Мягкий, но неотступный Митя Соловей отвадил ее от жульничества и суетливости, научил вежливой жизни, и теперь Клавку серьезно зовут Клавдией Васильевной. Впрочем, иначе и называть-то трудно: обаятельной, несравненной женщиной она стала, Правда, родить не смогла, но это был последний и извинительный случай обмана: зачем солидным людям поздние дети. В остальном Клавдия Васильевна безупречна. Сейчас ей за сорок, во внешности есть какие-то потери, но они не очень заметны при тех значительных духовных приобретениях, какие пришли вместе с неустанной культурно-воспитательной доработкой, проводимой новым мужем. Когда теперь Клавдия Васильевна неторопливо идет по улице благоустроенной Хмелевки, красивая, статная, одетая по моде, старая ее подружка Анька Мортира подносит к глазам платок, а хмелевцы провожают долгим взглядом и шепчут зачарованно: "Артистка!" Никак не могут оставить человека без прозвища, даже уважаемого.
Иван Кириллович Чернов со своей Марфой еще живы, но оба заметно сдали. Кириллыч вышел из членов товарищеского суда, уступив это почетное место инспектору рыбнадзора т. Сидорову-Нерсесяну, сидит зимой у телевизора, а летом на завалинке и обсуждает со старухой возможность возникновения колхозов в США. В будущем, конечно. Сейчас они до этого еще не доросли.
Юрьевна продолжает секретарствовать в товарищеском суде, собирается бросить курить и уже достала полсотни таблеток табекса. Некурящие сноха и сын Анатолий Ручьев поощряют это ее серьезное намерение.
Федя-Вася окончательно отошел от милицейских дел по старости, попал в жестокую зависимость к своей Матрене и иногда сбегает от нее на денек-другой к дочерям Алке и Светке, которые живут своими семьями отдельно. Он надеется, что внуки унаследуют его призвание и по достижении совершеннолетия пойдут в милицейские училища. Почему? А потому, что все мечты у нас, даже самые дерзкие, рано или поздно сбываются. Надо только не мешать их осуществлению.
Майор Примак по рекомендации товарищеского суда переименовал свою Гаубицу в Галатею. Жена его Галя обиделась, что собаке он дал имя красивей, чем у нее, родной жены, и зовет Галатею Гапкой. Собака откликается и на него, но при этом не виляет хвостом, как на Галатею.
Одряхлел егерь охотничьего хозяйства, верный заступник природы Федор Шишов. Его хотели отправить на пенсию, но он написал письменный протест: "Пусть я Монах и Робинзон, но все равно я непреодолимый в охране природы страж, вечный ее ученик и охранник. Не нужна никакая ваша пенсия, ни поощрительство. Я и так до самого конца смерти буду помогать терпению сноровистой природы, которая живет с чумовым человечеством, и не перестану быть в готовности ее защиты от вашего глупого хозяйничанья".
Рыбаки Иван Рыжих и Федька Черт перекрыли все планы рыбодобычи и стали ударниками пятилетки.
А вот верующая старушка Прошкина, которая подозревала Титкова и его кота Адама в краже просяного веника, два года спустя покаялась в грехе напраслины (веник нашелся в подпечке) и после покаяния отдала богу душу. Отпевать себя она завещала отцу Василию, но он по пенсионной старости уже не отпускал никакие требы, и службу исполнял молодой, двадцати шести лет, священник отец Игорь. Верующие были недовольны его отпеванием за поспешность, при которой пропадает торжественность обряда, но они не знали, что отец Игорь торопился к своим прерванным делам: в тот день он ремонтировал мотоцикл "Ява" и хотел сгонять в областной центр за сигаретами "Стюардесса", любимыми им. Впрочем, возможно, верующие правы, потому что все наши земные дела, по Священному писанию, есть суета сует и их нельзя почитать выше великого таинства смерти.
