Больше у меня не было причин для тревоги, однако следовало все-таки побеспокоиться и узнать, отдает ли Маруча себе отчет в том, какой кошмар она затеяла, и что вообще все это означает и т.д., и тут Анабел объяснила мне, что Маруча поклялась Божьей Матерью и Святой Девой Луханской, что она употребит пузырек в дело, только если Долли опять возьмется за свое, и т.д. Мимоходом она поинтересовалась у меня, какого я мнения о ее сумке и прозрачных чулках, и мы договорились встретиться у нее на следующей неделе, поскольку она сейчас будет очень занята после такой "ударной работы" с Вильямом. Она уже была в дверях, как вдруг сказала:
- Знаешь, он такой хороший. Представляешь, сколько ему стоила эта сумка? Я не хотела говорить ему о тебе, но он все время говорил про письма, говорит, ты так здорово переводишь про чувства, прямо как про свои.
- А-а, - ответил я, не понимая, почему эти слова меня задели.
- Ты только посмотри, у нее двойная застежка, для верности, ну надо же. В конце концов я сказала ему, что ты просто хорошо меня знаешь и поэтому переводишь мне письма, вообще-то ему это все без разницы, ведь он тебя даже не видел.
- Конечно, ему без разницы, - выдавил я.
- Он обещал в следующий раз привезти мне проигрыватель, у которого и радио есть, и еще всякое такое, так что мы сможем заткнуть ковбоя с его "прощай, моя пампа", конечно, если ты мне подаришь пластинки Канаро и Д’Арьенсо.
Не успела она уйти, как мне позвонила Сусана, у которой, по всей вероятности, начался очередной приступ "охоты к перемене мест", поскольку она пригласила меня поехать на ее машине в Некочеа. Мы договорились на конец недели, и в оставшиеся три дня я только и делал, что думал об одном и том же, чувствуя при этом, как в области зева желудка растет неприятное ощущение (а есть ли у желудка зев?). Значит, Вильям ничего не сказал Анабел о своих матримониальных намерениях, и было почти очевидным, что невольное признание Анабел было для него как холодный душ (и то, что он это скрыл, беспокоило больше всего). Или тут что-то еще.
Напрасно я говорил себе, что незачем забираться на такие высоты и заниматься дедукцией в стиле Диксона Карра или Эллери Квина и что наверняка такой человек, как Вильям, вряд ли лишится сна из-за того, что я являюсь одним из клиентов Анабел.
Я чувствовал, что на этот раз все не так, что как раз люди, подобные Вильяму, могут отреагировать совершенно иначе и в его случае может сработать гремучая смесь из чувствительности и животного начала, и то и другое я заметил в нем, как только он вошел. А теперь мы подходим к пункту второму: поняв, что я для Анабел несколько больше, чем переводчик, почему он не сказал мне об этом, по-хорошему или по-плохому? Я прекрасно помнил, с каким доверием, даже с почтением, он ко мне отнесся, а выходит, он разоткровенничался с человеком, который в это время описался от смеха, глядя на подобное простодушие, вот что должен был почувствовать этот самый Вильям в тот момент, когда Анабел взяла и раскололась. Нетрудно было представить себе, что Вильям должен был сначала хорошенько поколотить Анабел, а потом прямиком направиться ко мне в контору, чтобы проделать то же самое со мной. Но ни того ни другого не произошло, так что же тогда…
А вот что. В конце концов я в качестве успокоительного средства напомнил себе, что корабль Вильяма уплыл далеко и все это не более чем мои домыслы; время и волны в Некочеа постепенно их смоют, а поскольку Сусана читает Олдоса Хаксли, у нас будет о чем поговорить на более изысканные темы, так что в добрый час. К тому же по дороге домой я тоже купил себе несколько новых книг, - помнится, что-то из Борхеса и/или Бьоя.
27 февраля.
