- Я не нарушал, Тигран Вартаныч.
- Вартан Тигранович!
- Я и говорю, это… не нарушал, одну рыбу пымать хотел.
- Одну на три метра, да? А сколько, слушай, весит три метра, норма, да? Пять килограммов, да?
- Я в мыслях только хотел. Мечтал.
- А мечтать на столько мало, да? Сколько, слушай, весит один метр трехметровая щука, знаешь?
- Это не щука, Тигран Варта…
- Что-о? Что, по-твоему?
- Сперва, думали, Лукерья, Витяй говорит, наяда, а я не знаю.
- Не знаешь, а ловишь, старый хулиган. - Сидоров-Нерсесян тяжело перенес короткую толстую ногу в резиновом ботике через сиденье на траву, прислонил мопед к водовозке. - Составим акт. За все излишки заплатишь, браконьерская фигура.
- Какие излишки, Тигран Вартаныч?
- Ва-артан Тигранович, слушай! Норма на удочку пять килограмм? Пять. А у тебя, слушай, сколько?
- Не знаю.
- Опять не знаю. Вот составим акт, узнаешь.
- Взвесить надо сперва.
- Взвесим, слушай, взвесим, не беспокойся. - Он достал из нагрудного кармана куртки пружинные весы чуть больше авторучки, посмотрел на них, потом на улыбнувшегося невольно Парфеньку. - Тебе весело, да? Я тебе посмеюсь, слушай! Где рыба?
- В воде, Тигран… эта… Тиграныч Вартан…
- Вартан Тигранович, сколько раз говорить! Начальника своего не знаешь, старая мормышка! В какой воде, слушай? Смеяться, да?
- В этой, в машинной, - Парфенька ткнул вздрагивающей рукой в цистерну, - ив той, в заливе которая.
- В той, в этой, слушай… - Сидоров-Нерсесян, довольный, что напугал Парфеньку, смягчился: - А шланг зачем? Да цветной еще, широкий. Никогда не видал таких толстых.
- Это не шланг, это рыба. Неизвестная. Голубок думал, что Лукерья, а это не Лукерья и совсем не щука.
- Не Лукерья, не щука… Ты мне ваньку, понимаешь, не гоняй, ты… Хм… - Сидоров-Нерсесян озадаченно умолк, потрогал толстенный шланг рукой, заметил его ответную дрожь, плотную чешую, заглянул под машину на берег и, разогнувшись, уставился на Парфеньку: - Хочешь уйти от наказанья, да? Ты что наделал, слушай! Мне говорили, Шатунов, что ты особенный, но чтобы до таких мер…
- Да я это… Ватран Тиграныч…
- Вартан, а не Ватран, русским языком говорю! Ну?
- Никогда не нарушал… это… ей-богу, хоть кого спроси, а взвесить, как ее взвесишь, когда она не кончается.
- Подождем, когда кончится, слушай. И оденься, скоро милиция приедет. Давно поймал?
- Нне-да-аввно. - Парфенька уже прыгал на одной ноге, целясь другой в штанину и оступаясь.
Он стыдился сегодня своей привычной послушности, чувствовал сперва слабое, а потом все нарастающее внутреннее сопротивление могучему Тиграну Вартану… в общем, кавказскому Сидорову и боялся этого своего желания возражать начальству, не понимал себя. И не мог понять, потому что сегодня первым из людей дотянулся до вечно убегающего, как линия горизонта, идеала, смело вцепился в эту живую, неровную, безразмерную линию, не дал ей отодвинуться, удержал ее, усмирил, добился полного или почти полного подчинения, и при этом чувствовал себя необычайно сильным, смелым, ловким, умным, терпеливым, мужественным. Как всегда на рыбалке. Будь он другим, не видать бы людям такого чуда, а теперь - вот оно, глядите кому сколько влезет, не жалко. Грозный Тигран Нерсесян, кавказский Сидоров, уже нагляделся, сел вон под ветлу и размышляет, как наказать Парфеньку. Будто он простой браконьер, а не герой, который только что испытал звездные свои минуты, узнал о могуществе и величии рода Шатуновых, ощутил мощный разряд его наследственного тока - от тех волжских рыбаков, охотников, крестьян, солдат, бурлаков, опять крестьян и солдат, которые растили и передавали друг-другу семя нынешнего Парфеньки, копили ту электродвижущую силу, которая дала на конце родовой цепочки ослепительный разряд подвига. Впрочем, все это Парфенька лишь смутно чувствовал и сильно колебался в правоте своих чувств, потому что робость свою перед инспектором рыбнадзора до конца не преодолел.
