.
- Они плохие, - говорил мне отец. - Их родители голодранцы.
- Да, - соглашалась мать.
Мои родители очень хотели разбогатеть, и они воображали себя богатыми.
Впервые со своими сверстниками я познакомился в детском саду. Мне они казались очень странными - много смеялись, разговаривали и выглядели вполне счастливыми. Они не нравились мне. Я всегда чувствовал себя так, будто меня вот-вот начнет тошнить, рвать, и воздух вокруг казался подозрительно тихим и белым. Мы рисовали акварелью, засаживали грядки семенами редиски и спустя несколько недель ели салат со свежими плодами. Мне нравилась женщина, которая занималась с нами, нравилась больше, чем собственные родители.
И еще меня мучила одна проблема - я не мог ходить в туалет. Я хотел писать, хотел какать, но стыдился, что другие узнают об этом, и из последних сил сдерживал все в себе. Это было ужасно. Воздух становился белее, меня тошнило, к горлу подступала рвота, говно рвалось наружу, мучительно хотелось писать, но я ничего не говорил. И когда кто-нибудь из детей возвращался из туалета, я думал: "Грязная свинья, я знаю, чем ты там занимался…"
Маленькие девочки в коротеньких платьицах с длинными волосами и пушистыми ресницами были прекрасны, но я знал, что и они вытворяют в туалете эти мерзкие вещи, хотя и претворяются, будто ходят мыть руки.
Детский сад был залит белым воздухом…
В начальной школе все пошло по-другому. Разновозрастные дети - с первого по шестой класс - старшим по двенадцать лет. Но все мы - выходцы из бедных районов. Я начал ходить в туалет, но только по-маленькому. Как-то выходя из туалета, я увидел, как маленький мальчик пьет из фонтанчика. Сзади к нему подошел парень постарше и ткнул лицом в фонтан. Когда малыш поднял голову, передние зубы были у него сломаны, изо рта вытекала кровь. Кровью был залит весь фонтан.
- Кому-нибудь скажешь, - пригрозил верзила, - и я тебя совсем прибью.
Малыш достал свой носовой платок и приложил ко рту. Я вернулся в класс. Учительница рассказывала нам о Джордже Вашингтоне и страданиях американской армии в Вэлли Фордж. Она носила великолепный парик и частенько шлепала нас своей указкой по рукам, когда ей казалось, что мы проявляем непослушание. Я уже не думал, ходит ли она в туалет, и что она там делает, я просто ненавидел ее.
Каждый день после занятий старшие ребята устраивали поединки. Происходили они на заднем дворе, где никто из учителей не мог их увидеть. Драки никогда не были равными: один боец всегда был больше и сильнее другого. Он отоваривал противника здоровенными кулаками, загнав его в угол двора. Меньший пытался сопротивляться, но это было бесполезно. Вскоре лицо его покрывалось кровью, капли которой скатывались на рубашку. Он сносил побои бессловесно, не моля о пощаде и не выпрашивая про1цения. В конце концов верзила отступался, и это означало, что поединок окончен. Зрители шли домой с победителем. Я тоже спешил домой, в одиночестве, из последних сил сдерживая говно, которое пронес с собой через все занятия и поединок. Но когда я добирался до дома, нужда в опорожнении отступала. Меня это очень беспокоило.
6
В школе у меня не было друзей, а я и не искал их. Одному мне было лучше. Я садился на скамейку и наблюдал, как другие играют. Все дети и их затеи казались мне глупыми. Но однажды, во время обеда, ко мне подошел незнакомый парень - косоглазый, косолапый и в бриджах. Он мне не понравился - слишком дурацкий вид. Но тот подошел и сел рядом.
- Привет. Я - Дэвид.
Я промолчал.
Он открыл свою сумку.
- У меня есть бутерброд с арахисовым маслом, - сказал Дэвид. - А у тебя что?
- Бутерброд с арахисовым маслом.
- А у меня еще есть банан и картофельные чипсы. Хочешь чипсы?
Что ж, я взял щепотку. У него их было много - соленые, хрустящие, солнечный свет проходил сквозь хрупкие картофельные лепестки. Объедение.
- Можно еще немного?
- Конечно.
Я захватил щепоть побольше. На его бутерброде поверх масла был еще слой желе. Желе стекало с бутерброда и капало ему на руки, но Дэвид, казалось, не замечал этого.
- А ты где живешь?
- Вирджиния Роуд.
- А я на Пикфорд. Мы можем вместе ходить домой. Бери еще чипсы. Как зовут твою учительницу?
- Миссис Колумбина.
- А мою миссис Рид. Я подожду тебя после занятий, и мы пойдем домой вместе.
