– Только Макарыча не бросай, Санек! – предупреждает напарник. – За табель точно посадят!
– Не смотрите на нее, прошу Вас. Прикройте ее немедленно чем-нибудь. Вы же мужчина!
Напарник всполошился:
– Макарычем нельзя, Санек! Это табельное оружие!
Михайлов опоясывает ремнем Галкину, надвигает кобуру на задницу.
– Вам не показалась, что она несколько мала?
– Кобура или… – не понял Михайлов.
Галкина торопится в газонные кустики.
– Конечно, мала, ужасно мала! – Скрылась. – Как это все глупо! Мы пришли, мы уже пришли, Александр Евгеньевич! Тащите платье! Какой кошмар! И это я?
Михайлов понял ее слова как вопрос.
– Да.
– Все, я полностью сошла с ума! На всю голову!
21
– Ты понимаешь, что нельзя хотеть и меня, и маму? Или я, или мама! Выбирай!
– И ты, и мама! Сначала ты. Потом мама. Она очень ничего, очень. Я люблю постарше.
– А меня, значит, ты не любишь?
– Помладше я тоже люблю.
– Таких баранов я еще не встречала!
– Ты видела голой свою маму?
– Нет. Почему я должна видеть свою маму голой?
– Почему ты своей маме не хочешь сделать счастье?
– Это не счастье. Это похоть.
– Мне показалось, что твоя мама так не считает.
– А еще что тебе показалось? А ну повтори что тебе еще показалось! Я и слышать не хочу что тебе еще показалось!
Дина дает отбой и въезжает на объект в Проектируемом Проезде 6445.
Ну что это за вид из окна!
Опять, беззастенчиво почесываясь, ходит по двору Культурного Центра гастарбайер, опять выходит ишак.
– Ты понимаешь, что он сексоголик? Ты понимаешь, что ему все равно кого?
Мама спокойна:
– Мне кажется не все равно!
Осел испражняется.
– Смотрите, что он сделал! – вопит Терехов. – И за это двести долларов?
– Мы же скинули два доллара, 198. Это серьезное предложение.
– Это смех, а не предложение! Во-первых, мне стыдно произнести, что он сделал. У нас в цеху 4 женщины и трое молодых людей допризывного возраста…
– Вы же сказали, что они вспомогательные… Есть слабовидящие… Есть?
– Есть. Но я сам как слабовидящий должен заявить, что…
– Сидят весь день и собирают эти… как их… винтики-шпунтики…
– Не винтики-шпунтики, а крепежные наборы!
– Что-о-о-о? Повтори! – вопит громогласно Дина. – Простите, Слава, это я не Вам. Мама, я перезвоню.
Нервно бросает телефон в сумку, бормоча:
– Он же настоящий сексоголик… Настоящий…
– Повторяю! А у нас в цеху 4 женщины и молодые люди в возрасте 16 лет! А за это… простите, несварение желудка осла… ваша компания хочет целых 197 долларов?
– Почему Вы решили, что осел болен?
– Он явно болен! У нас в цеху четыре женщины…
– Два что Вы с женщинами, ей-Богу! Женщины и не такое видали! А потом – они же вспомогательные!
– Если вспомогательные – значит можно под окнами это? Я сам как вспомогательный могу заявить, что…
Терехов не договорил, – обидчиво махнул рукой, ушел, хлопнув дверью.
Дина отвечает на вызов мамы.
Снова появляется нервный Терехов.
Охранник убеждает Терехова:
– Они же все равно вспомогательные… есть и слепые…
– А мы-то зрячие! Как они будут работать, наблюдая из окна этот "прекрасный вид"?
– А наблюдать есть кому. Наблюдать по штату положено мне!
22
О, коридоры офисного центра "Моцарт"! Сколько они видели слез несчастной Кимы, а теперь еще и ее родной сестры (похожи как две капли воды!), которая иногда выходит помогать Киме!
Нынче обе они, плача, вбегают в кабинет Палны. Кима зло стучит шваброй в пол. Сестра просто топает ногой, так как забыла швабру в туалете.
Пална вскочила как ужаленная:
– Опять?
Хватает "мыльницу", торопятся в туалет, к ним без слов присоединился курьер Сычев, жуя.
Распахивают дверь кабины. Написано: "Диман ты сволочь!!!"
Пална хватается на голову:
– Боже мой, неужели одумалась?
Кима рыдает громче.
– Ага, ага…
Показывает жестами: съела порцию мороженого – и с омерзением выплюнула.
