В Германии, где не было смерти, не было раненых, не было обстрелов, где у них был хоть и временный, но дом и всего было в достатке, живое, доброе лицо Жанны сделалось жестяным, взгляд погас, речь стала нервной и односложной, поведение - резким и неадекватным, - одним словом, Жанна утратила человечность там, где, казалось, ничто этой самой человечности не угрожает. Только в магазинах, перед аквариумами автосалонов, где на специальных площадках медленно вращались карминные "мерседесы" и аспидные "БМВ", в меховых пассажах с тысячами шуб, как будто нанесёнными немцам "с дыма" некими северными данниками, взгляд Жанны зажигался холодно и требовательно, совсем как взгляд герра Вернера. Идея потребления, как пространства без границ, смысла и меры, горела в глазах Жанны.
- Помнишь обувные ряды в Герате? - спросил Аристархов, когда они то ли в Бремене, то ли в Касселе шагали по нескончаемому меховому пассажу.
- Ну? - коротко отозвалась Жанна, прожигая взглядом витринное стекло. Аристархову показалось, что число чёрных кружков на леопардовой шубе увеличивается от её паяльного взгляда.
- Сколько шуб… - продолжил Аристархов.
- Не вижу связи, - оборвала Жанна.
- В Герате все ходили босиком, а здесь не бывает морозов, - засмеялся Аристархов.
- Много шуб, много обуви, - ответила Жанна, - это жизнь, Аристархов, это то, ради чего люди живут, а не ради вонючих войн и вертолётов. Но тебе, - закончила с сожалением, переходящим в отвращение, - этого никогда не понять!
4
Аристархов давно искал случая поговорить с генералом, но не получалось. Он знал генерала с афганских времён. Тогда генерал был подполковником и командовал не дивизией, как сейчас, а полком. В Афганистане в подполковнике уже не было необходимой для военного человека идейности, но оставались воля и решимость делать что должно, чтобы было что будет. А если и возникали сомнения, подполковник разгонял их скачкой на верблюде Хасане.
Аристархову не в чем было его упрекнуть. Командир сделал всё от него зависящее, чтобы Аристархов и другие пилоты остались живыми. Хотя, конечно, остались далеко не все.
В Германии в генерале, похоже, не осталось ни воли, ни решимости. Иногда взгляд его странно стекленел, и он подолгу молчал, не замечая окружающих. А иногда лицо его как бы сжималось в кулак и багровело, и Аристархову казалось, генерал едва сдерживается. Одним словом, что-то остаточно военно-человеческое, если, конечно, может быть военно-человеческое вне идейности, воли и решимости, присутствовало в генерале, как неясный отражённый свет.
Собственно, так же, как и в Аристархове.
Но капитанский понятийный круг ограничивался конкретными боевыми заданиями, одним-единственным вертолётом. Генерал же в силу звания и положения должен был видеть происходящее как бы с некоей горы. Аристархову хотелось бросить взгляд на окрестности с этой предполагаемой генеральской горы, как в щёлочку подсмотреть, хотя всё чаще закрадывались сомнения: а есть ли вообще гора?
Герр Вернер назначил быть на клубном лётном поле под Ганновером в четырнадцать ноль-ноль. Он должен был привезти из города господина, интересующегося жидкими противогазами.
Аристархов посадил машину в назначенном месте в тринадцать пятьдесят пять. Прошло полчаса, а герра Вернера с господином, интересующимся жидкими противогазами, не было.
Генерал, по команде которого взлетали армады боевых вертолётов, достал из сумки бутылку коньяку "Хеннеси", сильно отхлебнул, передал бутылку Аристархову.
- За российскую армию, капитан! Свиньи, они считают, что с нами можно всё, что мы стерпим…
- Генерал, - возвратил бутылку Аристархов, - вы знаете, я избегаю разговаривать с начальством на отвлечённые темы. Только по существу полученного приказа.
- Я знаю, капитан, о чём ты, - вторично приложился к "Хеннеси" генерал. Лицо его сделалось кирпичным, и тяжёлым же, как кирпич, сделался его взгляд. - Но я не знаю, что тебе ответить.