Дал дуба и главный противник частной собственности, убежденный атеист Титков Андрон Мартемьянович. Его осиротевшего Адама взял к себе на перевоспитание сам товарищ Башмаков. В тот же день он из педагогических соображений отрубил ему хвост. Адам, защищаясь в неравной борьбе, исцарапал Башмакову руки и сбежал. Теперь этот бесхвостый злодей живет полудиким образом, отбирая пищу у хозяйских котов и кошек, ночует на разных чердаках и где придется. Людей к себе он не подпускает. Однако свои обязанности выполняет еще ревностней, и теперь все коты и кошки в Хмелевке серые, с тигровыми полосами. Такое вот сильное у Адама семя.
За разведение романовских овец совхоз "Волга" пока не взялся, но Мытарин добивается включения овцеводства в план следующей пятилетки. И добьется. По итогам работы за прошлую его совхоз заметно увеличил производство зерна и занял первое место среди хозяйств района. А к передовикам у нас прислушиваются. На совхозном собрании, посвященном итогам пятилетки, выступал в числе других механик по трудоемким процессам в животноводстве С. Буреломов, известный больше как самодеятельный философ-изобретатель Сеня Хромкин. Его прочувствованными и хорошо продуманными словами я и закончу эту историю:
- Дорогие товарищи по совместной работе и уважаемые сотрудники по подчинению общему начальству! За этот продолжительный период времени действия наша текущая действительность добилась высокой практики сельской недостаточной продукции животноводства и полеводства. НТР закусила удила железной челюстью и несет нас только вперед, поскольку она не имеет обратного хода. Прежние факты отставания недоделок остались позади текущих завтрашних событий настоящей современности, и мы должны добиться, чтобы вся жизнь нашей Хмелевки, нашего района и остального земного шара, неровного от географической эллипсности и овражной рельефности пейзажного ландшафта, шла в радости по правильному советскому направлению счастливой коллективности мира и остатков природы земного существования…
ГОЛОВА В ОБЛАКАХ
Повесть четвертая, последняя
Англичане переглянулись и говорят: Это удивительно.
А Левша им отвечает: У нас это так повсеместно.
Н. Лесков
Он знал, что есть машины и сложные мощные изделия, и по ним ценил благородство человека.
А. Платонов
I
О том, что на Сеню Хромкина опять "нашло" и он "задумался" можно было догадаться по многим признакам. Во первых, с его лица пропала постоянная блаженная улыбка счастливого человека, он как-то нечаянно стал отключаться от всеобщей жизни, уходил в себя, и без цели заторможенный взгляд его, как у мыслителя или беремен ной женщины, заволакивался внутренней заботой, неохотно откликаясь на внешнюю суету нашего беспокойного мира. И в цехах уткофермы работал он механически, без всякого удовольствия.
Другим признаком его необычной болезни была словоохотливость. Обычно замкнутый улыбчиво-благостный молчальник, Сеня часто становился разговорчивым, не боялся, что ею поднимут на смех, решался спорить с любым человеком, даже с начальником, с которым в обычное время он постарался бы не встречаться.
А третий признак - его беспричинное беспокойство. Смирный взгляд его голубеньких глаз становился то тревожно-скользящим, то останавливался и втыкался во что-то и торчал без пользы, ничего не замечая, не видя. За этот торчащий, слепой взгляд и задела нечаянно, когда они мылись в бане, его жена Феня Цыганка, подумав сразу о надвигающейся на ее мужа опасности. Мылись они вдвоем, потому что из четверых детей дома оставалась только меньшая Михрютка, с утра до вечера купавшаяся в волжском заливе, а из старших Черная Роза была в отпуске, Тарзан и Генерал Котенкин в пионерлагере.
Мылись неторопливо и спокойно, как это в обычае у супругов, проживших вместе главную часть жизни, за которой хвалиться друг перед другом уже нечем, да и стыдиться тоже нечего. Впрочем, Сеню смущала голая его грудь, худая, мускулистая, которую он намыливал, и коричневые соски на ней. Ну, голая - ладно, у него и голова вон стала голая, а зачем тут соски? Ну не такие, как у Фени, а все же… С какой стати, спрашивается? И зачем?
