- Тогда спасибо за доверие, - сказал Ручьев. - Возвращайтесь на свои рабочие места, а мы с товарищем Башмаковым проведем в быстром темпе приемо-сдачу. Думаю, что уже завтра с утра я буду к вашим услугам. Обращайтесь в любое время, когда понадобится.
В зале одобрительно заговорили, зашумели отодвигаемыми стульями, засмеялись, потекли в распахнутые двери.
- Рано торопишься, понимаешь, - сказал Башмаков, не глядя на Ручьева. - Без приказа я комбинат тебе не сдам.
- Привет! Вам что, уши заложило, да?
- Извини-подвинься, но слова к делу не пришьешь. Письменный приказ нужен.
- Не спорьте, - вмешался Межов, поднимаясь. - Сейчас я позвоню Дерябину, и получите приказную телеграмму. Через час-полтора.
- Вот тогда, понимаешь, и начнем. А то больно быстрые, разлетелись. Мы еще, извини-подвинься, поглядим, куда вы полетите со своей легкокрылостью. Тише едешь - дальше будешь.
- От того места, куда едешь, - ввернул Ручьев.
Башмаков, не желая дальше спорить, спрятал трехцветную ручку, взял под мышку красную папку и повернулся к Межову:
- Вы, Сергей Николаевич, хоть и молодой руководитель, но неглупый, понимаешь, и меня поймете. Авторитетно заявляю: с этим, извини-подвинься, выдвиженцем добра не будет.
- Почему? - улыбнулся Межов.
- Порядок не уважает, вот почему! "Обращайтесь в любое время, когда понадобится"! Ерунда, понимаешь. Распорядок дня должен быть, строгий режим, приемные часы. И говорить с народом надо, извини-подвинься, официально, серьезно, а не с улыбочками. Вы не в семье, а в рабочем коллективе. Дистанция должна быть, понимаешь, с первого дня, сразу. Чтобы чувствовали и, извини-подвинься, соблюдали. А вы сами нарушаете порядок.
- Чей?
- Наш, процедурный! Должно быть выдвижение кандидатур, обсуждение, голосование, подсчет голосов, а вы, извини-подвинься, чохом, одними выкриками и хлопаньем решили.
- Не хлопаньем - единодушным одобрением, аплодисментами.
- Аплодисмент не документ, к делу не пришьешь. А вы, извини-подвинься, и президиум не избрали, вели собрание, понимаешь, без секретаря, без протокола.
- Да нет, я записывал.
- Не имели права, понимаешь, секретарь должен.
- Формальность.
- Извини-подвинься, Сергей Николаевич. Кто подписывать будет, вы один?
- Почему я, а - вы? Неужели не выручите?
- Не имею права, понимаешь.
- Ну ладно, и так обойдемся. Дерябин нам поверит. Как считаешь, Анатолий Семенович, поверит?
- Поверит, - веселился и Ручьев. - Вон сколько живых свидетелей, а бумажки… - Он махнул рукой и пошел вслед за Межовым, в столовую перекусить. Рабочие пообедали до собрания, а они не успели.
- Товарищ Межов, произойдет беда, учтите, авторитетно предупреждаю! - крикнул Башмаков вдогонку. - Соблюдение порядка…
Ручьев, смеясь, захлопнул за собой дверь.
- Вот его порядок, гляди, - сказал он Межову, ткнув пальцем в сторону комбинатского сквера, примыкающего к производственной территории.
Межов остановился, разглядывая входную арку с лозунгами и призывами, прочитал: "ОТДЫХАТЬ ОТДЫХАЙ, А О ТРУДЕ НЕ ЗАБЫВАЙ!" "Алкоголь - пережиток прошлого". "Я собрал металлолом и купил за это дом". "БУДЬ КУЛЬТУРНЫМ, НЕ ВАЛЯЙСЯ ПО КУСТАМ И ГАЗОНАМ!" "На сберкнижке накопил - поросеночка купил". "НЕ ИГРАЙТЕ С ОГНЕМ, ОГОНЬ - ПРИЗНАК ПОЖАРА".
- Его творчество?
- Да, личный вклад товарища Гидалия Диевича Башмакова в культуру. Все написанное по стенам, арке или скамьям он называет "стационарной агитацией", а таблички, плакаты и лозунги, которые можно снять, - "транзитной".
- Надо посмотреть поближе.
