По его всегда смущённому виду не трудно было догадаться, что он в меня влюблён. Я тоже смущалась, но любви предпочитала хорошую книгу. Тётя Алла была осведомлена о чувствах сына, что не мешало ей подыскивать ему "подходящую пару". Учитывая статус дяди Аслана, не сложно было найти перспективную азербайджанку – дочку большого начальника. Тётя Алла не сомневалась в успехе, но…дело испортил Руслан. Вероятно, ему надоело подчиняться суровой воле родителей. Сначала ему навязали профессию моряка, потом – богатую невесту. Правда, родителей можно было понять: они устраивали сына туда, где были связи. Однако в один прекрасный момент терпение Руслана лопнуло – и он взбрыкнул. Нет, он не отказался от мореходного училища, он отказался…от невесты. Дело было так. По окончании училища недалёкого Руслана задвинули подальше на судно. Там он познакомился и сошёлся с классной нумерной, а проще – уборщицей Наташей. Наташа была русская разведёнка, честная женщина, "страшнее атомной войны", старше Руслана на двадцать лет. Когда тётя Алла пришла на судно посмотреть на избранницу сына, она от ужаса упала в обморок. Когда её откачали, она сказала: "Только через мой труп". Руслан отреагировал незамедлительно: "Через труп – так через труп". Тётя Алла сдалась не сразу. Сначала она пожаловалась мужу. Не помогло. Потом обратилась за помощью к маме. Мама, разумеется, не смогла отказать. Но Руслан был неумолим: "Тётя Женя, я вас очень уважаю, но на эту тему разговаривать не буду". Тётя Алла падала в обмороки ещё три раза. После трётьего раза сдалась окончательно и признала невестку. Когда я приходила к ней позвонить (у нас в квартире не было телефона: по собственному выражению отца, он не собирался "устанавливать телефон для любовников"), она сначала расхваливала первую избранницу, затем вторую, приписывая ей множество достоинств. На самом деле Наташа оказалась хорошей женщиной, помогала по хозяйству тётиаллиной домработнице, привнесла в дом уют и спокойствие, а также двух здоровых детей. Откровенно говоря, умиротворённость оказалась недолговечной. Мир благополучной семьи взорвала баба Маша. Любопытная бабушка не тратила понапрасну своё пенсионное время. Сначала она выследила любовников, причём неоднократно, а потом уже донесла тёте Алле на неверного мужа. Тётя Алла в четвёртый раз за семестр упала в обморок. Очухавшись, она в резкой форме объяснилась с тётей Верой. Впрочем, она зря старалась. У тёти Веры появились обстоятельства, в силу которых ей временно было не до любовников. Она выполняла задание начальника, который поместил у неё журналистку из Москвы. Журналистка изображала из себя гранд – даму, но в реальной действительности оказалась тёртой аферисткой. Она жила по подложным документам, разъезжала по стране, втиралась в доверие к нужным людям, воровала – и на некоторое время "ложилась на дно". Псевдожурналистка оказалась неуловимой, и правоохранительные органы решили прибегнуть к помощи всесильной советской печати. Этот неординарный для того времени шаг принёс свои плоды. Газета с документальной статьёй настоящей журналистки попала в руки тёти Веры. Как в плохом кино, она читала её в присутствии гостьи. Обстоятельства, описываемые в статье, были до боли знакомы, портретное сходство не оставляло сомнений – и тётя Вера покрылась испариной от необоримого волнения. Преступница вся напряглась и стала похожа на пантеру, готовую к прыжку. Тётя Вера в страхе схватилась за телефонную трубку. "Журналистка" не сводила с неё пронзительных глаз. Тётя Вера опустила трубку и сказала, что ей нужно к соседке. Преступница проводила её до дверей и убедилась в том, что она пошла на четвёртый этаж. Не трудно догадаться, что обманутая гостеприимная хозяйка направилась к моей маме. Она объяснила маме ситуацию, и обе женщины стали думать, что делать дальше. Решили позвонить в милицию. Но в блоке телефон был далеко не у всех. Ни тёти Нюры, ни Ларисы дома не оказалось. На пятом этаже телефона ни у кого не было, а спуститься этажом ниже женщины не решались. Они находились в задумчивости час-полтора. Наконец мама взяла себя в руки и решительно зашагала к тётивериной квартире. Тётя Вера – за ней