- Цел, батяня? - заорал Витяй, свалив велосипед у ног вздрогнувшего отца. - О-о, да к нам Сидор Нерсесянович явились, привет начальству!
- Сидоров-Нерсесян, дурак! - Инспектор, сидевший в тени ветлы, презрительно повернулся к ним спиной. - Какие бестолковые отец с сыном! Яблочко от яблоньки недалеко растет.
Парфенька приложил палец к губам, - не связывайся, сынок, - спросил тихонько:
- Не ругали тебя доярки-то, обойдутся?
- О чем разговор! Такой народ не сломить никакими лишениями. Из деревни пожарную машину вызвали, она слила им свою цистерну - бидоны помыть, то-се. С рыбой как думаешь? Живой ее не довезти - разорвем надвое или обдерем, если волоком.
- Не знаю, сынок. Тут надо Сеню Хромкина, без него и без техники не получится.
- Съездить? - Витяй оглянулся на враждебную спину инспектора у ветлы, успокоил отца разудалой улыбкой. - Не поддавайся, батяня, я - мигом! - Сграбастал за рога сверкающий мопед, оседлал его, лягнул ногой по педали и, обдав дымным ревом, покатил.
Никого не боится, разбойник.
Грузный Сидоров-Нерсесян на диво быстро вскочил и проворно наладился вслед, но бежать в гору такому солидному человеку было тяжело, и он, задохнувшись, остановился, потряс кулаком длинноволосой уменьшающейся фигуре.
Потом вернулся к Парфеньке.
- Куда двинул своего отростка, речная коряга? Вину хочешь усугублять, да? Па-ачему молчишь, слушай? Разбой па-ащряешь, да?
Парфенька стоял перед надвинувшимся на него инспектором, глядел в его страшные черно-лакированные глаза и не пятился, не отступал, не отводил взгляда. Впервые в жизни. Родовая шатуновская цепочка натянулась струной вслед за Витяем и уже вибрировала-пела от предельного напряжения, и мчались по ней другие сигналы - протеста, неповиновения, бунта, решимости стоять до конца.
И Парфенька не отступил, не отвел взгляда. Он вспомнил разудалую улыбку Витяя, не очень путевого, но смелого, бестрепетного, готового на все, и сам облегченно улыбнулся. Уверенное продолжение Парфеньки в этом мире, продолжение всего рода Шатуновых, а значит, и всей жизни сулилось сбыться. Да и эту чудо-рыбину, сказочно-пригожую Лукерью-наяду, поймал в конце концов не Сидоров-Нерсесян, а Парфенька, и он запросто может назвать ее в честь своей супруги Пелагеей, хотя больно уж большая, как-то не подходит к настоящей Пелагее, особенно к нынешней, старой. А вот когда была молодая…
- Черт с тобой, старая мормышка, - отступил инспектор. - Приедет милиция, за все, слушай, подведем расчет. Не думай, что твой косматый сыночек уйдет от меня. Примем меры, не думай.