Они прошли в сквер, тенистый, с ровными рядами цветущих медовых лип и белоствольных берез, со скамьями вдоль дорожек и цветочной клумбой, с подстриженными кустами шиповника вдоль забора. Сквер хороший, ухоженный, но испорчен и здесь пошлыми табличками и надписями: "ЛЮБОВЬ - ДЕЛО ОБЩЕСТВЕННОЕ", "На деревья не влезать!", "Целуйся при наличии сердечного чувства. Не давай поцелуя без горячей любви"…
- Что же ты до сих пор молчал? - упрекнул Межов.
- Я думал, ты знаешь. В районке весной фельетон был, да Башмаков не понял их иронии, оставил без последствий.
- Вмешался бы. Дело-то больше молодежное. Или после женитьбы в сквер уже не заглядываешь?
- Собирался, да то посевная, то заключительные занятия в комсомольской сети, то еще чего. Вот теперь надо браться с другой стороны - как директору.
- И не мешкая. - Сквер-то ведь уютный, чистый.
- Это трудами Fнтиповны и Михеича, здешних вахтеров. Подметают, поливают, белят, красят… Добрые старики.
- На комбинате много хороших работников. Развяжи им руки, не сковывай инициал-иву, и дело пойдет. Вон они как радостно тебя встретили. Будто долгожданный большой праздник.
- Это они увольнению Башмакова радовались, а не моему назначению.
- Ладно, не скромничай. Пошли обедать.
- Идем.
IV
В тот же день Ручьев с секретаршей Дусей снял в сквере все нелепые таблички и бестолковые призывы "транзитной агитации", а "стационарную" мазню оставил до завтра. Надо закрашивать или соскабливать, а времени уже не было, он допоздна проходил с Башмаковым по цехам, занимаясь приемо-сдаточными делами, и освободился только к восьми вечера. Он бы и "транзитную" не успел убрать, если бы не помощь секретарши Дуси, которая не ушла после рабочего дня. Как и многие девчонки, она была тайно влюблена в своего комсомольского секретаря и теперь чувствовала себя самой счастливой. Отныне она каждый день будет видеть его, сидеть у его двери в приемной, знать, чем он занят, помогать ему, оберегать от назойливых посетителей.
- А сквер-то веселей стал, а, Дусь?
- Веселей, Анатолий Семенович. Красивше. Сплошные запреты были: не влезать, не сорить, не валяться, не целоваться… Он и меня в бабкину юбку нарядил. Понимаешь чертов, извини-подвинься! Видите, какая я в ней уродина?
Ручьев отшагнул с аллеи в кусты, поглядел и опроверг:
- Таких никакая одежда не может испортить. Красавица!
- Что вы, Анатолий Семенович, в мини я красивше. Можно, я завтра на службу в мини приду?
- Не только можно - нужно! Всеми силами и средствами вышибем затхлый дух башмаковшины, выметем все бюрократическое, все казенное! Такой наш лозунг на ближайшее время.
- Ой, Анатолий Семенович, как я вас… понимаю! Не зря вас так любят, так любят…
- Ладно. Отнеси этот "агитационный" хлам в мусорный ящик, и на сегодня все. До свиданья. Жена, поди, заждалась, пойду.
И ушел боковой дорожкой, даже не заметив, что Дуся" погрустнела. Не зря говорят о его неколебимой моральной устойчивости.
Но далеко уйти Ручьев не успел, его караулила Вера, жена Андрея Куржака.
- Толя, Анатолий Семенович, дорогой! Я безумно рада, что тебя выбрали, выручай, родной. Андрюшка никого и ничего не слушает, сложил чемодан, баран упрямый, и ушел в Дом приезжих. Из своего родноого до-ома!.. - Она взвыла и, испугавшись собственного голоса, закусила мятый угол косынки. - Две ночи там ночует, негодник, не приду, говорит, давай разво-од…
Ручьев обнял ее задрожавшие плечи, усадил на скамью под березой, погладил рыжую поникшую голову.
- Успокойся, Верунь, расскажи по порядку.