следом. С опаской она открыла дверь и замерла на пороге. Мама бесстрашно ринулась вперёд. С помощью хозяйки она обследовала всю квартиру, но преступницы и след простыл. Вместе со следом "простыли" тётиверины драгоценности. В обмен "журналистка" оставила в стиральной машине свои грязные тряпки. Мама с большими предосторожностями перебирала несвежую одежду в поисках какого-либо криминала. В это время появился Игорёк в сопровождении бабы Маши. Игорёк вернулся к себе домой, а бабу Машу привлекла соседская дверь, широко распахнутая в неподходящее время года. Тётя Вера вкратце изложила дело – и Игорь вспомнил, что аферистка угощала его конфетами. Соседи посовещались и пришли к выводу, что угощение может быть отравленным. Тотчас же мама, обернув два пальца вафельным полотенцем, сунула их в рот Игорьку. Мальчик поперхнулся, закашлялся – и его вырвало на стиральную машину. После чего жертву преступного замысла уложили в постель. На следующее утро Игорь проснулся целым и невредимым. Пока он спал, тётя Вера по наущению бабы Маши позвонила своему начальнику, тот – милиционерам. По горячим следам воровку поймали в Ленинграде. Милиция вернула тёте Вере драгоценности, а начальство повысило в должности, назначив её старшим бухгалтером. Все участники инцидента (кроме преступницы) оказались довольны развязкой. Но больше всех радовалась баба Маша, ибо помощь ближнему считала священным долгом всей своей жизни. Её благотворительность не знала границ. Нередко она принимала причудливые формы. Раза два в неделю ни свет, ни заря баба Маша поднималась с третьего этажа на четвёртый, вытаскивала из-под половика нож или ножницы и, стараясь не звенеть, тихонько открывала нашу дверь. Не обращая внимания на крепко спящую чужую семью, филантропка проникала на кухню, оставляла на столе крашеные яйца или пирожки, или другую благотворительность, мыла грязную посуду и незаметно покидала нашу квартиру. Проснувшись первой, мама привычно обнаруживала подарок на кухонном столе, отвечала добром на добро, а потом целый день сеяла разумное, доброе, вечное. Людей тянуло в нашу квартиру, как паломников в Мекку. Прибегала Лариса: "Тётя Женечка, надо посоветоваться насчёт женихов". Со своей родной матерью девушка советоваться не могла, потому что на все вопросы простая донельзя тётя Нюра отвечала: "Ты гулящая – больше ты никто". Однажды Лариса прибежала со слезами на глазах. Мама не на шутку встревожилась: "Ларочка, что случилось?" "Тётя Женечка, Ихтиандр пришёл, а у неё в дырку сосок выглядывает!" Мама ничего не поняла. Давясь слезами, несчастная девушка поведала душераздирающую историю. У неё появился новый ухажёр – Ихтиандр (конечно, армянин: бакинские армяне очень любили цветистые имена). Тогда азербайджанцы не резали армян, многочисленные представители этой многострадальной нации спокойно жили в столице Азербайджана, Ихтиандр свободно разгуливал по бакинским улицам и "клеил" девушек разных национальностей. Так он познакомился с Ларисой и пришёл к ней в гости. Тётя Нюра была дома и вышла к нему навстречу. Для гостя она надела свой лучший ситцевый халат, но проглядела дырочку аккурат напротив левого соска. Расстроенная мама пошла к соседке изучать её халат. После пристального рассмотрения непристойной одежды выяснилось, что дырка действительно имеет место, сосок в ней просматривается, но – поскольку халат цветастый, сосок вполне может сойти за цветочек. Успокоив обеих плачущих женщин и успокоившись сама, мама вернулась в свою квартиру, где её ждала Родейко с первого этажа. Родейко когда-то плавала вместе с мамой, только мама – штурманом, а Родейко – поваром. Она привыкла относиться к помощнику капитана как к своему собственному помощнику и постоянно приходила к маме за помощью. На этот раз она нуждалась в серьёзной подмоге. Дело заключалось в следующем. Какие-то большие начальники облюбовали наш квартал и решили в нём поселиться. "Хрущобы" их не устроили, и они задумали поставить у нас девятиэтажку. Поскольку квартал был скомпонован с большой тщательностью, места для нового дома не осталось. Чтобы его построить, пришлось бы снести спортивную площадку, детскую площадку с беседкой и что-то ещё. Внештатные активисты пришли к выводу, что такой дом нам не нужен. Во-первых, он не впишется в хрущёвский ансамбль, во-вторых, он оставит нас без площадок, в-третьих, будет больше народа, из-за которого будет меньше кислорода. Активисты насчитывали в-четвёртых, в-пятых, в-шестых…Они организовали около будущей стройплощадки круглосуточное дежурство. Им вовсю помогали менее активные граждане, которые забрасывали будущих строителей камнями и вообще хулиганили. Всех активистов возглавила Родейко. Она разговаривала очень громко и могла всех перекричать. Перекрикивая шум вентилятора, она уговорила – таки маму написать жалобы сразу в пять вышестоящих инстанций. С жалобами в руке Родейко спустилась на второй этаж к Вере Ивановне. Вере Ивановне было сто лет, и она была заместителем Родейко по общественной работе. Престарелая женщина таковой себя не ощущала. Она на такую и не походила. Вера Ивановна выглядела как женщина неопределённого возраста – тонкая и подтянутая, с волнистой сединой и со следами былой красоты. Она была не лишена кокетства: два раза в день бегала выносить мусор, чтобы около мусорки встретиться с "забавным старичком, который ищет косточки для своей собачки и положил на меня глаз". Впрочем, замуж Вера Ивановна не собиралась по причине преклонного возраста. Это она всем говорила, что ей "в прошлом году исполнилось сто лет". По-видимому, как стопроцентная женщина, Вера Ивановна скрывала свой возраст (мама утверждала, что ей давно перевалило за сто). Вера Ивановна была счастлива, несмотря ни на что. Несмотря на то, что на закате лет осталась без семьи. Её муж красавец – молдаванин (действительно красавец: видела фотокарточку) покинул её в молодости.
Он ушёл туда, откуда не возвращаются, прямо с концерта с дирижёрской палочкой в руке. Её сын Николай, подобно мужу, умер от разрыва сердца. Николай был очень умным человеком: он сочинял шахматные этюды, принимал участие в интернациональных конкурсах и нередко одерживал победы. С ним произошёл такой случай. Он занял первое место в международном состязании. В качестве приза организаторы прислали победителю шахматы с драгоценными головками. Об этом Николай узнал из сопроводительного письма. Однако сами шахматы не соответствовали описанию: вместо драгоценных головок оказались обыкновенные. Николай постеснялся выяснить причину, за него на почту отправилась Вера Ивановна. Там ей популярно объяснили, что "всё напутали проклятые капиталисты". Упавшая духом женщина догадалась, что виноваты не европейские капиталисты, а азербайджанские социалисты, но решила не беспокоить ни тех, ни других. Правду говоря, в силу характера она переживала недолго. Вера Ивановна даже собственного сына оплакивала не больше недели. В смерти она винила самого Николая, хотя была доля и её вины. Когда сыну стало плохо с сердцем, в доме не оказалось сердечных лекарств. Николай жаловался не очень. Он щадил мать, поэтому вежливо и осторожно попросил её сходить за валидолом. В аптеку Вера Ивановна собиралась как на праздник: она погладила шёлковое платье и почистила туфли – "лодочки". По дороге она встретила приятельницу и долго с ней беседовала. Когда Вера Ивановна с валидолом в ридикюле вернулась домой, Николай был уже мёртв. Через неделю после похорон сына безутешная мать вполне утешилась. Она принимала активное участие в общественной работе, придирчиво следила за своей внешностью и дружила со мной. Это было не трудно, так как Вера Ивановна частенько к нам наведывалась. К маме у неё был материальный интерес, а ко мне – духовный. Как все остальные соседи, Вера Ивановна ждала от мамы какой-нибудь помощи. Когда же она заявлялась к нам домой с салатом в руках, это означало, что пора накрывать на стол. Вкусив маминых яств, повеселевшая Вера Ивановна настраивала гитару и подступала ко мне. Что касается меня, то я шла к ней навстречу с распростёртыми объятиями. Как задушевные подружки, мы устраивались где-нибудь в уголке и приступали к вокалу. У Веры Ивановны было приятное сопрано, я подпевала ей дискантом. Талантливая женщина учила меня своим песням:
– Кто не знает букву ять, букву ять, букву ять,
Только где её писать, где писать – да.