Ее сестра тоже выплюнула.
Сычеву такие непонятки напрягают.
– Пална, она опять спрашивает как есть мороженое? Тупая! Запала на мороженое как из деревни приехала! Ты че из деревни приехала, Кима?
Кима замахивается. Сычев прячется за Палну.
– Опять дерется, руки распускает! Да ты скоро лопнешь от своего мороженого!
Пална фотографирует.
– Сычев, живо за Мариной Евгеньевной!
Подтягиваются Марина Евгеньевна и недовольная Дина.
– Полюбуйтесь! Неужели одумалась?
Кима доброжелательно улыбается: жестами ест мороженое, качает головой, гладит по животу: "Как вкусно!"
Сестра тоже ест: как вкусно!
Сычева эти детские радости не вставляют.
– Ну и жри свое мороженое с утра до ночи! Быстрей лопнешь!
Он уходит, сердито хлопнув дверью.
Дина не поняла:
– Чего он? Господи, как я ненавижу эту дуру!
23
Сегодня Галкина благополучно проползла бы Михайлова на посту – движение такое плотное, что абсолютно все превышают запредельную скорость 3 км/час. Разгоняются до четырех, а собые лихачи – до пяти.
Но за рулем нынче Дина (подвозит мать на работу).
– Скажи, ты посылала ему флюид?
– Не знаю. Нет. На фига я буду ему посылать флюид? Он совсем ребенок… Сколько ему?
– Девятнадцать. А уже козел.
Галкина задумчиво посмотрела в окно. Усатый южный товарищ в "копейке" улыбнулся со значением.
– Ты знаешь, я не верю… Он в самом деле бредит моей толстой непомерной задницей? Повтори еще раз…
– Я не хочу это больше повторять, не хочу! Потому что я не верю, мама! Этим могут бредить только… ты знаешь кто? Знаешь?
Галкина убита:
– Знаю. Я так и знала, так и знала, что это просто бред… Почему ты меня унижаешь? Почему ты две недели назад обманула мою задницу, а сегодня все утро намекаешь на нее? Мало того, что я сама ее ненавижу …
– Я тоже! Я тоже!
– Я так и знала. Старая дура, я все знала наперед… Ох, доча, отольются кошке слезы, вот увидишь, отольются… Останови машину! Останови машину, я сказала! Я не могу ехать с тобой в одной машине!
Слезы Дины горячи сегодня как никогда.
– Кошке? Слезы? Не-на-ви-жу! Ненавижу твою наглую толстую сраку, она всю жизнь поперек моей дороги!
Лицо ее становится строго-отрешенным, так разговаривают только с предателями Родины.
– Выйди из машины! Я не могу с твоей наглой задницей ехать в одной машине после этого!
И Дина уезжает. Усатый южный товарищ в "копейке" улыбнулся со значением – теперь Дине.
Галкина добралась до кафе, сидит как пристукнутая. Слезы ее сегодня тоже горячи как никогда. По ней не скажешь, что она современная деловая женщина, самостоятельно принимающая решения, перфекционистка с активной жизненной позицией, любящая сама формировать события, а не ждать, когда события начнут управлять ею.
Официант-парнишка как всякий дурак неумолим.
– Пиво? Сухарики? Вода с газом-без? Чай? Чипсы?
Галкина молчит. Послать бы его в жопу, но Галкина от горя забыла адрес.
– Кола? Мороженое? Кофе? Эклер?
– Да.
– И то, и другое?
Галкина кивает.
Парнишка:
– Все вместе?
Да, вместе. "И твои яйца впридачу, чтобы выбросить воронам…"
Официант, пожав плечами, уходит. Вскоре приносит все, расставляет. У кафе останавливается машина Дины.
– Мама, дорогуша, пообедаем?
– А друг он в самом деле не смотрит на мою задницу? Вдруг он увидел во мне женскую душу? А она прекрасна, моя душа, уверяю, Дина!
– За-мол-чи! Он мой парень!
– Но ты его не любишь! И никогда не полюбишь!
– Какая разница?!
Галкина размечталась:
– Вдруг он сказал себе: конечно, у нее мерзкая попа свиньи… но какая тонкая душа… вдруг?
– Бля-а-а-тть! Ты издеваешься надо мной, да? Какая душа? Ты издеваешься? Душа есть меня, а у тебя нет души!
Швыряет на пол мобилу – вдребезги!
– Как ты можешь издеваться над своей дочерью?
Галкина в гневе смахивает на пол пинту с пивом, пинту с колой, воду, эклер, чипсы, сухарики.