Давясь слезами, она рассказала, что причиной частых ссор и ухода Андрея стало подчиненное, как он говорит, положение в семье и на работе. А все потому, что сосисочное отделение Андрея два года отстает от сарделечного, которым руководит она, и вот ее фотка на Доске почета, ее выбрали депутатом сельсовета, про нее писали в районной газете Кирилл Мухин и Лев Комаровский, она зарабатывает в полтора раза больше Андрея, получает премии и представлена к медали, а у него всего лишь звание мужа своей передовой жены. А он ведь ого какой самолюбивый, он мужик настоящий, мастер прекрасный, куда мне До него, в ученицы ему не гожусь, в подсобницы, и вот…
- Почему же отстает твой прекрасный мастер?
- Из-за Башмакова. Тому сказали, создай женщину "маяка", он и сделал. Весь комбинат в передовые не вытянешь, а одно отделение можно. Для прикрытия. Выделил мне лучших рабочих, лучшие механизмы, план поменьше - и "маяк" готов. На собраниях за комбинат выступаю, на разных совещаниях: "Хотя наш комбинат пока не передовой, но сарделечное отделение колбасного цеха выполнило план на сто двенадцать процентов…" Сперва не понимала, что к чему, думала, так и надо: вот, мол, одно отделение выведут вперед, за ним другое, третье, весь цех, а уж за нашим цехом подтянутся остальные, и комбинат станет передовым. Вот как я думала, а того не понимала, что Башмакову-то надо…
- Не верь, Семеныч, все она понимала, отличиться захотелось, "маяком" стать! - Из-за кустов вышел Андрей Куржак, еще в рабочем комбинезоне, в беретке, но заметно выпивший. - Иждивенцем меня сделала, негодяйка!
Вера вскочила:
- Следишь, подслушиваешь? Как только не совестно! А еще меня обвинял…
- Что, скажешь, неправда? А кто мне кричал "кишка тонка", не ты, любящая женушка?!
- Ну и что. Я же сардельки делаю, а ты сосиски. Скажи, Анатолий Семенович? Они же тоньше, сосиски.
Ручьев с улыбкой наблюдал за ними, как за драчливыми воробьями, и не выдержал, откинулся на спинку скамьи, залился-захлебнулся мальчишеским смехом. Отсмеявшись, встал, обнял их, озадаченных, - чего ржет? - за плечи:
- Не ссорьтесь. Вы же замечательные мастера, любите друг друга, а Бащмакова теперь нет, все будет о'кэй. Ты, Андрюша, заскочи утром ко мне, помозгуем о твоих сосисках.
- Да я уж прикинул кое-что, Сеню Хромкина в наладчики пригласил, завтра обещает зайти. После обеда.
- И прекрасно. Давно надо бы так, а то расходиться с женой вздумал, к рюмке потянулся…
- Да Башмаков дорогу загородил, Семеныч.
- Ну, ни пуха вам ни пера!
И убежал, даже не заметив, что осчастливил их своей легкостью и сердечным вниманием. Но убежал лишь до следующей скамьи, где его поджидала полная начальственная Смолькова.
- Поздравляю вас, Анатолий Семенович, несказанно рада! - вскочила она, заступая ему дорогу. - Вся Хмелевка буквально ликует от вашего назначения. Мы же знаем вашу энергию, ваш демократизм. К Башмакову я с января хожу за разрешением собрать металлолом, и вот уже конец полугодия, начались каникулы… Но я еще успею созвать восьмиклассников, если позволите, если есть бросовые железки…
- Есть, есть, как не быть. Весь комбинатский двор захламлен, не поймешь, где что лежит.
- Можно, завтра с утра?
- А чего тянуть - пожалуйста.
- Ну спасибо. Я уж думала, не выполним, к выговору готовилась. Спасибо великое!..
Наконец оторвался, побежал дальше, но на выходе путь преградил важный банковский управляющий Рогов-Запыряев:
- Уважаемый товарищ Ручьев! Я искренно поздравляю вас с назначением на серьезный пост и желаю значительных служебных успехов лично вам и вверенному вам комбинату. Конкретно говоря, я желаю выполнения установленных планов производства…
Ручьев засмеялся и похлопал этого зануду по плечу:
- Эх, Бодаев-Запыряев, развеселый человек, ты-то откуда взялся? Я думал, кроме Башмакова, таких удальцов больше нет, а Хмелевка, оказывается, богата талантами.
- Лично я, товарищ Ручьев, не поклонник юмора и, как руководитель солидного учреждения, не считаю это недостатком. Для серьезных дел нужны серьезные люди, запомните. Вы еще молодой руководитель, и вы убедитесь сами в справедливости серьеза в нашей деятельности.