Теперь об этом уже почти никто не вспоминает, а меня по-прежнему продолжает волновать то, как Спендрелл в "Контрапункте" ожидает и принимает свою смерть. В сороковые годы мало кого из аргентинских читателей мог глубоко затронуть подобный эпизод; сейчас мог бы, но именно сейчас о нем никто не помнит. Я же верен Спендреллу (я никогда не перечитывал роман, и у меня нет его под рукой) и, хотя отдельные детали стерлись из памяти, ясно вижу ту сцену, когда он слушает запись своего любимого квартета Бетховена, зная, что к дому приближаются фашисты, чтобы его убить, и его окончательный выбор лишь усугубляет глубину его презрения к убийцам. Сусану тоже восхищал этот эпизод, хотя и по причинам, отличным от моих и от тех, что были у Хаксли; мы как раз говорили об этом, сидя на террасе отеля, когда около нас оказался продавец газет, и я купил "Аргумент", где на восьмой странице увидел полицейский отчет об одной загадочной смерти и фотографию Долли, на которой с трудом ее узнал, однако имя было напечатано полностью, а также указан род занятий, официально именовавшийся публичным, и говорилось, что "скорая помощь" доставила ее в больницу Рамос-Мехиа, где она через два часа скончалась в результате сильнейшего отравления. Сегодня вечером возвращаемся, сказал я Сусане, все равно здесь все время идет дождь. Она разозлилась и обозвала меня деспотом. Вот он и отомстил, думал я, пока Сусана меня поносила, и чувствовал спазм в паху, который поднимался к желудку, отомстил-таки, сукин сын, небось радуется сейчас на своем пароходе, вот тебе "чай или кока-кола", а эта дура Маруча запоет через десять минут после того, как попадет в участок. Как вспышки молнии, приступы страха между раздраженными фразами Сусаны, двойное виски, спазм, чемоданы, эта шлюха непременно запоет, так и будет, как только получит первую затрещину.
Но Маруча не запела, а на следующий день вечером под дверь конторы был просунут листок с запиской от Анабел, увидимся в семь, в кафе "Негро", она выглядела совершенно спокойной, все с той же сумкой из шкуры, ей и в голову не могло прийти, что Маруча может впутать ее в это дело. Зуб за зуб, решено и подписано, сказала она мне, и ее спокойствие восхитило бы меня, если бы не сильное желание всыпать ей. Исповедь Маручи занимала половину газетной страницы, Анабел, когда я вошел в кафе, как раз ее и читала. Газетчик описал только то, что было известно следствию, женщина, о которой идет речь, ни от кого не скрывала, что достала сильнодействующий яд и влила его в рюмку с ликером, а может быть, в бокал с чинзано, который Долли глушила литрами. Соперничество между обеими женщинами достигло в тот момент своей кульминации, добавлял добросовестный газетчик, и вот трагическая развязка и т.д.
Мне не кажется странным то, что подробности той встречи с Анабел совершенно забылись. Я вижу, как она улыбается мне, слышу, как она говорит мне, адвокаты, мол, непременно докажут, что Маруча просто жертва, и ей не дадут больше года; все, что я помню об этом вечере, - ощущение полнейшего абсурда, которое даже не выразить словами, поскольку Анабел в тот момент, подобно ангелу небесному, парила над реальностью и считала, что Маруча поступила правильно (возможно, но не таким способом) и что ничего серьезного не произойдет. Она говорила мне все это, а у меня было чувство, словно я слушаю радиоспектакль, который не имеет ничего общего ни с ней самой, а уж со мной в особенности, ни с письмами, особенно с письмами, которые давно и накрепко соединили меня с Вильямом и с ней. Я слушал весь этот радиоспектакль, будто меня отделяло от нее огромное расстояние, пропасть, разделявшая ее мир и мой страх, и я снова и снова закуривал сигарету и заказывал себе виски, да, да, конечно, безусловно, Маруча - человек слова, понятно, она ни за что ее не выдаст.
Если я в чем-то и был в тот момент уверен, так это в том, что с ангелами мне беседовать не о чем. Я оказался бы в полном дерьме, если бы дал ей понять, что Вильям на этом не остановится и наверняка обо всем напишет в полицию, чтобы довести свою месть до логического конца, то есть донесет на Анабел, а заодно и меня впутает в это грязное дело в качестве сообщника. Она бы только сидела и смотрела на меня как потерянная, может, стала бы демонстрировать мне свою сумку в качестве доказательства его верной любви, ведь это он мне ее подарил, как ты можешь думать, что он на такое способен, ну и все прочее, по списку, что в таких случаях говорится.