Он опять пошел под ветлу, сел в ее тень на траву и привалился спиной к стволу. С этим народом никогда покоя нет. Никогда и нигде, слушай. Самый беспокойный и безграничный народ - это наш великий, слушай, русский, так называемый старший брат, аксакал советских народов. И нигде у него порядка нет, ни на учреждениях, ни в предприятиях. В областной конторе работал - совещания да бумаги, сюда, к самой Волге перешел - браконьеры и нарушения. Там заседают, тут воруют. Как это так, слушай? Где смысл и правильность жизни? Или старшему брату все можно, да? А ты подумал, дорогой, что младшие братья у тебя учатся?…
- Вроде дрожит, - сказал Парфенька. Кинулся к водовозке, притронулся рукой к напряженно свисающему телу рыбы и ощутил едва заметное мерцание. Встав на колесо, он ухватился за скобу и влез на цистерну. Вода в ней сверху вроде бы покрывалась пузырьками. - Задыхается, - крикнул тревожно он, спрыгивая на траву. - Задыхается она, Тигран Вартаныч!
- Ва-артан Тигранович, а не Тигран Вартанович, - устало поправил инспектор. Однако поднялся, подошел к Парфеньке и лично убедился, что рыба вздрагивает, а над горловиной цистерны белеют пузырьки пены. Что тут делать? Ничего примерного не сделаешь. А вслух приказал строго: - Сейчас же принимай экстренные меры, слушай.
- Ага, меры, - заторопился Парфенька. - Воду надо другую. Я пока ведром зачну таскать, ладно? Крантик откручу, спущу малость, а сверху стану доливать свежей.
- Чем ты, слушай, дольешь, умная твоя голова?
- Ведрами. У Витяя есть, он запасливый. А вы поезжайте скорее в Ивановку, пожарную машину возьмите.
- Па-ачему, слушай, я в Ивановку, а ты здесь?
- Так ведь, это… не дадут мне, а вы начальник… товарищ этот…
- Браконьер - товарищ? Нашел товарища. Друг еще скажешь, да?
- Нет, гражданин… этот… Сидоров-Нерсесянов.
- Нерсесян! Все перепутал, пенсионная книжка. На чем я поеду? Смеешься, да?
- На велике, тут же близко. А взад - на машине. Вот нате, берите. Да скорее поезжайте, не думайте лишнего - задохнется же! - Сунул ему свой велосипед, подтолкнул в плечо и кинулся к машине за ведрами.
Сидоров-Нерсесян не привык к такой бесцеремонности, помотал головой, осуждая бестолкового браконьера, однако послушался и вывел велосипед на взгорок. Прежде чем сесть, оглянулся сверху и увидел Парфеньку уже бегущим от залива с двумя полными ведрами в руках, жестяным и резиновым. Быстрый человек, хоть и нарушитель. Почему-то жалость к рыбе проявил, хотя не должен проявлять: браконьер же!
Кривоносый ивановский пожарник сперва отказал в машине, не понимая со сна, зачем для пойманной рыбы, к тому же одной-единственной, целая цистерна воды, но когда узнал, что рыба пока без конца и поймана лишь частично, вскочил за руль, хлопнул дверцей и покатил к заливу, позабыв про инспектора. Будто его совсем не было и кривоносый пожарник сам догадался спасти рыбу. Такой негодник, слушай. Никакого уважения к начальнику. Ну подожди же!
Сидоров-Нерсесян оседлал велосипед, приподнялся и всем шестипудовым весом нажал на педали. Не уйдешь, сукин сынок!
За деревней, на ухабистой полевой дороге он нагнал ковыляющую по-утиному красную машину, погрозил кабине кулаком и вырвался вперед. Чтобы какой-то лежебокий пожарник, слушай, обгонял советский рыбнадзор - не будет такого происшествия, понимаешь!
Парфенька встретил его с ликованием.
- Ну молодец, начальник! Спасибо! На велике машину обогнал, а! Ближе, ближе подъезжай! - закричал он пожарнику, показывая рукой на водовозку и забегая вперед, чтобы заслонить лежащее на траве тело рыбы: наедет ненароком, бестолочь.