- Ладно, спасибо за наставление. Чего надо?
- Видите ли какое дело. В творческом содружестве с местным изобретателем товарищем Буреломовым, которого легкомысленно зовут Сеней Хромкиным, я создал сторожевую машину для своего отделения Госбанка. В настоящее время означенная машина находится уже на стадии учрежденческих испытаний. В ходе упомянутых испытаний выявилась необходимость снабдить наказующий рычаг резиновой оболочкой, имеющей свойства амортизатора. Чтобы не наносил смертельных травм преступнику, а только оглушал. Мы обертывали этот рычаг тряпкой, но такое обертывание не очень эффективно.
Такого занудства на свете не было. Как только терпят его сотрудники - каторга видеть и слышать его ежедневно.
- Шланг нужен? Какого сечения?
Рогов-Запыряев пораженно увел брови под соломенную шляпу:
- Откуда вы узнали, что нужен шланг? - Товарищ Буреломов сообщил?
- Никто не сообщил, пустяковое же дело. Сколько вам того шланга, полметра? Пришлите утром кого-нибудь.
- Пустяковое дело?… Кого-нибудь?… Надо же оформить заявку, выписать требование, расписаться в получении ответственному лицу…
- Салют, дядя!
Ручьев махнул рукой и, не оглядываясь на его недоуменные бормотанья, заторопился домой. Людка с матерью ждут не дождутся с ужином, по радио концерт мастеров искусств, а тут суетишься в непролазной глупости, навороченной башмаковыми. Как они умудряются держаться в наше время, эти дуболомы, за, счет чего? А они держатся, выпускают резиновую колбасу, имеют своих "маяков", говорят, понимаешь, речи и, извини-подвинься, в творческом содружестве изобретают сторожевые машины. А какое там содружество - Рогов-Запыряев заказал, а Сеня сделал. Он что хошь сделает, лишь бы изобретать. Самоучка, наивен как ребенок, но прирожденный и неутомимый изобретатель. Веткин говорит, что талантлив, конструкторские мозги, но, к несчастью, ни достаточного общего, ни технического образования. Если он поможет Куржаку с переналадкой оборудования, сарделечное отделение выправится.
Уже у дома его остановила счетовод Нина Башмакова. Ладненькая, в белом воздушном платьице, золотоголовая, как майский одуванчик. Будто не от Башмакова родилась.
- Я только на одну минуточку, Анатолий Семенович. Извините за нескромность, пожалуйста, но скажите откровенно: а теперь, когда вы стали директором комбината, можем мы с Сережей Чайкиным вступить в законный брак?
- Раньше не могли, что ли?
- Ага. Отец говорил, получится семейственность: у директора зятем бухгалтер-экономист, а дочь - счетовод.
- Ну теперь такого греха не будет. Женитесь, с радостью погуляю на вашей свадьбе.
- Ой, спасибо-то вам какое, Анатолий Семенович! Тогда мы в воскресенье распишемся, ладно? Мы ведь давно уж заявленье тайком от отца подали, я увольняться собралась. - Спасибо-то вам какое, век не забудем!
И легкая, как козочка, весело застучала узкими модными копытцами-гвоздиками по мосткам деревянного тротуара - торопилась сообщить радостную весть своему суженому.
Мать и жена встретили Толю с шутейной торжественностью.
- Их высокое руководительство директор райпищекомбината товарищ Ручьев собственной персоной! - громко объявила Юрьевна, гася папиросу о спичечный коробок.
Люда выбежала в прихожую из кухни - раскрасневшаяся, в цветастом фартуке, руки по локоть в муке, подставила горячую щечку:
- Поздравь с титулом директорши и позвони Балагурову - два раза уже спрашивал, из райкома пошел домой.
Ручьев чмокнул ее в щечку, подтолкнул опять в кухню и голосом Башмакова строго приказал матери:
- Клавдия Юрьевна, сколько, понимаешь, вам говорить, чтобы вы, извини-подвинься, прекратили вредное куренье папирос?! Отныне запрещаю, понимаешь, категорически. И с ужином, извини-подвинься, у вас неувязка. Две женщины, понимаешь, а не можете накормить вовремя одного, извини-подвинься, директора мужского пола.
Он сбросил сандалеты и протопал босиком к телефону, в комнату улыбающейся Юрьевны. Балагуров будто все время ждал его - сразу взял трубку.