Не знаю, о чем мы говорили потом, я вернулся домой и стал думать, что делать, а на следующий день попросил одного из своих коллег подменить меня в конторе на пару месяцев; хотя Анабел и не знала, где я живу, я на всякий случай переехал на другую квартиру, которую Сусана снимала в Бельграно, и не покидал этот безопасный район, чтобы случайно не столкнуться с Анабел в центре города. Хардой, которому я всецело доверял, взял на себя труд за ней шпионить, буквально купаясь в атмосфере того, что он называл "жизнью дна". Подобные предосторожности в результате оказались излишними, зато способствовали тому, что у меня восстановился более или менее нормальный сон, кроме того, я прочитал целую гору книг и открыл для себя новые, неведомые мне ранее достоинства Сусаны, бедняжка была убеждена, что я переутомился и нуждаюсь в отдыхе, и потому всюду возила меня на своей машине. Через полтора месяца прибыло судно Вильяма, и в тот же вечер я узнал от Хардоя, что они с Анабел встречались и до трех часов ночи танцевали в милонге в Палермо. Самым логичным для меня было, наверное, успокоиться, однако я никакого успокоения не чувствовал, скорее наоборот, Диксон Карр и Эллери Квин со своими дедукциями казались сплошным дерьмом, не говоря о собственных умствованиях, которые казались еще большим дерьмом, стоило только представить себе эту милонгу, где один ангел небесный встречается с другим ангелом (условно говоря, разумеется), чтобы походя, между двумя танго, плюнуть мне в лицо, и они оба плевали мне в лицо, даже не видя меня, ничего обо мне не зная, потому что я для них ничего не значил, так, неглядя, сплевывают на мостовую. Ее закон и ее мир падших ангелов, вместе с Маручей и даже в какой-то степени с Долли, а с другой стороны, я, со своими спазмами, валиумом и Сусаной, с Хардоем, который рассказывал мне про милонгу, не обратив внимания на то, что я в этот момент вынул носовой платок, потому что хоть и слушал его, и благодарил за дружескую услугу в деле слежки за Анабел, я вынул носовой платок, чтобы утереться, потому что мне плюнули прямо в лицо.
28 февраля.
Остались только мелкие детали: вернувшись к работе, я все думал, как наиболее подходящим образом объяснить Анабел свое отсутствие; мне было прекрасно известно, что она не любопытна и примет все, что бы я ни сказал, и у нее, наверное, уже было готово новое письмо для перевода, если только за это время она не нашла другого переводчика. Но Анабел никогда больше не появилась у меня в конторе, - видимо, поклялась в этом Вильяму Святой Девой Луханской, а может быть, она и правда обиделась на меня за то, что я исчез, а может, была слишком занята в Чемпе. Сначала, помню, я смутно надеялся, что она придет, не то чтобы я сильно обрадовался бы ее приходу, просто задевало, что меня так легко вычеркнули из жизни, - ну кто еще может так переводить для нее письма, как я, и кто знает ее и Вильяма так же хорошо, как я. Два или три раза, когда я сидел над очередным патентом или над очередной партией свидетельств о рождении, я вдруг посреди работы застывал на месте и ждал, что откроется дверь и войдет Анабел в новых туфлях, но тут раздавался вежливый звонок и мне приносили консульскую накладную или чье-то завещание. Со своей стороны, я избегал тех мест, где мог бы встретить ее вечером или ночью. Хардой тоже ее больше не видел, а мне как раз тогда взбрело в голову уехать на время в Европу, где я в конце концов и остался и где привык жить и дожил до седых волос, загнанный в пространство квартиры диабетом и воспоминаниями. Мне действительно хотелось бы их записать, написать рассказ об Анабел и тех временах, может, я стану лучше себя чувствовать, если напишу об этом, расставлю все по местам, но я уже не надеюсь, что у меня это получится, есть только тетрадка, заполненная какими-то обрывками, есть желание соединить их в нечто цельное, заполнить пустоты и рассказать об Анабел совсем по-иному, но единственное, чего я достиг, - это все время повторять себе, как я хочу написать рассказ про Анабел, и вот еще одна исписанная страница в тетради и еще один день с ненаписанным рассказом. Самое плохое, что я не устаю убеждать себя, будто никогда не смогу этого сделать, поскольку, кроме всего прочего, я просто не способен написать про Анабел и ни к чему соединять разрозненные куски, где на самом-то деле я писал не про Анабел, а про себя, все равно что Анабел захотела бы написать рассказ и вспоминала бы обо мне, о том, как я никогда не приводил ее к себе, о двух месяцах панического ужаса, который вырвал меня из ее жизни, обо всем том, что возвращается сейчас, хотя для Анабел это все мало что значит, только я и помню о чем-то, что, в сущности, так немного, но что возвращается и возвращается ко мне оттуда, издалека, из того, что было, возможно, совсем по-другому, как и я был тогда другим и как все и всегда бывает другим, на том свете и на этом. И я думаю сейчас, как же прав Деррида, когда он говорит, говорит мне: "У меня нет ничего: ни самого предмета, ни его бытия, нет моего бытия, нет ни объекта, ни субъекта и нет стремления познать природу вещей". И правда, стремления нет, потому что отыскивать Анабел в глубине времени - значит снова и снова углубляться в самого себя, а это так грустно, писать о себе, когда хочется и дальше воображать, будто я пишу об Анабел.