Ни с философской, ни с биологической, ни с любой другой точки зрения эту несуразность женской принадлежности не объяснить. Может, потому родилась известная религиозная легенда, по которой первочеловек был мужского пола, и женщина произошла в парадоксальном недоумении от него, вернее, произведена из его ребра? Но тогда выходит законное следствие: бог сразу создал Адама с сосками, а для чего мужчине соски?
- Чего ты сидишь не моешься? - спросила Феня, влезая с березовым веником на полок.
Сеня поднял плешивую голову, привычно полюбовался на жену: всем взяла, чертовка, хоть задом, хоть фасадом, - красавица!
- Вот не знаю, Фенечка, зачем у меня присутствуют соски.
- Как зачем? У всех есть, и у тебя должны быть. Что ты за начальник, чтоб наособицу.
- Да для чего они?
Вот ведь какой въедливый мужичонка, что-нибудь да придумает.
- Ты мойся, не сиди, дались тебе эти соски.
- Нет, Фенечка, погоди, тут вопрос сурьезный, корневой: от кого произошел исторический человек, если у мужика соски?
- От бабы. У нас у всех соски - вас, паразитов, кормить.
- Это сам собой разумеющийся факт жизни. Но от кого тогда произошла баба и зачем мне соски? Я же не кормлю!
- Мойся, говорю, змей косорукий! - Плеснула ковшик на каменку, занавесилась белым паром и, охая и ворочаясь с боку на бок, начала хлестать веником все еще натуристую свою плоть.
Сеня недовольно сполз со скамейки на пол и, нагнув голову от жары, стал мыться. Глядя на утекающую меж половиц воду, опять отвлекся, задумался: вода собиралась под полом бани, вытекала оттуда ручейком в огород и частью испарялась в атмосферу воздуха, частью впитывалась в прилегающую почву земли, частью добегала до отдаленного волжского залива. Так или иначе, она оказывалась в Каспийском море, куда бесчисленное число лет течет большая наша Волга со всеми ее притоками, ручьями, дождями, снегами атмосферных осадков…
Феня, распаренная до малинового свечения, окатилась колодной водой и споткнулась о Сеню.
Господи, опять сидит, опять задумался! Сень, ты што, иль нашло? Тогда давай помою. Я - живой рукой. Погоди, Фенечка, отдохни.
От чего отдыхать-то?
- Я вот думаю, как это Каспийское море не выплеснется из законных своих берегов. Ведь несчетные тыщи лет Волга, Кама, Ока и еще разной способности реки и речки, а также самостоятельный Урал наливают его, а оно все одинаковое. Даже вот по радио говорили, мелеет оно. Куда же девается все это страшенное множество пресноводной жидкости?
Феня осторожно села па скользкую скамейку и посмотрела на своего невзрачного головастика: чего только не втемяшится в его просторную плешивую башку! Другой, настоящий мужик, фасонистый и резвый, убей его, не подумает про Каспийское море в бане, а этому надо обязательно узнать, куда текет вода. Ну текет и текет, все реки в море текут или в океан, но океана, как сказал Виктор Иванович, наша Волга не достигла.
- Может, под землю уходит, - предположила Феня. - Говорят, земля там песчаная, за Астраханью пустыни начинаются.
- Нет, теперь и под землей бы все заполнило, за столько-то лет. Думай дальше.
- Тогда испаряется.
- Это я предусмотрел. Волга тоже испаряется, а течет зимой и летом в постоянной продолжительности движения.
- Ну, тогда не знаю.
- Чего же сидишь голышом без полезного дела?
- А что делать-то, Сеня?
- Думать, Фенечка, думать в поисках истины явления. Нельзя жить не думавши.