Зачем он надевал эти дурацкие бриджи? Чего ему от меня было нужно? Он, правда, не нравился мне. Вот только… его чипсы. И я взял еще щепотку.
В тот день, после занятий, он нашел меня и увязался за мной.
- Ты не сказал мне своего имени, - начал он.
- Генри, - ответил я и замолчал.
Так мы шли, пока я не заметил, что нас преследует шайка старшеклассников.
Сначала они держались за полквартала позади нас, затем сократили разрыв до нескольких ярдов.
- Что им надо? - спросил я Дэвида.
Он не отвечал и продолжал идти.
- Эй, ты, бриджист-говночист! - заорали сзади. - Твоя мамаша снимает с тебя бриджи, когда ты идешь срать?
- Косолапый! Ху-ху, косолапый!
- Косоглазый! Тебе конец!
Они догнали и окружили нас.
- Это твой друг? Он целует тебя в жопу?
Один из налетчиков схватил Дэвида за воротник и швырнул на газон. Дэвид поднялся. Тогда другой подкрался сзади и присел, первый толкнул Дэвида в грудь, и тот полетел кувырком. Не успел мой новый знакомый подняться, как его оседлал третий и ткнул лицом в траву. Дэвид снова поднялся. С момента нападения странный парень не произнес ни звука, но слезы катились из его глаз. Самый крупный подошел к нему и сказал:
- Мы не хотим, чтобы ты учился в нашей школе, говнюк. Проваливай, урод!
И резко ударил под дых. Дэвид согнулся пополам. Следующим был удар коленом в лицо. Дэвид упал. Из носа потекла кровь.
Теперь они стали окружать меня.
- Очередь за тобой!
Они окружали, а я пытался увернуться. Некоторым почти удавалось оказаться позади меня, но я выкручивался. Я был переполнен говном, и мне предстояла битва. Ужасно, но я был спокоен. Я не понимал мотива их агрессии. Они окружали, я ускользал. Окружали, ускользал и т. д. Они орали что-то мне, но я ничего не слышал - я ускользал. В конце концов они отстали от меня и удалились. Дэвид поджидал меня. Мы пошли дальше.
И вот мы перед его домом на Пикфорд-стрит.
- Мне надо идти. До свидания.
- До свидания, Дэвид.
Он зашел в дом, и я услышал голос его матери:
- Дэвид! Посмотри на свои бриджи и рубашку! Они все изодраны и замазаны травой! И так почти каждый день! Скажи мне, зачем ты это делаешь?
Давид не отвечал.
- Я кого спрашиваю? Почему ты так поступаешь со своей одеждой!
- Я не виноват, мам…
- Ах, ты не виноват? Придурок!
И я услышал удары. Она била его. Дэвид закричал, она стала бить сильнее. Я стоял и слушал. Потом удары прекратились, крик оборвался, и я слушал, как Дэвид всхлипывает. Наконец, он совсем затих.
И снова раздался женский голос:
- А теперь иди и повтори свой урок на скрипке.
Я присел на лужайку и стал ждать. И вот я услышал скрипку. Это была очень печальная скрипка. Мне не понравилась игра Давида, но я сидел и слушал. Музыка не становилась лучше. Говно затвердело во мне, и я больше не хотел срать. Полуденный свет резал глаза. Мне хотелось сблевать. Я поднялся и пошел домой.
7
Драки проходили почти каждый день. Учителя не знали или делали вид, что ничего не знают об этом. Особенно часто дрались после дождя. Все дело в том, что когда шел дождь, некоторые ребята приходили в школу с зонтами или в дождевиках. Их-то и примечали для мордобоя. Большинство наших родителей были слишком бедны, чтобы покупать своим детям такие вещи. Поэтому тех, кто их все же имел, считали маменькиными сынками и нещадно избивали. Были и такие, которые прятали свои зонты и дождевики по кустам. Мать Дэвида вручала ему в руки зонт, как только на небе появлялось небольшое облачко.
Между уроками было два перерыва. Первые классы собирались на бейсбольной площадке и, рассчитавшись на первый-второй, разбивались на команды. Мы всегда стояли с Давидом рядом и поэтому каждый раз попадали в разные команды. Дэвид играл хуже меня. С его косоглазием он просто не мог видеть мяч. А мне нужна была практика. Я никогда до этого не играл в бейсбол. Я не знал, как ловить мяч, как бить по нему. Но я очень хотел научиться, мне нравилась эта игра. Дэвид боялся мяча, я - нет. Бил я отлично, лучше, чем кто-либо, но всегда мимо. Всегда мяч уходил в аут. Один раз я попал. Великолепное ощущение. Другой раз питчер промазал три подачи подряд, и я выиграл свободный проход на первую базу. Когда я перешел, их бейсмэн сказал мне: