Бежавшая в глухой норвежский городок от событий Парижской коммуны француженка Бабетта четырнадцать лет безропотно готовит дочерям пастора пивную похлебку из черного хлеба и размоченную в кипятке вяленую треску, как вдруг, выиграв большую сумму в лотерею, устраивает для пуританской деревенщины блистательный парижский обед…
Содержание:
1 - Две сестры 1
2 - Поклонник Мартины 1
3 - Поклонник Филиппы 2
4 - Письмо из Парижа 2
5 - Будни 3
6 - Выигрыш Бабетты 3
7 - Черепаха 4
8 - Псалмы 5
9 - Генерал Лёвенхъельм 5
10 - Пир Бабетты 6
11 - Речь генерала Лёвенхъельма 7
12 - Великий художник 8
Примечания 8
Карен Бликсен
Пир Бабетты
1
Две сестры
Есть в Норвегии длинный и узкий фьорд, зажатый между высокими скалами, - зовется он Берлевогфьорд. А у подножия скал лежит Берлевог, маленький городок, больше похожий на игрушку, которую составили из разноцветных деревянных кубиков, розовых и серых, желтых и многих других.
Шестьдесят пять лет тому назад в одном из желтых домиков жили две сестры, обе уже не первой молодости. В ту пору обитательницы Берлевога носили турнюры, и сестры могли бы носить их с такой же грацией, как любая другая дама, потому что обе были высоки и стройны.
Но им никогда и в голову не приходило следовать моде, всю свою жизнь ходили они в скромной черной или серой одежде. При крещении сестры получили имена Мартина и Филиппа в честь Мартина Лютера и его друга Филиппа Меланхтона. Отец девушек был пробстом и пророком, основателем благочестивой и строгой церковной секты, которую знали, почитали и даже слегка побаивались во всей Норвегии. Приверженцы пробста отвергали радости здешнего мира. Земля и все земное были для них всего лишь обманной картинкой, а подлинной жизнью, к которой они стремились, Новый Иерусалим. Никогда не клялись они ни небом, ни землею, и было слово их "да, да", "нет, нет", а друг друга называли они Братья и Сестры.
Пробст женился на склоне лет и теперь уже давно отошел в иной мир. Его учеников с каждым годом становилось все меньше, большинство из них стали туги на ухо, седовласы или лысы и вдобавок, пожалуй, немного раздражительны и сварливы, так что в общине случались порой мелкие, но досадные размолвки и распри. И все же Братья и Сестры по-прежнему собирались вместе, чтобы читать и толковать Слово Божие, вспоминая покойного учителя. Все они знали дочерей пробста с их младенческих лет и даже теперь смотрели на них как на своих совсем еще маленьких Сестер и любили Мартину и Филиппу как ради их отца, так и ради них самих. Старики чувствовали, что дух учителя по-прежнему обитает в желтом домике, и здесь, у родного для них очага, на них нисходил мир.
У сестер жила служанка-француженка по имени Бабетта.
То, что две пуританки в маленьком норвежском городке держали у себя такую прислугу, должно показаться весьма странным - пожалуй, придется это объяснить. Впрочем, обитатели Берлевога объясняли это благочестием сестер и добротой их сердца, потому что дочери старого пробста отдавали все свое время и почти весь свой небольшой доход делам благотворительности. Ни одна скорбящая или бездомная душа не постучала понапрасну в их дверь. А Бабетта появилась у этой двери четырнадцать лет тому назад как беженка, оставшаяся без единого друга и почти потерявшая рассудок от скорби и страха.
Но истинное объяснение тому, что Бабетта оказалась в доме двух сестер, искать надо было в далеком прошлом, в потайных глубинах человеческого сердца.
2
Поклонник Мартины
В юности Мартина и Филиппа были необычайно хороши собой, и красота их, подобно красоте фруктовых деревьев в цвету или вечных снегов, казалась почти неземноЙ. Никогда не появлялись сестры на балах или званых вечерах, но на улице прохожие оборачивались им вслед, а местные молодые люди приходили в церковь, чтобы их там увидеть. К тому же у младшей из сестер был дивный голос, и ее пение по воскресеньям оглашало церковь чарующими звуками.
В глазах пробстовых прихожан земная любовь и даже узы брака не имели большой цены, то были пустые иллюзии, и все же, надо полагать, многие из Братьев постарше находили этих девушек драгоценнее самых дорогих жемчужин и давали это понять их отцу. Но пробст давно объявил, что для него в его служении дочери словно правая и левая рука, кто же мог решиться отнять их у него? Да и сами красавицы выросли, веруя в идеал Божественной любви, они были полны ею и сами не дозволяли себе прикасаться к пламени страстей земной юдоли.
И все же они породили смятение в сердцах двух мужчин, пришельцев из большого мира за пределами Берлевога.
Одним из этих мужчин был Лоренс Лёвенхъельм, молодой офицер, который вел разгульную жизнь в своем гарнизонном городке и оказался в долгах. В 1854 году, когда Мартине исполнилось восемнадцать лет, а Филиппе семнадцать, разгневанный отец, которому сын повинился в своих прегрешениях, послал юношу пожить месяц у тетки в Фоссуме, старинной усадьбе неподалеку от Берлевога, - пусть поразмыслит там на досуге над своей жизнью и возьмется за ум.
Однажды молодой офицер отправился верхом в город и на рыночной площади повстречал Мартину. Он посмотрел сверху вниз на прекрасную девушку, а она снизу вверх на бойкого всадника. Мартина уже прошла мимо и исчезла, а молодой человек все никак не мог решить, не привиделась ли она ему.
Дело в том, что в семействе Лёвенхъельмов существовало предание, будто один из членов этой семьи в далекие времена женился на горной фее - эта обитательница норвежских гор так прекрасна, что воздух вокруг нее светится и трепещет. С тех пор время от времени некоторым членам семьи Лёвенхъельмов являлись видения. Молодой Лоренс никогда не замечал в себе особых духовных дарований. Но в этот единственный миг перед его взором пред стал вдруг властный образ иной жизни, более возвышенной и чистой, - жизни без кредиторов, без напоминаний о просроченных долгах и отцовских увещаний, жизни без утаек и укоров совести рядом с кротким золотоволосым ангелом, который будет указывать ему праведный путь и станет его наградой.
Через свою богобоязненную тетку Лоренс получил разрешение посещать дом пробста и убедился, что Мартина еще прекрасней, когда на ней нет шляпы с лентами, завязанными под подбородком. Он провожал ее стройную фигуру восторженным взглядом, а сам себе казался в ее присутствии презренным и отвратительным. Его смущало и пугало, что при ней он лишается дара речи, - в стакане воды, который стоял у его прибора на столе в доме пробста, почерпнуть вдохновение ему не удавалось.
"Милость и истина сретятся, дорогие Братья, - говорил пробст. - Правда и мир облобызаются". А молодой человек в этот миг думал о лобзаниях, какими обменяются друг с другом Лоренс и Мартина.
Лоренс все чаще навещал дом пробста и с каждым разом казался себе все более жалким, ничтожным и достойным презрения. По вечерам, возвращаясь в дом своей тетушки, он швырял в угол начищенные кавалерийские сапоги и, бывало, даже плакал, уронив голову на стол. В последний день своего пребывания в здешних краях он сделал последнюю попытку открыться Мартине в своих чувствах. До сих пор ему ничего не стоило сказать хорошенькой девушке, что он в нее влюблен. Но теперь, когда он смотрел в девичье лицо, любовные слова застревали у него в горле.
Он попрощался с хозяевами в гостиной, и Мартина со свечой в руке вышла проводить его к двери. Отсвет пламени падал сверху вниз на ее губы, длинные ресницы отбрасывали тени вверх. Офицер уже готов был откланяться в безмолвном отчаянии, как вдруг схватил руку девушки и прижал к своим губам.
- Я уезжаю навсегда, - прошептал он, - и никогда, никогда больше вас не увижу. Потому что здесь я понял: судьба жестока и безжалостна и есть в этом мире вещи невозможные.
Вернувшись в свой гарнизонный городок, он решил, что эта история закончена и больше о ней не следует даже вспоминать. Когда другие молодые офицеры рассказывали о своих любовных приключениях, Лоренс отмалчивался. Ведь глядя, так сказать, из казармы, с точки зрения офицерской компании, хвастать ему было нечем. Как могло случиться, что гусарский лейтенант позволил, чтобы кучка благочестивых ханжей в скудно обставленном домике старого пробста разрушила его планы и одержала над ним победу?
Мысль эта не давала лейтенанту покоя, его даже охватывал страх. Может, это наследственное безумие непрестанно воскрешает перед ним образ девушки такой прекрасной, что воздух вокруг нее лучится чистотой и благочестием? Но Лоренс вовсе не хотел становиться мечтателем, он хотел быть таким, как его приятели-офицеры.