- Поздравляю, поздравляю, Толя! Познакомился со своим беспокойным царством?
Приятно было слышать его звучный веселый голос, добродушный и уверенный.
- Познакомился, Иван Никитич. Обошел с Башмаковым все цеха, поговорил с рабочими. И его "транзитную агитацию" уже снял. Завтра покончим с формальностями и, благословясь, начнем. Башмаков оставил много работы.
- Много, - согласился Балагуров. - Все оказенил, нагородил бюрократических заборов, формальностей. Ломай все, расчищай рабочую площадку, чтобы веселей работалось. Только особо не торопись, а то наломаешь дров. - Балагуров засмеялся и объяснил: - Он уже приходил ко мне, пугает: намаешься-де с молодым выдвиженцем, подведет под монастырь, понимаешь, поскольку не имеет никакого почтения к порядку.
- Это он о своем "порядке"?
- Конечно, другого он просто не представляет. Давай-ка, Толя, наведем настоящий, сделаем комбинат лучшим предприятием района. И когда сделаем, покажем первому Башмакову. Вдруг и до него дойдет, что можно работать иначе. Бывает же. Очень мне, Толя, хочется увидеть, как черт в церкви плачет - редкое же зрелище. Так? Нет?
- Так, Иван Никитич.
- Ну и хорошо. Рад твоему назначению. И Ольга Ивановна тоже. Привет тебе передает. А ты своей Людмиле передавай. Ну, ни пуха тебе ни пера, Толя!
- К черту, Иван Никитич, к черту!
V
Радовались в тот вечер многие, если не все жители Хмелевки. Пищекомбинат - это пищекомбинат, тут нет равнодушных. Ягодного варенья и грибов каждая хозяйка еще способна запрети сама, не будет страшной беды и тогда, когда остановится или совсем закроют винный цех - спокойней в семьях и на улицах. Но хлеб, булочки, сосиски, сардельки, колбаса нужны всем, тут пищекомбинат - кормилец. То есть он должен стать надежным кормильцем. И он станет таким, если молодой Ручьев ухватисто поведет дело. Парень он быстрый, неробкий, почета уже добился своей службой, а не как сын Юрьевны. Яблочко от яблоньки, оно, как известно, недалеко катится. И слава богу.
Михеич и Антиповна, обсуждая эту тему, занимались вечерней уборкой сквера. Антиповна, чтобы зря не пылить, макала новую метлу в ведро с водой и подметала главную аллею, а Михеич прилаживал к водопроводной трубе черный резиновый шланг, намереваясь полить цветочные клумбы.
- Был бы Семен жив, порадовался бы сыну, - сказал Михеич. - Они, Ручьевы, все добрые, сердечные. А?
- Добрые, - подтвердила Антиповна, в молодости подружка Юрьевны. - Клавдия-то Юрьевна куда как гордится Толей - одна его подымала… Ты погляди-ка, отец, погляди на них, шельмецов! - И оперлась обеими руками на черен метлы, зорче вглядываясь.
Михеич со скрипом разогнулся, потер поясницу рукой с разводным ключом, проследил за взглядом своей старухи. Неподалеку, на притененной липами скамейке целовались Нина Башмакова и Сергей Чайкин. Целовались упоительно, самозабвенно - отмечали радость близкой свадьбы.
Антиповна завистливо вздохнула:
- Заломал счастливицу!
Михеич тоже покачал седой головушкой:
- И ведь дочь Башмакова… Вот что молодежь-то нынче делает! А мы, бывало…
- Ладно уж, бывало! У кого бывало, а у тебя и не снилось. Все весеннее времечко проактивничал.
- А я про что? И я про то же. У них поцелуи, а мы, бывало, комбеды создавали, коммуны, колхозы.
- То-то многого ты достиг, комитетчик! И меня обездолил.
- Шла бы за Башмакова, сватал же. Всю жизнь бы возвышалась.
- Нужен твой "понимаешь"! Я не про то. Всякой бабе любовь-ласка надобна, она и возвышает, радость дает. Это вам - должности, а нам одной любови хватит. Сколько ночей прождала тебя в одинокости, сколько слез выплакала, ирод упрямый!
- Значит, ласки недополучила? А вроде давно уж не жаловалась.
- Что теперь, без толку-то. Всему свое время. Жизнь, отец, прошла, не воротится.