– Она бьет в моем доме посуду! Наглая свинья, бей в своем!
– Как она унижает дочь, как унижает!
– Мало того, что она унижает мать намеками, так она еще бьет посуду!
– Мама, это тебе хватит бить посуду! Хватит!
Дина выхватывает из сумки второй мобильник – об пол!
– Хватит бить посуду, я сказала! Оставь эту манеру!
Официант встал столбом.
Похоже его похолодевшие от страха яйца уже полетели к воронам. Он из тех, кто панически боится женских слез.
– Что еще будем заказывать?
…Прошло полчаса…
На пустом чистом столе две сиротливые симки. Мать и дочь сидят рядышком, обнявшись, всхлипывая. Дина расчесывает мать, нежно целуя ее в волосы.
О, как долго на свете жили мамины волосы, сколько они всего перевидали-перетерпели…
Официант опять расставляет: колу, чипсы, чай, кофе и так далее.
– Мама, как я тебя люблю… Ты одна у меня… И я у тебя тоже…
– Он что, так и сказал: это не задница, а энциклопедия женской души?
– Да, мама. А мне он ничего такого не говорил. Он молча пилит и пилит, мама!
– Молча?
– Да. И готов круглые сутки пилить молча!
– Передай ему, доча: молча нельзя.
– Сейчас это не модная тема. Скажи, моя попа разве не похожа на энциклопедию, мама?
– Она похожа на стихотворение, зайчик! На короткое изящное стихотворение…
– На короткое? Почему моя – на короткое стихотворение, а твоя на энциклопедию?
Дина заводится с полоборота.
– Мама, ты что, умнее меня? Если ты продюсер на своем говенном телевидении, значит, ты умнее меня?
Дина срывает с шеи iPod, швыряет об пол.
– Не забывай, ты вся из говна сделана мама! Ты служишь идеологии правящих властей, ты продажная тварь, мама – и ты умнее меня?
Галкина – об пол чашку!
– Хватит о телевидении! Хватит о телевидении, пока я не сдохла!
Официант уточняет:
– Что еще будем заказывать?
Женщины тупо смотрят друг на друга, синхронно шепчут:
– И это ты, ты… Окстись!
– О, какая ты наглая и мерзкая!
– Зачем ты опять заговорила о телевидении?! Сколько можно говорить о телевидении?!
Дина вносит ясность:
– Так ты умнее меня, мама? Объясни спокойно, без истерики.
– Нет, конечно, кто может быть умнее тебя в этом доме? Никто.
– Я так и знала, мама! Мы опаздываем! Маленькая моя… Чудненькая…
Они целуются, приветливые голоса их вновь звенят звонкими весенними ручьями… Как быстры женские слезы, как моментальны нежные женские улыбки!
Они торопливо рассчитываются, торопятся к машине, на ходу приводя себя в порядок.
Дина врубает музыку, выруливает на проезжую часть.
– Последний раз об этом придурке. Он скот, мама. Он быдло и больше ничего.
Галкина вздыхает:
– Согласна. Но кажется, он немного спас мне жизнь. Я кажется впервые вздохнула свободно… Как-то по-человечески…
– Блин!
– Он поднял мое достоинство, ты понимаешь?
– Нет.
– И пусть это только случайные слова, брошенные вскользь… Ты знаешь, мне наверно этого достаточно, чтобы до конца жизни быть счастливой… Осталось родить Сашу…
– Это не случайные слова, ты забыла? Ты забыла, что он любит старых теток! Он твоей ненаглядной задницей просто бредит. Бре-дит, ты понимаешь?
Лицо ее внезапно холодеет, так разговаривают только с предателями.
– Я не могу это слышать! Мама, выйди из моей машины! Я не могу ехать с твоей задницей в одной машине!
Останавливает машину, уезжает. Вскоре возвращается.
– Ты хочешь сказать, что у меня нет ничего кроме моей позорной задницы? – не понимает Галкина.
– Похоже она заметнее всего, мама!
Галкина садится и хнычет.
– Он слепой, что ли? Неужели он ничего не увидел?
На нее нападает настоящий страх, почти что экзистенциальный.
– Поняла! Все поняла! теперь я сама вижу каких необъятных размеров эта срака! Она заполонила все?! Все, доченька, все!
24
"Неужели все?" – размышляет Галкина, рассеянно прислушиваясь к голосу переводчицы.
– Что сказал врач при первичном осмотре Елизаветы Мироновны?