- Генерал, уничтожая свою мощь, мы лишаем себя чести. К нам относятся как к мусору, генерал, и они правы. Такого не было в истории человечества.
Генерал молчал, бычьи поводя шеей. "Неужели ещё выпьет "Хеннеси"? - подумал Аристархов.
- Быть может, я ошибаюсь, генерал, - продолжил он, - но мне кажется, что вот не стало нас, не стало в мире чего-то такого, что… не давало миру окончательно пропасть. Я не говорю, что мы были хорошие, генерал, наверное, в нас было зло, но это было наше зло, генерал, и мы противостояли им чужому злу. Мы были другие, генерал, и пока мы были сильнее, наши люди были защищены от чего-то такого… Я не знаю, как это назвать, генерал, но я знаю, что это не то. Хрен с нами, генерал, мне не жалко ни себя, ни вас, но мы предали наших жён, матерей и детей, генерал, предали всех, кто делил с нами прежнюю жизнь. Отныне грош нам цена, генерал. Как нас выперли из Афганистана, из Германии, так выпрут и из России - из собственных домов и семей. Отовсюду, отовсюду…
- Деньги, - пробормотал генерал, и Аристархов увидел, что бутылка почти пустая. - Они как трупные бактерии питаются падалью, но и как сперматозоиды зачинают новую жизнь. Ты не нашёл себя в двуединой стихии денег, капитан. В нашем случае деньги делаются на падали, капитан. У тебя лёгкие, капитан, а тут потребны жабры, чтобы дышать в гнилой крови и живом дерьме. Ты задыхаешься. Из тебя не вышел человек-амфибия, капитан! - рванул воротник, как будто из него вышел этот самый человек-амфибия, и ему же был непривычен тёплый летний немецкий воздух.
- Я хочу сказать, генерал, - буднично произнёс Аристархов, - что в армии не может не быть людей, которые не хотят этому помешать. Чем бы они в данный момент ни занимались. Ещё не поздно положить предел, генерал. Моя жизнь, генерал, в их полном распоряжении. Более того, генерал, они могут располагать моей жизнью. Она уже не представляет большой ценности для меня лично, генерал, но ещё может представлять некоторую ценность для… - Аристархову показалось нескромным сказать "Родины" или "армии", поэтому он закончил как-то по-книжному, - гипотетического дела.
Некоторое время генерал молчал, тупо глядя на приближающийся кофейного цвета "оппель". Из "оппеля" выбрались герр Вернер и господин, интересующийся жидкими противогазами. Герр Вернер и не подумал извиниться за сорокаминутное опоздание. Господин, интересующийся жидкими противогазами, с любопытством посмотрел на валявшуюся на траве бутылку из-под "Хеннеси". Должно быть, он подумал, что сам Бог, не иначе, послал ему такого контрагента - алкоголика-генерала, распродающего военное имущество.
- Капитан, - генерал в упор не видел подтянутого герра Вернера и не столь подтянутого господина, интересующегося жидкими противогазами. - Не ищи воинской дисциплины и служебной субординации, где потребно действовать по-партизански. Генеральский вертолёт улетел, капитан, не догонишь. А теперь поинтересуйся у этого жирного хера: сколько он отвалит за партию лучших в мире совпротивогазов?
После незаметно перешедшего в ужин обеда в ресторане посреди парка Аристархов и герр Вернер под руки довели генерала до "оппеля" и впрямь похожего в сумерках на огромное лоснящееся, хорошо прожаренное кофейное зерно. Окончательная цена была определена генералом и господином, интересующимся жидкими противогазами, без помощи переводчика Аристархова. Они писали цифры на салфетках и передавали салфетки друг другу. Генерал матерился, стучал по столу кулаком, так что прыгали тарелки и фужеры. После седьмой салфетки он перестал материться, распорядился принести шампанское. Аристархов ненароком бросил взгляд на сгорающие в пепельнице, а потому распрямляющиеся салфетки. Его несколько удивила хвостатость цифр, то есть количество нулей. Он и представить себе не мог, что мирная процветающая Германия до такой степени нуждается в советских армейских, да к тому же жидких, противогазах.