Пожарник ловко поставил свою машину рядом с водовозкой и выскочил смотреть чудо, но Парфенька погнал его работать:
- Потом наглядишься, потом. Живо скачивай воду в нашу цистерну. А вы, гражданин начальник, берите шланг водовозки. Как я кран отверну, так поливайте рыбину на берегу. Чего зря воде пропадать. Ну, с богом!..
В несколько минут они слили "старую" воду из водовозки на заблестевшее в траве тело рыбы, закачали ей из пожарной машины, свежей, и пожарник отправился на экскурсию, охая и качая головой в форменном картузе, а Сидоров-Нерсесян сел на подножку водовозки покурить. Задымив "казбечину", он протянул коробку Парфеньке. Тот помотал заячьим малахаем:
- Не привержен.
Сидоров-Нерсесян сдвинул на затылок мотоциклетный шлем:
- Ты, может, и не пьешь?
- Не пью. Я только чай люблю, гражданин начальник. И еще квас. Хотел сюда захватить холодненького, с вечера в термоске припас, да забыл в торопливости. Лучше кваса напитка нету.
- Какой же ты, слушай, браконьер, если не куришь, не пьешь, ничего другого не делаешь? И рыбу жалеешь?
- Завсегда жалею.
- А ловишь?
- Всю жизнь ловлю. Судьба такая, чтобы ловить. А вы меня ловите, по своей должности…
- Му-удрец! Все вместе поставил: меня, себя, рыбу… Я не тебя ловлю, слушай, я - рыбнадзор, обязанности выполняю, долг. Высокий гражданский, понимаешь, долг. Я - персонал, слушай!
- Это мы понимаем. А только зачем нас гонять, когда все одно ей жизни нет? Вон "Химмаш" недавно свою гадость в Волгу спустил, директора сняли. Эх, гражданин начальник!..
- Чего "эх", чего "эх", слушай! Если завод нарушает, и ты должен нарушать, да?
- Не нарушал я. Мне же много не надо, я же для народу…
- Все мы, слушай, для народа, а разберешься в последовательности - против. И ты первый.
V
К шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы - деревня собиралась на колхозную работу.
Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил:
- К нам грянули!
- Ну и что? - Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. - Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят…
- Они же напугают ее; растопчут!
- Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. - Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: - Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю.
- На людей? Не имею права.
- Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов?
- Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны!
На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла "Ява" и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом.
- Здесь! - крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе.
Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора "Беларусь" с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых "газона" с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине.
- Не трогать, ироды!.. Не бери, слушай! - кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ.
Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь.
- Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники.
- Да не Лукерья это, говорил же Бугор!
- Везет человеку!
- Парфеньке? Ага, он такой…
- Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали.
- Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком!
- Кто писал-то? Мухин и Комаровский?
- Убери лопату, не трожь.
- А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, "спецкор" подписывается. Спец, понял?
- А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки.
Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу. О рыбе не только говорили, ее трогали ногами, руками, граблями, вилами, мотыгами… Но вот кто-то заорал лихоматом: "Электрическая! Берегись, током бьет!" - и в этот момент в заливе раздались могучие всплески сразу в нескольких местах, из горловины водовозки выбросился хрустальный фонтан брызг, а тело на влажной траве стремительно приподнялось, изогнулось и, встряхнувшись, расшвыряло шумящую очередь.
- Давай! - приказал Сидоров-Нерсесян, и пожарник включил мотопомпу.
Убойная струя сверкающим клинком взмыла в небо, но Парфенька направил ее на остатки толпы, опрокидывая ближних и поливая дальних. Берег с измятой травой, где лежала вздрагивающая рыбина, мигом очистился.
- Молодец! - одобрил Сидоров-Нерсесян. - Не ты молодец, Шатунов, а рыба молодец. Я говорил, она любого гражданина напугает, а? Говорил, слушай?
- Так точно, гражданин начальник, говорил…
- Это кто на моей земле начальник? Почему такое безобразие с утра?