И тут Феня окончательно утвердилась, что на Сеню нашло и теперь надо быть готовой к любым неожиданностям. В таком состоянии скромный механик утководческой фермы совхоза мог повздорить со своим директором Мытариным, мог вообще бросить работу и сидеть без дела на берегу залива, не слушая Веру Анатольевну, заведующую уткофермы, мог составить ни на что не похожие планы другой жизни всего района и уехать в Москву утверждать их у самых высоких начальников СССР. В такие дни ее Сеня становился больше всех, его многодумная голова вздымалась куда-то высоко, может, в облака, и размышлял он уже не о семье, не о соседях, не о Хмелевке даже, а обо всем мире, о луне, о солнце и разных звездах, которых не перечесть, а не то что вообразить на них какую-нибудь жизнь или вообще существование.
II
Феня не ошиблась, у ее мужа наступило именно такое время. Конечно, и прежде Сеня не жил бездумно, он тоже размышлял во время работы и на досуге, читал книги, журналы и газеты, смотрел по телеку "Очевидное - невероятное", "Клуб кинопутешествий" и научно-технические передачи, накапливал самый разнообразный эмпирический материал. Но вот настали страдные, плодоносные дни, когда все то, что незаметно росло, колосилось, цвело, теперь налилось в тугие зерна истины, необходимые не только ему лично, но и всем другим советским людям. О том, что зерна созрели и уже торкались наружу, давали знать те симптомы в Сенином поведении, которые мы отметили. Сам он особенно тревожно - поэтому и сошла с его младенческого лица блаженная улыбка - чувствовал наступление своего страдного периода и еще не знал, что собственно им выращено, каков урожай. Мелкие замечания о сосках на мужской груди и о Каспийском море, которое никак не наполнится, - полова, не более. Таких наблюдений роилось вокруг него множество, но главное еще не родилось, не обнажилось. А по беспокойству последних дней Сеня чувствовал, что это будут мысли серьезные, большие, многотрудные. Они подступили к окрестностям его разума, он слышал их волнение, безбоязненно ждал, нетерпеливо хотел видеть, и они тоже торопились навстречу, - казалось, вот-вот появятся, ан нет, не показываются, не ухватишь.
По случаю воскресенья Сеня сидел дома, глядел в окошко па свою Феню, которая пошла в продуктовый магазин, и прислушивался к себе. Из кухни вбежала босоногая и чумазая Михрютка, его любимица, второклассница, с яйцом в руке, и с порога сообщила:
- Пап, а я видала черного зайца. Во-от такие уши! Морковку у Шатуновых в огороде лопает. Слышь? А ихняя собака стоит рядом и ничего. Слышишь, что ли?
Слышу. Черный заяц и собака. Только ты мне не мешай.
- Ты же так сидишь.
- Не так, а думаю.
- Хе, думаю! Голова, она без тебя думает.
- Как так без меня?
- А сама по себе. Как хочет, так и думает.
- Нет, Михрюточка, не как хочет, а как надо по смыслу жизни.
- А как надо? - Михрютка подбежала и влезла к нему на колени.
- Когда как придется в действительности. - Сеня посадил ее удобней и погладил по голове. - На то есть глаза, уши, нос, кожа и другие факторы сообщения головы.
- Она ими думает, да?
- Не ими, а с ихней помощью. Вот, например, ты выскочила на улицу и тут же возвратилась одеться: холодно. Кто тебя послал, знаешь?
- Никто. Холодно если, пупырышки на коже всходют, я и догадываюсь сама.
- Не сама, а кожа подсказала: холодно. Уши прислушались - ветер. Глаза поглядели - тучки бегут по небу, ветки на липах гнутся. Вот твоя голова на основании подсказок действительных фактов природы и подумала: давай, Михрютка, оденемся, а то нам худо придется. Ты и прибежала. Так?
- Нет, пап. Это весной так было, а сейчас жарко, мы купаться собираемся. Вот яйцо съем и побегу.
- Яйцо? - удивился Сеня, вдруг заметив внутренним взором свою созревшую мысль.
- Яйцо, - беспечно подтвердила Михрютка.