Поэтому он взял себя в руки и, впервые за свои юные годы проявив настоящую волю, решил забыть все, что с ним случилось в Берлевоге. Отныне, сказал он себе, я буду смотреть вперед, а не назад. Я буду делать карьеру и в один прекрасный день стану блестящей фигурой в блестящем кругу.
Мать Лёвенхъельма была довольна результатом его пребывания в Фоссуме и письмом поблагодарила за это тетку.
Она не подозревала, какими причудливыми, извилистыми путями достиг ее сын нравственных высот.
Молодой честолюбивый офицер, которого по ночам иногда все еще преследовали пугавшие его мечты, скоро привлек к себе внимание начальства и очень быстро стал продвигаться по службе. Его послали во Францию и в Россию, а по возвращении оттуда он женился на одной из придворных дам королевы Софии. В этих знатных кругах он вращался непринужденно и охотно, довольный и своим окружением, и самим собой. С течением времени ему, однако, пригодились некоторые слова и обороты, которые запали ему в память в доме пробста, потому что в эту пору при дворе вошло в моду благочестие.
А в желтом домике в Берлевоге Филиппа иной раз заводила разговор о красивом молчаливом юноше, который исчез так же внезапно, как появился. Старшая сестра отвечала на это дружелюбно, со спокойным и ясным выражением лица и переводила разговор на другую тему.
3
Поклонник Филиппы
А год спустя в Берлевоге появился человек, еще более важный, чем лейтенант Лёвенхъельм.
Великий парижский певец Ашиль Папен целую неделю выступал в Королевской опере в Стокгольме, как везде и всюду покоряя публику. Однажды вечером одна из придворных дам, которая мечтала завести роман с прославленным артистом, рассказала ему о величавой и дикой природе Норвегии. Романтическая душа певца воспламенилась, и на обратном пути в Париж он решил совершить путешествие по норвежскому побережью. Но могучая природа его подавляла, ему было не с кем перемолвиться словом, и он впал в меланхолию.
Ашиль Папен стал думать о том, что он уже стар и его артистическая карьера близится концу, но вдруг однажды в воскресенье, не зная, чем заняться, он заглянул в церковь и там услышал, как поет Филиппа.
И тут в одно мгновение он разом ощутил и понял все. Теперь заснеженные вершины, неведомые цветы и светлые летние ночи Севера оказались переведены на его родной Язык-язык музыки - и преподнесены ему в дар юным женским голосом. Как и Лоренсу Лёвенхъельму, Ашилю Папену явилось видение.
"Всемогущий Боже! - думал он. - Власть твоя безгранична, и милосердие твое простирается до небесных высей! Я нашел оперную примадонну, которая повергнет к Своим Стопам весь Париж".
Ашиль Папен был в ту пору красивым сорокалетним мужчиной с черными вьющимися волосами и яркими губами. Его не испортило поклонение, которым его окружали народы многих стран, он оставался человеком добрым и был искренним с самим собой.
Он направился прямо в желтый домик пробста, назвал свое имя (пробсту оно ничего не говорило), объяснил, что приехал в Берлевог, чтобы поправить здоровье, и был бы счастлив, пока он остается в городе, давать уроки пения молодой дочери проб ста. Папен ни словом не упомянул о Парижской опере, но подробно описал, как прекрасно будет петь Филиппа в церкви во славу Божию.
Правда, в разговоре возникло одно опасное мгновение: когда пробст спросил Ашиля, не папист ли он, певец честно это подтвердил. Старый пробст, никогда в жизни не видевший живого паписта, слегка изменился в лице. Но все же разговор на этом не закончился, потому что пробст обрадовался случаю поговорить по-французски - это напомнило ему годы молодости, когда он изучал произведения великого французского писателя-протестанта Лефевра д'Этапля. А так как не было на свете никого, кто мог бы долго противиться Ашилю Папену, когда тот хлопотал о деле, которое принимал близко к сердцу, отец в конце концов дал согласие и только сказал дочерям: "Пути Господни пролегают через моря и заснеженные вершины, там, где глаз человека не различает стези".
Так и случилось, что великий французский певец и никому неведомая юная норвежская дебютантка в искусстве стали работать вместе. Надежды Ашиля превратились в уверенность, а уверенность перешла в восторг. "Я ошибся, думал он, - вообразив, что старею. Мои величайшие триумфы еще впереди! Когда мы будем петь с ней вдвоем, мир еще раз уверует в чудо".
