И когда моя душа не просит иных стимула и пищи, кроме музыки, я знаю: надобно искать ее на кладбищах; музыканты прячутся в могилах, из которых доносятся, перекликаясь, трели флейт, аккорды арф.
Придет, конечно, день, когда мне будет хотеться только одного - уехать из Ипатии. И тогда, я знаю, мне придется не спуститься в порт, а, наоборот, взойти на самый гребень скалы и дожидаться корабля. Но вот причалит ли? Нет языка, который бы не лгал.
Утонченные города. 3.
Недостроена Армилла или же разрушена, а может, это чары или просто чей-нибудь каприз - не знаю. Так или иначе, в этом городе нет стен, полов и потолков, нет ничего, что придавало б ему сходство с городом, кроме водопроводных труб, стоящих вертикально там, где полагается быть стенам, и разветвляющихся в тех местах, где следовало б находиться этажам: Армилла - этакий лес труб, заканчивающихся кранами, водосливами, сифонами и душами. На фоне неба тут и там белеют умывальники и прочая фаянсовая утварь, словно не снятые с деревьев поздние плоды. Как будто бы гидравлики закончили свою работу еще до прихода каменщиков либо лишь установленное ими оборудование устояло после катастрофы - например, землетрясения или нашествия термитов.
Хотя Армилла не была заселена - или, наоборот, была покинута,- ее нельзя назвать пустынной. Глянув вверх меж труб, почти наверняка в любое время увидишь хоть одну, а то и много молодых миниатюрных женщин, нежащихся в ванных или, изгибаясь, подставляющих себя под душ, висящий в пустоте: кто моется, кто вытирается, кто душится или проводит перед зеркалом расческой по длинным волосам. Сверкают веера воды из душей, мощные струи, тоненькие струйки, брызги, пена на мочалках...
Я пришел к такому объяснению: хозяйками потоков, устремленных в эти трубы, остались нимфы и наяды. Привыкнув пробираться сквозь земную толщу с ключевой водой, они легко проникли и в новое водное царство, выбрались наружу через множество источников и нашли здесь для себя новые зеркала, новые забавы, новые способы услаждать себя водой. Возможно, их нашествие и заставило людей уйти, а может, люди возвели Армиллу по обету, чтобы задобрить нимф, обиженных насилием над водой. Во всяком случае, теперь, похоже, эти дамочки довольны - по утрам они поют.
Города и обмены. 2.
На улицах большого города под названием Хлоя сталкиваются незнакомые между собою люди. Глядя друг на друга, они представляют всевозможные ситуации общения - встречи и беседы, сюрпризы, ласки и укусы. Но не здороваются, только на мгновение встречаются глазами и отводят взгляды в поисках иных глаз - не замедляя шага.
Проходит девушка, вращая зонтик, лежащий на плече, и чуть-чуть - округлостями бедер. Женщина, вся в черном, с нескрываемой печатью лет, тревожными глазами за вуалью и дрожащими губами. Карлица, татуированный гигант, седоволосый парень, сестры-близнецы в кораллах. Что-то между ними происходит, их взгляды - линии связи - образуют стрелы, звезды, треугольники, пока все комбинации не исчерпаются и не появятся другие персонажи - куртизанка с веером из страусиных перьев, слепой с гепардом на цепи, женственный юнец, многопудовая толстуха. Так меж теми, кто случайно оказался вместе, прячась от дождя под портиком, толпясь на рынке или встав на площади послушать духовой оркестр, происходят встречи, обольщения, соития, оргии, хотя они не раскрывают ртов, друг друга не касаются и пальцем и почти не поднимают глаз.
Целомудреннейшая Хлоя постоянно объята сладострастным трепетом. Если б эфемерные мечты ее мужчин и женщин начали сбываться, каждый призрак стал бы человеком, отношения с которым складывались бы из преследований, фальши, недоразумений, ссор, насилия, и карусель воображения прекратила бы свое движение.
Города и глаза. 1.
Дома Вальдрады, выстроенной древними у озера, обращены к воде фасадами сплошь из веранд; вдоль крутого берега тянется дорога, отгороженная от обрыва парапетом с балюстрадой. В результате тот, кто подъезжает к городу, видит два: стоящий над водой и опрокинутое его отражение. Не существует и не происходит ничего в одной Вальдраде, что не повторялось бы в другой, поскольку город был построен так, чтобы любая его точка отражалась в его зеркале, и нижняя, озерная, Вальдрада содержит не только выемки и выпуклости возвышающихся над водой фасадов, но и интерьеры комнат с потолками и полами, перспективы коридоров, гардеробные зеркала.