Примечания
1
Тревеллер - путешественник (англ.); техн.: ходовой ролик. (Отмечу в скобках: Тревеллер - один из основных героев кортасаровского романа "Игра в классики".)
2
Бьой Касарес Адольфо (1914-1999) - аргентинский писатель. Всемирную известность ему принес фантастический роман "Изобретение Мореля". Был другом и соавтором Борхеса.
3
Это было в далекие времена
В королевстве за морем вдали;
В те годы жила там дева одна
По имени Аннабел Ли.(Перевод Г. Бена)
Аннабел Ли - героиня одноименного стихотворения Эдгара По: запредельная и недостижимая возлюбленная. Стихотворение "Аннабел Ли" впервые было опубликовано 9 октября 1849 года - в день похорон автора.
4
Тренке-Лаукен - город (и одноименный округ) в провинции Буэнос-Айрес.
5
Деррида Жак (р. 1930) - французский философ, исследователь структур языка, литературы, искусства.
6
Онетти Хуан Карлос (1909-1994) - уругвайский писатель.
7
Тампико - город в Мексике.
8
Севинье Мари де Рабютен-Шантиль (1626-1696) - маркиза, французская писательница, автор "Писем к дочери", в которых эпистолярное искусство доведено до совершенства.
9
Перон - в 1946 году президент (диктатор) Аргентины генерал Хуан Доминго Перон (1895-1974). В стране была введена цензура, ликвидированы конституционные гарантии и свободы, начались политические репрессии. (В 1940-е годы Кортасар принимал участие в антиперонистском движении, это стало одной из причин его отъезда во Францию в 1951 году.)
10
Галисиец - уроженец Галисии (исторической области на северо-западе Испании).
11
Эвита - Эва Дуарте (1919-1952), актриса, жена Хуана Доминго Перона. В годы перонистской диктатуры в Аргентине существовал подлинный культ Эвиты ("Матери-родины").
12
Гизекинг Вальтер (1895-1956) - немецкий пианист, композитор.
13
"Колумб" ("Колон") - оперный театр в Буэнос-Айресе. Под своим неизмененным названием этот всемирно известный театр упоминается в ряде произведений Кортасара (в том числе и в романе "Экзамен").
14
…проникнуть в воспоминания… - отсылка к роману-эпопее Марселя Пруста "В поисках утраченного времени".
15
Окленд - город на западе США (пригород Сан-Франциско).
16
Бакхауз Вильгельм (1884-1969) - немецкий пианист.
17
Кинкела Мартин Бенито (1890-1977) - аргентинский художник. Основные темы его работ - виды Буэнос-Айреса.
18
Кастильо Альберто (р. 1914) - аргентинский певец и киноактер, исполнитель танго.
19
Капоте Трумэн (1924-1984) - американский писатель, автор повести "Иные голоса - иные комнаты".
20
Боливар - здесь: город в провинции Буэнос-Айрес, названный в честь Симона Боливара.
21
Зигмунд - то есть Зигмунд Фрейд.
22
…Святой Девой Луханской… - В городе Лухан (провинция Буэнос-Айрес) находится знаменитый в Аргентине собор Богородицы, построенный в колониальный период. Дева Луханская - покровительница Аргентины.
23
Канаро Франсиско (1888-1964) - аргентинский композитор и исполнитель танго.
24
Д’Арьенсо Хуан (1900-1976) - аргентинский композитор.
25
Диксон Карр Джон (1905-1977) - американский писатель, автор детективных романов.
26
Эллери Квин - псевдоним американских писателей Ф. Даннэ и М. Б. Ли, авторов детективных произведений.
27
Хаксли Олдос (1894-1963) - английский писатель. Далее в рассказе упоминается его роман "Контрапункт".
28
Рамос-Мехиа - больница в Буэнос-Айресе. Названа в честь Хосе Мариа Рамоса Мехиа (1850-1914), аргентинского врача-психиатра.
29
Милонга - здесь: танцевальный зал, кабаре.