Парфенька оглянулся и бросил шланг на траву. От "уазика" с брезентовой кабинкой - и когда черт принес! - двигался к ним присадистый, квадратный Семируков в очках, председатель ивановского колхоза. Мельком глянув на невзрачного Парфеньку, он остановился перед Сидоровым-Нерсесяном:
- Что за спортсмен в шлеме? Сейчас же освободи участок и прекрати хулиганство!
- Я-а?! - Косматые и черные, как ночь, брови инспектора вскинулись на лоб. - Ты чего позволяешь, слушай? Ты с ума свихнулся, да? Мы для народа стараемся, для тружеников…
- Для народа?! А это что такое? А это? А это?! - Семируков махнул рукой в одну сторону, в другую, ткнул под ноги: люцерна почти на половине участка уложена как войлочная подстилка, мокрые колхозные труженики, рассеянные Парфенькой, возбужденно отряхиваются и обмениваются впечатлениями, не думая о работе, могучая техника в беспорядке стоит по косогору, окутанная дымом: моторы остались не-выключенными. - Вы всему колхозу нанесли непоправимый вред. Скажешь, не так?
Сидоров-Нерсесян с укором посмотрел на Парфеньку: "Говорил я тебе о вреде, слушай?" - но в обиду не дал:
- Не так, председатель. Мы не виноваты, мы хотели…
- А кто виноват, по-твоему? Люди на работе должны быть, у нас сенокос в разгаре, прополка затянулась, жара стоит несусветная, а вы… Где рыба?
Эта? - Семируков поправил указательным пальцем очки, вгляделся. - Хм, ничего, подходящая. Вытаскивайте всю и везите на приемный пункт - сдадим в счет плана второго квартала.
- Что? Ты чего командуешь, слушай? Ты знаешь, что это?
- Знаю: Лукерья. И чтоб по весу сдать, под квитанцию, понятно? Эй, Стасик! - крикнул он шоферу ближнего грузовика. - Отвезешь народ на сенокос и дуй в город за фуражом для уток.
- Да зна-аю. - Длинноволосый белобрысый Стасик неохотно полез в кабину.
- Ни черта ты не знаешь! Молодежь называется, смена. Сколько раз говорил, чтобы машины на остановках глушили - у всех работают! Об экономии горючего только мы с бухгалтером думаем… И оба пожарника здесь! А ну марш все по местам, черти драповые!
- Это не Лукерья, - возразил наконец Парфенька. - Мой Витяй говорит, это наяда, речная русалка.
- Все равно сдать. Мы первый квартал по мясу едва вытянули, а вы русалок выдумываете. И за люцерну мне возместите сполна. Здесь больше гектара измято. Эй, Головушкин! Василий Кузьмич! - Председатель махнул рукой мокрому мужику, выливавшему из туфель воду, и двинулся к нему. - Капусту и огурцы полить сейчас же, а женщин отвезти на свеклу во вторую бригаду, а не в первую. И чего там Кутузкин возится столько…
Сидоров-Нерсесян и Парфенька поглядели ему вслед и опять сели в тень водовозки, наблюдая за отъездом ивановцев. Кривоносый пожарник тоже хотел уехать, но Парфенька упросил его остаться, и он поехал к берегу заправиться - близилось время менять для рыбы воду. Чего уж отступать, когда ввязался. Да и Семируков уехал, хотя скоро новое начальство припожалует, районное. До него управиться бы.
Прежде начальства притутулили, однако, Витяй и Сеня Хромкин. Сидоров-Нерсесян сразу кинулся к своему мопеду, ворча, что он новый, слушай, обкатку еще полностью не прошел, и нельзя, слушай, вдвоем ездить, но, плюнув на цилиндр, с удивлением увидел, что слюна не закипела.
- Мы же под горку накатом ехали, - сказал Витяй. - Мы народ крестьянский, бережливый. Так, ба-тяня?