Живущие в Вальдраде знают: все их действия - это и сами действия, и их зеркальные отображения, которым свойственно особое качество отображений, и, осознавая это, не пускают ничего на самотек, не расслабляются. И когда любовники меняют положение припавших друг к другу тел, чтоб получить как можно больше наслаждения, и когда убийца всаживает в горло жертвы нож, и чем сильнее хлещет кровь из вен, тем глубже погружает его между сухожилий,- для них важней совокупления или убийства, совершаемого ими в тот момент, соитие или преступление их ясных, холодных двойников.
Зеркало то повышает значимость вещей, то отрицает ее. Не всё, что в надзеркалье выглядит достойно, выдерживает испытание отражением. Эти близнецы неодинаковы, поскольку всё, что есть или случается в Вальдраде, несимметрично, каждому лицу и жесту соответствуют обратные их отражения. Две Вальдрады, непрерывно глядящие одна другой в глаза, существуют друг для друга, но любви друг к другу не питают.
...
Великий Хан, увидев во сне город, описывает его Марко:
- Порт обращен на север и не знает солнца. Пристань расположена довольно высоко над темной, бьющейся в фальшборт водой, к которой сводят скользкие от водорослей каменные лестницы. Пропитанные дегтем лодки ждут на швартовах отплывающих в море, а те на пристани никак не попрощаются с родней. Прощаются без слов, но со слезами. Холодно, но головы у всех покрыты шалями. Оклик лодочника обрывает затянувшуюся сцену; путешественник садится, поникнув, на носу и, отплывая, смотрит на оставшихся на суше; вот с берега уже не различить его лица; туманно; лодка подплывает к кораблю, стоящему на якоре; фигурка поднимается по лесенке и исчезает; слышно, как скрежещет о клюз якорная цепь. Оставшиеся встали на откосах дамбы, чтобы провожать корабль взглядом, пока тот не скроется за мысом; вот в последний раз прощально помахивают платками.
- Отправляйся в путь, осмотришь все берега, поищешь этот город,- говорит Кублай.- Потом расскажешь, правда все это или нет.
- Прошу прощения, мой господин, наверняка я рано или поздно высажусь на том мысу,- ответил Марко,- но только не вернусь, чтоб рассказать об этом. Твой город существует, и секрет его довольно прост: ему знакомы лишь отбытия, но не возвращения.
IV
...
Зажав в зубах мундштук из янтаря, прижавшись бородой к нашейнику из аметиста, нервно изогнув большие пальцы обутых в шелковые туфли ног, слушал Кублай-хан отчеты Марко Поло, не поднимая глаз. В эти вечера на сердце у него был камень.
- Городов твоих не существует. Быть может, никогда и не существовало. Наверняка и не будет никогда. К чему тешить себя сказками? Ведь я прекрасно знаю, что моя империя разлагается, как труп в болоте, который заражает и ворон, клюющих его, и бамбук, удобряемый гнилостной жижей. Почему ты ничего не говоришь об этом? Зачем ты, чужеземец, лжешь императору татар?
Венецианец не противоречил мрачному настрою властелина:
- Да, империя больна и, что еще ужаснее, стремится сжиться со своими язвами. Цель моих исканий такова: всматриваясь в оставшиеся признаки благополучия, я определяю меру нищеты. Если хочешь знать, какая тьма вокруг, вглядись в мерцающие вдали огни.
Порой, напротив, Хана охватывала эйфория. Он поднимался со своих подушек, мерил широкими шагами постланные на траве ковры, перегибаясь через перила террас, силился объять галлюцинирующим взором освещенные висящими на кедрах фонарями придворные сады.
- Однако мне известно, что моя империя,- изрек он,- состоит из кристаллического вещества, и размещение молекул в ней сообразно с идеальным планом. Посреди бурления элементов обретает свою форму сверкающий алмаз необычайной твердости, огромная прозрачная многогранная гора. Почему же твои путевые впечатления исчерпываются досадной видимостью и ты не замечаешь этого неудержимого процесса? Почему ты так печалишься о несущественном? Зачем скрываешь от императора величие его судьбы?
А Марко:
- В то время как по манию твоему, о государь, единственный, последний город возносит свои безупречные стены ввысь, я собираю пепел тех, что тоже могли стоять, но исчезают, уступая ему место, и никто их вовек не восстановит и не вспомнит. Лишь постигнув меру выпадающих в осадок бедствий, которых не искупит самый драгоценный камень, ты подсчитаешь, скольких же каратов должен оказаться тот алмаз, и не обманешься в расчетах с самого начала.