Вот вопрос извечный, вопрос извечный, вопрос извечный,
Ведь неудобно же, конечно, писать "корову" через "ять".
Я с удовольствием заучивала текст и радовалась тому, что в русском языке больше нет этой коварной буквы. Напевшись всласть, мы переключались на поэзию. Вера Ивановна не хуже Ильинского декламировала Маршака, а также Михалкова, Чуковского и Барто. Наобщавшись вдоволь, мы расходились по своим местам. Моя старая приятельница отправлялась вздремнуть в свою холостяцкую квартиру, а я – на свою девичью веранду. Обычно я просыпалась от громкого чириканья воробьёв или от крика соседки, которая на весь двор проклинала всю советскую власть с Брежневым во главе. Иногда меня будил негромкий голос: "Маша, ты меня слышишь?" "Слышу, слышу", – отвечала я Гюле с пятого этажа. "Тётя Женя не может открыть дверь. Под половиком почему-то нет ножа. Открой, пожалуйста". Я вскакивала с раскладушки и быстрее ветра мчалась в прихожую. Мама, как обычно, была ласковая и жизнерадостная: "Как поживаешь, доченька?" "Лучше всех. Приходила Вера Ивановна, сказала, что вечером собираемся на балконах обсуждать девятиэтажку". Вечером означало после десяти часов, ибо ранней осенью в это время в Баку наступала долгожданная прохлада. Мои соседи переделывали все домашние дела и могли себе позволить отдохнуть за чашкой чая на балконе или за разговорами в беседке. На этот раз разговор предстоял серьёзный: следовало уточнить план действий против строительства девятиэтажки. Ровно в десять народные активисты были на своих местах. Выпив по чашечке индийского чая (уважающие себя бакинцы другого не признавали), соседи приступили к дебатам. Говорить приходилось довольно громко, чтобы было слышно на соседних балконах. Иногда мама высовывалась в окно, чтобы в гулкой тишине бакинской ночи выступить перед сподвижниками. Дискуссия завершилась далеко за полночь. Заговорщики разошлись усталыми и "подкованными". В их распоряжении было несколько часов, чтобы ненадолго расслабиться перед решающей схваткой.
P.S. Кстати, двор мы отстояли в неприкосновенности.
Советские кампании
Ох, уж эти советские кампании! Сколько я их повидала на своём молодом веку! Борьба с тунеядством (и не единожды), борьба с пьянством (многократно), ежегодные битвы за урожай… Низам совсем не хотелось бороться, а верхи их всё время заставляли. Помню крупномасштабную антикоррупционную кампанию, которая в моей памяти связана с именем Алиева. Москва решила, что в Баку пора наводить порядок, и направила туда Алиева. А он начал бороться с коррупцией. Так он сделался народным героем. Об Алиеве слагали легенды. Якобы он одевается попроще, нахлобучивает на голову "аэродром" и в таком виде отправляется на базар. Там он исподтишка наблюдает, как нечистые на руку продавцы обманывают зазевавшихся покупателей. Потом снимает кепку, избавляется от инкогнито и уводит куда надо ворюг, схваченных за руку на месте преступления. Особенным успехом пользовалась следующая байка. Алиев вызывает к себе в кабинет всех министров и начинает их ругать: "Я же вас всем обеспечил, почему вы продолжаете воровать? Скажите откровенно". "Не можем не воровать. Это у нас в крови", – откровенно признаются министры. Антикоррупционная кампания была продолжительной, но безрезультатной. Кампания кончилась – в Баку продолжали воровать по-чёрному. Пришла пора следующей кампании – и в центре города появился большущий плакат, призывающий всех "младших братьев" уважать "старшего русского брата". "А мою сестру тоже надо уважать?" – пошутил какой-то "старший брат". Больше об этом призыве бакинцы не вспоминали. Надо признать, что на этот раз кампания ограничилась одним лозунгом. Может быть, потому что бакинцев не нужно было заставлять уважать русскую нацию. Они и так её