Всю дорогу до лётного поля в "оппеле" генерал безобразно храпел, укрепляя немцев в презрении к русским. В вертолёт же загружался странно трезвым, мрачным, надменным, эдаким Чайльд-Гарольдом, укрепляя немцев уже в совершеннейшей непредсказуемости русских.
Господин, интересующийся жидкими противогазами, позвонил из "оппеля" в диспетчерскую аэродрома, и оттуда быстренько прискакал малый в фуражке, почтительно шурша голубым бланком.
- Полетите шестым коридором, - объявил господин, интересующийся жидкими противогазами, - это персональный коридор канцлера.
Каким-то очень влиятельным оказался этот господин.
Генерал воспринял информацию о том, что полетит персональным воздушным коридором германского канцлера, совершенно спокойно, как будто с детства был с канцлером, что называется, накоротке.
Последнюю бутылку шампанского распили прямо на поле.
- И ты пей, - подавившись пеной, приказал генерал Аристархову, - коридор канцлера широк, как меч Зигфрида!
Сумеречная Германия лежала внизу в огнях городов и темноте лесов, космических пейзажах металлургических и химических производств. Сверху из канцлерского коридора было совершенно очевидно, что ухоженной стране тесно дышится среди бесконечных заводов и огней городов, среди редких, не тронутых вечерними огнями лесов, полей и рек.
Аристархов был уверен, что генерал спит, но тот, оказывается, не спал, а сощурившись, с ненавистью смотрел на чужую, простирающуюся по курсу землю. Точно с такой же ненавистью он когда-то смотрел на голую безводную афганскую землю, нет-нет да поплёвывающую в вертолёты длинными струями огня из-за камней и из ущелий. Аристархов до сих пор не забыл его странной фразы по поводу вывода войск из Афганистана: "Теперь до Москвы!" Аристархову было о чём говорить с генералом в Афганистане, но не стало о чём - в Германии, поэтому он очень удивился, когда тяжёлая генеральская рука опустилась ему на плечо.
- Капитан, - произнёс генерал, - я когда-то был твоим командиром. Я и сейчас как будто твой командир, хотя мы с тобой существуем в разных измерениях. Я обращаюсь к тебе как твой командир из другого измерения.
Аристархов молчал, не вполне понимая, чего, собственно, хочет генерал.
- Я могу сделать так, что тебе хватит марок на всю оставшуюся жизнь. По нынешним временам, - усмехнулся генерал, - это важнее, чем присвоение очередного звания.
- Что я должен для этого, генерал? - Аристархов подивился странности судьбы: отдавал жизнь, а ему взамен - германских марок до конца этой самой жизни.
- Да ничего особенного, - махнул рукой генерал. - Закинут груз, низенько так протянешь ночью над батюшкой-Рейном, через датскую границу, сядешь на НАТОвской базе под Оденсе. Люди встретят, разгрузят, а ты обратно. И всё.
- И сколько? - серьёзно уточнил Аристархов.
- Много, - трезво и строго, даже с каким-то неодобрением посмотрел на него генерал. - Ты себе и представить не можешь.
- Что за груз? - Это было невероятно, но Аристархов распознал в густом сумеречном воздухе абрис птицы, плавно сместил машину в сторону, так что не потревожил ни генерала в кресле, ни летящую своей дорогой птицу. - Сова, - сказал Аристархов.
- Зачем тебе знать? - спросил генерал. - Целку строишь?
- Интересно, - пожал плечами Аристархов.
- Да мне плевать, будешь ты знать или нет! - вдруг заорал, выпучив глаза, генерал. - Это не имеет никакого значения. Не ты, так другой полетит, отлично, мне ещё и экономия! Пусть хоть все на свете знают, пусть в газетах напишут…
- В нашей военной точно не напишут, - зачем-то вставил Аристархов, вспомнив, как огорчился редактор, что не ему жить в каменном бюргерском особняке на берегу круглого озера.