Города и знаки. 5.
Никто не знает лучше тебя, мудрый Хан, что никогда не надо смешивать сам город с описанием его. Но между ними существует связь. Желая описать Оливию, славную своим великолепием и богатством, я не найду иного способа поведать о процветании ее, о повелитель, как рассказывая о дворцах со стенами, отделанными филигранью, на подоконниках двухарочных, с колонками, окон которых лежат подушки с бахромой, а сквозь ограду патио видна вертушка, орошающая луг, где распускает веером свой хвост белый павлин. Но из рассказа этого ты сразу же поймешь: Оливия окутана облаком сажи, отчего засаленные стены комнат все покрыты копотью, а разворачивающиеся на ее людных улицах прицепы чуть не расплющивают пешеходов о дома. Желая поведать, сколь трудолюбивы жители Оливии, я говорю о лавках шорников, пропахших кожей, о женщинах, что, стрекоча, плетут ковры из рафии, о водосливах, из которых низвергается каскадом движущая мельничные лопасти вода, но просвещенное твое сознание рисует тебе жест, которым тысячи рук подводят стержень под зубцы фрезы за смену тысячи раз. Желая объяснить тебе, насколько дух Оливии привержен вольной жизни и изысканной культуре, поведу я речь о дамах, плавающих ночью, напевая, на освещенных лодках по заросшей ряской речной дельте,- только для того, чтобы тебе напомнить, что в предместьях, где ежевечерне высаживаются вереницы бредущих как сомнамбулы мужчин и женщин, кто-нибудь всегда хохочет в темноте, давая волю шуткам и сарказму.
Быть может, ты не ведаешь, что описать Оливию иначе невозможно. Существуй действительно Оливия с двухарочными окнами, павлинами, кожевниками, ковроделами, каноэ и лагунами, это была бы черная от мух убогая дыра, при описании которой не смог бы обойтись я без метафор копоти, скрежета колес, однообразных жестов и сарказма. Лгут не описания явлений - они сами.
Утонченные города. 4.
Город Софрония слагается из двух частей. В одной - вертящееся колесо с кабинками, "колодец смерти", где мотоциклисты мчатся вниз головой по кругу, цепная карусель, крутые горки, где по расположенным восьмеркой рельсам низвергаются, чтоб снова взмыть, вагончики, и купол цирка, из-под которого свисает гроздь трапеций. Другая половина города - из камня, мрамора, бетона, там есть банк, промышленные предприятия, дома, бойня, школа и все прочее. Если первая из половин незыблема, то местопребывание второй меняется: когда подходит время, из нее выдергивают гвозди, разбирают и перевозят на пустующие территории другой.
Но ежегодно наступает день, когда рабочие опять снимают мраморные фронтоны, опускают каменные стены и бетонные пилоны, разбирают министерство, доки, памятник, больницу, нефтеочистительный завод и погружают все это на прицепы, чтобы, от площади к площади, проделать ежегодный путь. Оставшиеся пол-Софронии, с тирами, каруселями и обрывающимся криком из перевернутой кабины иммельмана, принимаются считать, сколько месяцев и дней придется ждать им, прежде чем вернется караван и снова заживут они единой жизнью.
Города и обмены. 3.
Вступив на землю, чья столица именуется Евтропией, увидит путник не один, а много рассеянных на обширном бугристом плоскогорье похожих и равновеликих городов. Евтропия - это все они вместе, но при этом обитаем лишь один из них, поочередно, а все прочие пусты. Я расскажу, как это происходит. Когда жители Евтропии ощущают, что устали, и никто уже не в силах выносить свою родню и ремесло, свой дом и улицу, свои обязанности и людей, с которыми нужно здороваться или которые здороваются сами, они решают все вместе перебраться в близлежащий город - пустой и словно только что построенный,- где каждый сменит ремесло, жену, увидит, распахнув окно, иной пейзаж, где вечерами ждут его иные развлечения, знакомства, пересуды. Так и обновляется их жизнь при каждой смене городов, различающихся меж собой расположением, покатостью, ветрами или течением рек. Поскольку в евтропийском обществе царит порядок и не наблюдается заметного имущественного и правового расслоения, смена функций совершается почти без потрясений, а разнообразие обеспечивает множественность видов деятельности, так что вероятность на протяжении жизни вновь заняться прежним ремеслом весьма мала.