уважали, потому что другие нации многому учились у русских: уму (если, конечно, этому можно научиться), таланту (это тоже сложно), трудолюбию, честности, профессионализму, сердечности, чистоплотности (это уже полегче). Впрочем, русские у других тоже кое-чему учились. Например, вежливому обхождению – у азербайджанцев. Спросите: "А как же русская пьянь?" А её просто не было. Нет, конечно, пили. И православные, и мусульмане (правда, и те, и другие были атеисты). Но за восемнадцать лет, что я прожила в Баку, я ни разу не видела на улицах пьяного человека. Этого очень сильно стыдились. Были и алкоголики. Что ж, в семье не без урода. Но все нации без исключения стремились спрятать свои недостатки и выставить напоказ свои достоинства. Так что не было пьяного русского народа, не было непьющего мусульманского народа. Действительно был единый советский народ. А внутри этого народа существовало множество нюансов. Кстати сказать, русские в Баку являлись нацменьшинством со всеми вытекающими отсюда неприятностями. И хотя русские не были обделены хорошими местами (как же без них справиться!), в транспорте, например, я нередко слышала: "Езжай своя Россия". И всё это происходило независимо от лозунга, мозолившего глаза в центре города. Все понимали: раз повесили – значит, так надо, значит, грядёт очередная кампания. Мероприятие когда-нибудь кончится, и всё останется по-прежнему. А эти треклятые кампании всем давно оскомину набили. Впрочем, была одна, которая встряхнула бакинцев, как следует, и надолго выбила из колеи. В народе она получила название "осетровой кампании". Конечно, это из Москвы пришёл приказ об отлове – нет, не осетров, а непослушных моряков, чтобы они не ловили бесценную рыбу. Дело в том, что Каспийскому морю крупно повезло: в нём водились (и сейчас ещё водятся) осетры – поставщики чёрной икры, шашлыка и вкуснейшего балыка. Проплывая мимо осетров, каспийские моряки иногда уступали соблазну и ловили знаменитую рыбу. Им это никто не разрешал, но никто и не запрещал – до поры до времени. Время наступило тогда, когда какие-то доброжелатели донесли Москве, что количество осетровых рыб в Каспийском море катастрофически уменьшается. Москва бросила клич: "Немедленно спасти осетров!", который, естественно, был услышан в столице Азербайджана. Несимпатичные лазутчики рыскали по судам и за руку хватали моряков, которые промышляли вожделенную рыбу. Как только моряки узнали о разразившейся рыбной кампании, они тут же бросились на помощь друг другу. Но мой дядя Костя оказался первым в списке подозреваемых – поэтому на него не нашлось спасателей. Откровенно говоря, мой дядя был милейшим человеком. Удивляетесь: почему он тогда занимался браконьерством? А он им не занимался: все ловили, и он ловил. Между прочим – никогда ради собственного обогащения. Токмо ради собственного чревоугодия, обольщения начальства, но прежде всего – чтобы побаловать жену Людмилу и дочку Ольгу. Тётя Люда господствовала в семье, и ей надо было всё время угождать. В молодости – писаная красавица, моя тётя на всю жизнь сохранила южнорусскую привлекательность, задатки лидера и железную хватку. Она взяла над мужем шефство и вела его от победы к победе уверенной и сильной рукой. Под тётилюдиным руководством дядя Костя стал штурманом, потом в качестве старпома ходил в черноморские заграничные порты и, наконец, получил в своё капитанское распоряжение танкер на Каспийском море. Что касается самой тёти Люды, то она довольствовалась местом преподавателя музыки в бакинском Дворце культуры. По правде говоря, тётя Люда ущемлённой себя не считала. Она вкусно ела, стильно обувалась и одевалась в то, что "доставал" дядя Костя. Работой она себя не обременяла. Её рабочий день начинался во второй половине дня.