Дедок как всегда рядом:
– Да Вы что, не знаете наших врачей?
Что-то шепчет на ухо переводчице.
– Сколько у нас изнасилованных? – уточняет Галкина.
Надя заглядывает в ежедневник.
– Из Курска еще одну привезут… Из Ростовской области… Ну, в принципе, достаточно.
С ужасом:
– А сексоголиков сколько, Елена Андреевна, подумали?!
Наташа не отступает:
– А что сказал врач при вторичном осмотре? Постарайтесь вспомнить все детали.
Галкина отвечает на вызов мобильного. Дина гневно шипит:
– Впервые он запал на старую тетку, когда ему было 9 лет – у разведенного отца на даче. Отец привел любовницу, Стас случайно увидел ее выходящей из ванной…
Переводчица разводит руками.
– При вторичном половом осмотре врач, к сожалению, был тоже…
– Наша Рашка-говнорашка, – гневается дедок. – А как вы думали?
– Он запал на ее черный треугольник… Ну и прочее…
Галкина оживляется.
– Это был мой черный треугольник, доча… И тетка эта была я, кажется…
Голос Дины истерично мечется в трубке:
– Это очень серьезно, мама! Оставь свои шутки! Все очень серьезно!
– О-о, понимаю! – восклицает Наташа. – А что сказал врач при третичном осмотре изнасилованного тела?
– Да что он может сказать вообще, этот врач Хулудеев у нас? Всю жизнь пил как сапожник!
– С тех пор он мастурбировал по 8 раз в сутки… Ты понимаешь, что это просто сексуальное чудовище, мама?! Монстр!
– Так что сказал врач?
– Что бабушка подозрительно похорошела. Советская медицина! Чтоб ему так подозрительно похорошеть, идиот!
25
Нет, это не кончится никогда!
В кабинете за компьютером – сисадмин (серьезный мужчина к тридцати), Пална с "мыльницей". Сисадмин открывает снимок.
"Дико хачу…" Ну и так далее, ничего умного, записки сумасшедшего.
Сычев взволнован – протискивается к экрану.
– Ну-ка… Е-мое… Жесть…
Сисадмин посылает снимок на печать. Пална торопится к принтеру.
Сычев шепотом делится с сисадмином сокровенным:
– Моя мечта – тупые сисястые телки… А твоя?
Сисадмин лишь крякает.
Пална протягивает ему распечатку:
– Каковы нравы наших арендаторов? Полюбуйтесь.
Сисадмин молчит, взволнованно ерзает.
– Не хулиганка, а? Не дрянь конченная?
– Вопрос, я бы сказал непростой… – размышляет сисадмин. – А телефона нет?
– Удушила бы гадину! Убила бы незнамо как! Всех позорит, всех! На! – Протягивает распечатку Сычеву. – Даже в руках эту гадость не могу держать!
Торопятся к Николаю Михайловичу.
Николай Михайлович вертит в руках распечатку. Он явно взволнован, что понятно – он современный человек, он самостоятельно принимает решения, неконфликтен, стрессоустойчив, он – душа молодого дружного коллектива.
– Сергей, ну-ка воды мне… Аж в пот бросило…
– Да у меня холодный пот уже два часа на спине, – жалуется Пална. – Какой нелюдью надо быть, чтобы писать такое?
– Телефон не приписала? – волнуется Долгопят.
Сычев ждал этого вопроса.
– Нет. Досконально проверили.
– Жди, телефон! – машет руками Пална. – Она же подлюка, хамка! Она же исподтишка действует!
– Вот и я говорю! – оживляется после стакана воды старший рабочий по зданию. – Оставь телефон, если ты на такое способна, – и делов! Так записки не пишут, правда Серега!
– Ел-палы… Неграмотная…
– Так и я могу: накарябал и убежал.
– Говно вопрос…
Пална сердито протягивает распечатку Сычеву:
– На, сил моих больше нет смотреть на это!
Уходят.
Николай Михайлович в одиночестве не может сдержать нахлынувшее волнение.
– Тоже мне писательница! Взбудоражит народ – и в кусты! Так люди не делают. Ты оставь телефон – позвоним, разберемся, так Серега?
Вдруг он хватается за сердце, сползает. Сычев возвращается, привлеченный стуком.
– Пална! Катанул! Сдох нахуй Михалыч!
Сычев читает одно веко, потом другое:
– Не-бу-ди… Епта! Пална, звони в скорую!
Влетает Пална.
– Довела! Довела человека, мерзавка! Ветерана!