Так и ведет Евтропия, по существу, одну и ту же жизнь, перемещаясь по своей пустынной шахматной доске. Жители ее разыгрывают одни и те же смены с разными актерами, твердят одни и те же реплики, разнообразя интонации, поочередно раскрывают, одинаково зевая, рты. Единственная среди городов империи, Евтропия всегда тождественна самой себе. Сотворил это двусмысленное чудо Меркурий, бог непостоянства, которому она посвящена.
Города и глаза. 2.
Форму города Земруда определяет настроение того, кто смотрит на него. Коль ты идешь по ней насвистывая, а твой нос парит за свистом, ты познаешь ее снизу вверх: трепещущие занавески, подоконники, фонтаны. Если ж ты идешь, повесив голову и сжав до боли кулаки, то взгляд твой будет упираться в землю, видеть то, что расположено на уровне земли,- канализационные люки, сточные канавки, грязные бумажки, рыбью чешую. Нельзя сказать, что та или иная картина верней другой, но о Земруде, предстающей перед тем, кто смотрит снизу вверх, ты слышишь главным образом от тех, кто вспоминает ее, погружаясь в нижнюю Земруду, ежедневно проходя по ней один и тот же путь и утром ощущая вчерашнее уныние, осевшее на нижней части стен. Для всех нас рано или поздно наступает день, когда наш взгляд сползает на уровень водосточных желобов, и с той поры мы неспособны оторвать его от мостовой. Обратное движение не исключается, но происходит редко, и поэтому мы так и бродим по Земруде, вглядываясь в погреба, фундаменты, колодцы.
Города и имена. 1.
Не многое сумел бы я назвать, рассказывая об Аглауре, сверх того, что неизменно отмечают, говоря о ней, и сами жители: общеизвестные достоинства и пресловутые изъяны, кое-какие странности, пример-другой почтительного отношения к законам. Этот устойчивый набор особенностей приписали городу когда-то наблюдатели, в правдивости которых сомневаться оснований нет, сравнив их, безусловно, с качествами прочих городов в те времена. Ни та Аглаура, о которой слышишь, ни та, которую видишь, с тех времен, быть может, и не так уж изменились, но то, что некогда казалось странным, ныне сделалось привычным, что же прежде почиталось нормой, выглядит экстравагантным, а достоинства и недостатки уже не видятся столь исключительными и постыдными, поскольку изменились представления о самих достоинствах и недостатках. В этом смысле все, что говорится об Аглауре, неверно, но при этом возникает убедительный и цельный образ города, в то время как отдельные суждения, которые могут вынести теперешние его жители, не слишком содержательны. В итоге город, предстающий в описаниях, обладает многим из необходимого для жизни, а город, занимающий ныне его место, по сравнению с ним кажется ущербным.
Так что, пожелай я описать тебе Аглауру на основании того, что лично видел и прочувствовал, мне бы пришлось заметить, что она бесцветна, лишена своеобразия, застраивалась как придется. Но и это было бы неправдой: в определенные часы с определенных точек тебе может приоткрыться что-нибудь оригинальное, редкостное, даже бесподобное, и тебе хочется сказать об этом, но все то, что говорилось об Аглауре прежде, мешает подобрать свои слова, и ты довольствуешься повторением чужих.
По сей причине городские жители все время полагают, что живут в Аглауре, произрастающей лишь из этого названия, не замечая Аглауры, стоящей на земле. И мне, хоть я и желал бы держать в памяти два разных города, приходится рассказывать тебе лишь об одном: воспоминания о другом - за неимением слов для их фиксации - изгладились.
...
- Отныне я возьмусь за описание города,- изрек Кублай.- Ты же, путешествуя, будешь проверять, имеются такие или нет.
Но посещаемые Марко Поло города всегда оказывались непохожи на воображенные правителем.
- Однако я построил в уме такую модель города,- промолвил император,- из которой можно будет вывести все мыслимые города. Она содержит все, что есть в нормальном городе. Так как реальные города в какой-то мере отстоят от нормы, достаточно предусмотреть возможные отклонения и рассчитать их наиболее вероятные сочетания.
- И я придумал модель города,- ответил Марко,- из которой вывожу все остальные. Это город сплошь из исключений, запретов, несуразностей, противоречий, всяческого вздора. Если он - предел невероятия, то с уменьшением числа не соответствующих норме элементов вероятность существования такого города растет. Поэтому довольно изымать в любом порядке исключения из моей модели, чтобы в конце, концов добраться до одного из городов, которые - опять же в виде исключения - существуют. Главное - не перейти определенную границу, дабы не получилисъ чересчур правдоподобные, чтоб быть заправдашними.