- Дела идут так, - отчеканил, определённо кого-то передразнивая, генерал, - что наши прежние, сформированные в условиях тоталитаризма, представления о воинской службе и офицерской чести вступили в объективные противоречия с переживаемым Россией переходным периодом её истории. Пара бочек новейшего ракетного топлива с космодрома в Плисецке, - закончил упавшим голосом. - Говорят, лучшее в мире, ни у кого такого нет. Собственно, товарищи из Минобороны уже запродали его американцам. Но товарищи из Западной группы войск проявили инициативу, свистнули пару бочек, чтобы толкнуть то ли немцам, то ли французам. Какая разница, кому давать, капитан?
Немецкий диспетчер вежливо проинформировал Аристархова, что вертолёт покидает воздушный коридор канцлера, поступает в ведение российского военного диспетчера.
- Ветер западный два, курс семнадцать, видимость сто, дуй до базы, - зевнул российский военный диспетчер.
- Жидкие противогазы? - спросил Аристархов у генерала, мягко, как на подушку, опуская вертолёт на площадку.
- Прибыли? - удивился генерал. - Так точно, капитан, жидкие, не сухие же? Согласись, что-то в этом есть.
- Как и в том, что мы всё ещё называемся группой войск, - добавил Аристархов.
- Значит, завтра в шестнадцать ноль-ноль у третьего ангара.
Генеральский джип уже подрулил к вертолёту.
- А если нет? - спросил Аристархов.
- Посоветуйся с женой, капитанчик, - легко, как будто не ел, не пил, не продавал под видом жидких противогазов ракетное топливо, выпрыгнул из вертолёта генерал. - Уж она-то не будет из себя строить целку.
5
При всём желании Аристархов немедленно сделать этого не мог. Жанна нанялась в прислуги в немецкий дом. Ходила туда убираться три раза в неделю. Сегодня утром она сказала Аристархову, что хозяева принимают гостей, она останется мыть посуду, а Динку оставит у соседей.
- Будешь подавать на стол? - спросил Аристархов, представляя себе, как Жанна носит из кухни закуски, а почтенный немец важно объясняет гостям, что эта фрау - жена русского офицера-лётчика.
- За деньги, которые они мне платят, я им и на стол подам и стриптиз на столе устрою, - нагло посмотрела ему в глаза Жанна, похлопала себя по крепким, но уже начинающим оплывать бёдрам. - Если они, конечно, захотят смотреть.
В последнее время ей доставляло удовольствие говорить ему наперекор.
Аристархов внимательно смотрел в её сузившиеся потемневшие глаза и не знал, что ответить. Он мог сказать какую-нибудь грубость, мог махнуть рукой и уйти, наконец, мог съездить ей по физиономии, но он не мог её понять. Пожалуй, впервые с того дня, точнее, вечера, как уложил её в полковой амбулатории на медицинскую кирзовую кушетку, которую она предварительно застелила свежей простынёй со штемпелем "пионерлагерь "Чайка". Это сообщало ему чувство абсолютного земного одиночества, сродни тому, какое он однажды испытал, пролетая над уничтоженной советской автоколонной. Ни одного живого, только море огня, развороченные цистерны, чёрные, как головешки, трупы в песке.
- Теперь, Аристархов, я получаю больше тебя! - рассмеялась Жанна, но не было в её смехе ни веселья, ни удовлетворения, одно лишь презрение к мужу, из чего Аристархов заключил, что Жанна всё равно считает, что зарабатывает недостаточно.
И ещё ему отчего-то подумалось, что Жанне очень хочется, чтобы он возразил или возмутился. Тогда она скажет ему всё. Аристархов всегда трудно осмысливал внезапный переход женщин от лояльности к безжалостности. На его глазах в Германии без видимых причин распалась не одна семья. Аристархову, впрочем, казалось, что уж они-то с Жанной никогда. Глядя в сузившиеся, потемневшие малахитовые глаза жены, он понял, что грань немыслимо тонка, что лояльности в Жанне осталось ровно столько же, сколько в уральских камнях этого самого, выработанного ещё в прошлом веке, малахита. А может, ещё меньше.