Вскоре он уже не мог таить в душе свои мечтания и рассказал о них Филиппе. Как звезда, говорил он ей, засияет она, затмив всех былых и нынешних великих певиц. Император, императрица, принцы, знатнейшие дамы и bel-esprits Парижа будут слушать ее, обливаясь слезами. Но и простые люди будут ей поклоняться, она даст утешение и силы униженным и оскорбленным. А когда вместе со своим учителем пения она выйдет из подъезда Оперы, слушатели выпрягут лошадей из кареты и сами повезут певицу к "Cafe Anglais", где в избранном кругу ее будет ждать изысканный французский ужин.
Филиппа не рассказывала об этих планах ни отцу, ни сестре - так впервые в жизни она что-то от них утаила.
А тем временем учитель предложил своей ученице разучить партию Церлины из оперы Моцарта "Дон Жуан". Сам он, как это часто бывало прежде, исполнял партию Дон Жуана.
Но никогда еще он не пел так, как теперь. Во время дуэта во втором акте - так называемой сцене обольщения, - захваченный звуками неземной музыки и неземных голосов, он потерял власть над собой. Когда последний звук растаял в воздухе, он схватил Филиппу за руки, привлек к себе и торжественно поцеловал, как жених целует у алтаря свою невесту. И на этом закончил урок. Потому что в этот возвышенный миг не было места другим словам или поступкам.
Сам Моцарт взирал с небес на них двоих.
Вернувшись домой, Филиппа попросила отца написать месье Папену, что она больше не хочет брать у него уроки музыки.
"Пути Господни пролегают также через реки, дитя мое", - сказал пробст. Получив письмо пробста, Ашиль долго сидел без движения. И думал: "Я ошибся. Мое время прошло. Никогда больше не быть мне божественным Папеном. А бедный, заросший сорняками земной сад лишился своего соловья".
Потом он подумал: "Хотел бы я знать, что за блажь нашла на девушку? Может быть, я ее поцеловал?" И под конец подумал: "Я погубил свою жизнь из-за поцелуя, которого я даже не помню! Дон Жуан поцеловал Церлину, а расплачиваться за это приходится Папену! Такова судьба художника".
Мартина чувствовала, что произошло что-то более серьезное, чем это могло показаться на первый взгляд, и внимательно всматривалась в лицо Филиппы.
На какое-то мгновение она с легким содроганием подумала даже: "Уж не попытался ли господин папист поцеловать Филиппу?" Мартине и в голову не пришло, что сестру могло захватить врасплох и напугать Что-то таящееся в ее собственной душе.
Ашиль Папен с первым же кораблем покинул Берлевог.
Об этом госте из большого мира сестры упоминали редко. Для разговоров о нем им не хватало слов.
4
Письмо из Парижа
Шестнадцать лет спустя дождливой июньской ночью 1871 года в дверь желтого домика три раза громко позвонили. Хозяйки открыли дверь-перед ними стояла крупная, темноволосая, смертельно бледная женщина с портпледом в руках. Женщина взглянула на них, сделала шаг вперед и упала на пороге без сознания. Когда испуганные сестры привели ее в чувство, женщина села, снова посмотрела на них провалившимися глазами, все так же не говоря ни слова, стала шарить в складках своей промокшей одежды и наконец извлекла из них письмо, которое протянула сестрам.
Письмо и в самом деле было адресовано им, но написано по-французски. Сестры сдвинули головы, чтобы при свете маленькой керосиновой лампы про читать письмо. В нем стояло следующее:
"Сударыни!
Помните ли вы меня? О! Когда я думаю о вас, в моем сердце расцветают лесные ландыши! Сможет ли воспоминание о преданном вам французе побудить ваши сердца спасти жизнь француженке?
Подательнице сего письма, мадам Бабетте Эрсан, как и самой моей прекрасной государыне императрице, пришлось бежать из Парижа. По нашим улицам пронесся ураган гражданской войны, руки французов пролили французскую кровь. Благородные коммунары, которые встали на защиту человеческих прав, были разбиты и уничтожены. Муж и сын мадам Эрсан, оба замечательные дамские парикмахеры, были расстреляны. А она сама арестована как petroleuse (так называют здесь женщин, которые поджигают дома, обливая их керосином) и чудом избежала запятнанных кровью рук генерала Галифе. Она потеряла все, что у нее было, и не решается оставаться во Франции.
Ее племянник служит коком на корабле "Анна Кольбъернсен", который плавает до Христиании (так ведь, помнится мне, называется столица Норвегии), он сможет вывезти ее на этом судне. Таков единственный оставшийся для нее скорбный выход.