- Яичко. От завтрака осталось. А ты про что думаешь, пап?
- Я? - Сеня пораженно глядел на яйцо, на дочь, опять на яйцо и уже полностью видел свою главную мысль: она высунулась открыто на прямой детский вопрос, встала на виду и не уходила, ждала, чтобы Сеня ее запомнил, удержал. И Сеня сказал вслух, чтобы удержать и закрепить ее в возбужденном сознании: - Новую машину придумываю, Михрютка, а главной деталью движения в той машине будет почти такое же яйцо, только металлическое. Поняла?
- Поняла-а, - разочарованно протянула Михрютка, сползая с колен отца. - Все машины да машины… Побегу купаться, лады?
- Беги, беги. - Сеня уже не глядел на дочь, торопливо взял с полки амбарную книгу, в которую записывал свои мысли и изобретения, и тут же, на подоконнике стал набрасывать чертеж главной мысли.
В общем виде это была поршневая группа четырехтактного двигателя внутреннего сгорания (ДВС), с поршнями необычной, яйцевидной формы. Вроде бы ничего особенного, безобидная прихоть своевольного сельского механика, полет его отдыхающей фантазии, но многоопытный Сеня взволновался, бросил на подоконник карандаш и быстро стал ходить к порогу и обратно, вперед-назад, туда-сюда. И все убыстряя шаг.
Дело рождалось нешуточное. И, главное, не такое уж трудное: изменить только форму поршней, одних лишь поршней. Во всех двигателях тракторов и машин. И тогда энергетическая мощность совхоза, да что там совхоза - района, области, Российской Республики, всей Советской страны возрастет в два раза. Как просто-то!
Сеня уже видел возвратно-поступательные движения нового поршня в цилиндре, радовался, что у него, обновленного, площадь трения - яйцо же, почти сфера - в два с лишним раза меньше, а площадь полусферического дна, на которое приходится рабочее давление, в два раза больше, чем у обычного поршня с плоским дном и цилиндрическими стенками. И вот рождалась дополнительная мощность того же двигателя, КПД его сразу возрастал вдвое. А если еще внести полезные конструктивные поправки в другие узлы - например, использовать для приращения мощности энергию выхлопа, - то и больше.
В настоящее время жизни лучшие двигатели внутреннего сгорания - а в основном на них едет отстающее от общего прогресса сельское хозяйство - имеют КПД тридцать с небольшим гаком процентов, а новый, с яйцевидными поршнями и другими усовершенствованиями, потянет процентов на семьдесят.
Что же это будет в итоге конечности?
Вот бумага, вот карандаш письменной принадлежности, прикинем энерговооружение мирного нашего совхоза "Волга". Можно бы справиться у главного бухгалтера Владыкина, но мы подсчитаем и сами.
Всего у нас 40 тракторов, 16 комбайнов, 30 грузовиков и 2 легковушки. Общая мощность парка - 7130 лошадиных сил, или, в переводе на общую меру, 5 237 680 ватт, считая в одной условной лошадиной силе 736 ватт. Поскольку мощь каждого двигателя удваивается, увеличим эти цифры вдвое. А если теперь проделать такой же подсчет для всех хозяйств района, области, республики, всей страны, - цифры будут астрономической ужасности.
Но зачем путаться в цифрах, когда проще представить и воображении ума, что мощность наших тракторов, комбайнов и прочих машин удвоилась. Сразу.
При том же наличном их количестве.
Но тут надо поглядеть со всех точек зрения - дело новое, и необходимо знать в определенности вреда и пользы все последствия нашего изобретения.
С научной и технической это, как ни гляди, последовательный шаг вперед по пути прогресса НТР. Доказательства не нужны, поскольку для практики дела наше яичко не простое, а золотое, но без технологических сложностей использования: дед бил, бил - не разбил, баба била, била - не разбила… Внедрим без всякой случайной мышки и без трагедии разбитого яичка. Так? Именно так.