Но Аристархов не давал простора эмоциям, не обобщал, не клепал логическую цепь, не провидел, тем самым накликая её, катастрофы. Тем более что очевидный переход Жанны от лояльности к безжалостности как-то сглаживался, был не столь остр и ранящ в повседневных отношениях. Бюргерский особняк на берегу круглого прохладного озера в Саксонии если и не казался Аристархову крепостью, то не казался и воздушным замком, карточным домиком, готовым рухнуть от любого неосторожного движения.
Подъезжая к дому, он увидел, что темны окна. Аристархов всё же прошёлся по комнатам: вдруг вернулась и легла спать?
Пусто. И в детской пусто.
Только в слабом свете специальной лампы мерцал на подоконнике круглый, как плафон, аквариум. Динка увидела его в здешнем зоомагазине и не отстала, пока не купили. Сама же и определила, кому в аквариуме жить: двум белым африканским лягушкам, удивительно похожим на маленьких - с руками и ногами, - но как бы расплющенных водяных человечков, то матово-стеклянных в витиеватых лиловых прожилках, то синеющих, то пунцовеющих изнутри. Вероятно, лягушки меняли цвет в соответствии с какими-то своими лягушачьими ощущениями. Они прижились в аквариуме, активно поедали корм, носились кругами, а иногда странно застывали на дне, покачиваясь, прижавшись друг к другу, как в шаге, причём та лягушка, которая сзади, обхватывала ту, что спереди, за живот лапками, отчего возникало впечатление, что первая стремится куда-то, а вторая её не пускает, тормозит. Действительно ли первая стремилась, в самом ли деле вторая её тормозила или всё было наоборот, никто не ведал.
Но Жанна однажды заметила Аристархову:
- Гляди-ка ты, совсем как мы!
- Мы? - удивился Аристархов. В их жизни было по-всякому, но никогда, кажется, не было стоя.
- Я не об этом, - поморщилась Жанна, - видишь, как он, гадина, вцепился в неё, не пускает?
- Куда не пускает? - неожиданно обиделся за "него" Аристархов.
- Куда-куда? На кудыкину гору! Куда она хочет! - разозлилась Жанна.
- Домой в Россию? - усмехнулся Аристархов.
- Ну конечно, - внезапно успокоилась Жанна, - куда же ещё? Домой в Россию.
Аристархов забыл про лягушачий разговор, но через несколько часов за ужином Жанна вдруг произнесла, глядя куда-то в сторону:
- Не знаю, как тебе, Аристархов, а мне Россия не дом.
А что тогда дом, хотел спросить Аристархов, но не посмел, так как сам не был уверен: дом ему Россия или не дом? Если дом, то странный какой-то, такой, что у Аристархова не только никогда не было в нём своего дома, но и вообще не предвиделось, как и у большинства вывозимых из Германии в российское никуда офицеров. Дом, жадно разинувший пасть на скопленные Аристарховым немецкие марки, но щетинисто враждебный всем попыткам хоть как-то в нём устроиться. Последний по времени ответ капитан Аристархов получил наложенным платежом из Вологодской области: за семьдесят заболоченных соток хрен знает в какой дыре с него требовали… сто тысяч долларов. "Дом", которым была Россия, в который предположительно стремилась одна лягушка, а другая её не пускала, видимо, полагал, что отважнее всего его будут защищать бездомные офицеры.
Аристархов знал, где располагался особняк, в котором убиралась, а теперь, стало быть, ещё и прислуживала Жанна. Несколько раз он отвозил её туда, забирал. Недавно, впрочем, Жанна купила подержанную крохотную "хонду" и с тех пор перемещалась по Германии самостоятельно.
Аристархов поставил свой "форд-аскона" впритирку к Жанниной "хонде". В темноте машины напоминали лягушек, только не стоящих на дне аквариума, а сидящих у края проезжей части улицы.
Аристархов подумал, что как-то скуповато - горело лишь одно окно - света у принимающих гостей немцев. Выкурив сигарету, он обратил внимание, что не видать и машин этих самых гостей.
Далее он действовал быстро и автоматически, как действовал, выполняя боевое задание, будь то разведка местности, подхват с поля боя своих или уничтожение на поле боя чужих.