Под крылом мотылька - Вячеслав Морочко 2 стр.


6.

Однажды Игорь Борисович с малышом на плече, оказавшись поблизости от жилой двадцатичетырехэтажки, услышал немыслимый вой прерываемый истерическим лаем. А котенку вдруг показалось, что над ним прозвучал голос рока. Он вскочил, зашипел и прогнулся в спине одногорбым "верблюдом". Остромордая вислоухая псина с налитыми кровью глазами явилась из мрака. Лай ее казался смертельным уже сам по себе. Следом за бешеной тварью змейкою вился по снегу упущенный повод.

– Птусик, назад! Ко мне! – доносился из темноты грудной женский голос. Игорь Борисович сунул котенка за пазуху и почувствовал боль: коготки перепуганного существа достали до самого тела. Издавая истошные звуки, "псина" подпрыгивала, становилась на задние лапы, норовила передними упереться в живот и достать малыша. Пахло из пасти как из помойки. Игорь Борисович едва успевал уворачиваться, прижимая к груди потерявшего голову Леопольда.

Наконец, поводок был подобран. Высокая дама в норковой шубе, сдерживая злую собаку, точно вторила ей.

– Безобразие! – шумела она. – А еще в очках! Постыдился бы! С кошкой ходить – все равно что лягушку выгуливать!

Возвратившись на воротник, Леопольд долго не мог успокоиться, вымяукивая свое возмущение.

После этого случая у него испортился сон. За ночь котенок по несколько раз просыпался и, выгнув спину, шипел. А чтобы уснуть, поплотней прижимался к хозяевам. В душу малышке запало предчувствие. Если раньше на улице, речи хозяина принимались им за "мурлыкание", то теперь он подозревал, что хозяин сам жутко трусит и "мурлычет", чтобы только подбодрить себя. Во время прогулок им не раз попадались бездомные кошки, перебегавшие людям дорогу и с воплями прыскавшие во все стороны из контейнеров с мусором. Было время, когда котенок завидовал романтической жизни этого племени. Но после встречи с "вислоухим бандитом", он понял, что жизнь бездомных бродяг – непрерывное повторение таких встреч. Леопольд стал бояться снов, куда теперь частенько наведывалась зубастая пасть, алчущая впиться в живое, с хрустом перемалывать косточки, разрывая волокна и вызывая у жертвы такую безумную боль, что только при мысли о ней, кровавая пелена застилала глаза, и малыш, просыпаясь, с криком метался по дому, забираясь все выше и где-нибудь, под потолком, на шкафу, садился обдумывать, как дальше жить?

7.

– Ты не болен? – спросила хозяйка хозяина.

– А что такое?

– Соседка интересовалась: "Что с вашим мужем? Идет по улице с кошкой, а сам про себя – Бу-бу-бу, бу-бу-бу… – не случилось ли, не дай бог, с ним чего?"

– Понимаешь… кошки – это особая цивилизация… Вроде инопланетян. И они любят общаться.

– Сам ты инопланетянин! Пожалуйста, не позорь меня перед соседями.

Она помнила, что в молодости Игорь Борисович трогательно поджимал губы, видимо, полагая, что они выдают "мягкотелость". Он был тогда одержим "гармонической личностью" и этим отличался от всех. Несмотря на поджатые губы, вместе с обычным мужским эгоизмом, она разглядела в нем редкое свойство… – "порядочность". Он был, как любил говарить, "чернорабочим преподавательского цеха" – без званий, блеска и перспектив. Единственным талантом его была доброта, а главной чертой – отвращение к суете, которое многими воспринималось как лень. Подвизался он в захудалом ВУЗе на кафедре "Социально-экономического цикла". Предметы на кафедре мало имели общего с настоящей наукой, но, как "основополагающие", значили даже более, чем – специальные.

Ирина была настоящим чертенком: могла подойти и "влепить" поцелуй, неожиданно шлепнуть, наговорить кучу нежностей и обнять с такой страстью, что глаза вылезали на лоб. Но малыш понимал: она в доме – самая слабая и нуждается в его дружбе. Если девочка долго засиживалась за учебниками, он забирался на стол, тыкался носиком девочке в щеку, укладывался под настольною лампою на тетради и книги, дескать, теперь моя очередь тут заниматься, и затягивал свой "Псалом Мира".

Малыш чувствовал, Ольга Сергеевна с радостью встречала Кошко после работы. И он отвечал ей тем же… Но затем власть над людьми забирала "враждебная сила", делая их глухими и нетерпимыми. У малыша было сильно развито чувство опасности: люди чересчур мало спали, и от этого в каждом из них поселялись "собаки усталости", которые только и ждали удобного случая, всех "растерзать".

Когда Леопольду однажды достался кусочек мышонка, он понял, что это – безумно вкусно, не сравнимо вкуснее того, что бросали от мясорубки. Он долго облизывался, мечтая о новом кусочке. Однако с тех пор, как в его мозгу поселилась "свирепая пасть", котенок стал сам представлять себя этим кусочком. То было настоящим безумием.

По-своему он уважал человечество, но не мог отрешиться от опасений. Давно, еще будучи просто младенцем, он думал, что люди ему только снятся. Теперь с каждым днем росло убеждение, что в жизни своей он еще не встречал совершенно проснувшегося существа…

То были не очень серьезные мысли. Но думать так все-таки было спокойней, чем помнить только о страшном.

Больше других он боялся за Ольгу Сергеевну. Временами на нее находило такое "спокойствие", что всем становилось понятно: сейчас будет взрыв. В этих случаях чаще всего доставалось Ирине. Взрослые дети меньше нуждаются в ласке, и нерастраченная материнская нежность, как "не сдоенное молочко", портит характер. Девочка отвечала на крики родительницы визгом "человеческого котенка" и за это малыш прощал ее страстные выходки и жалел, когда она плакала от боли в висках. Было что-то общее в нежности, с которой взрослые относились к обоим "детенышам".

– И дома, и в школе, и на работе, все учат! – возмущалась Ирина. – Для чего у нас эти собрания? Чтобы воспитывать? Да?

– Чтобы воздействовать на нарушителей и поощрять добросовестных. объясняла Ольга Сергеевна.

– Только при бестолковых условиях возникает желание врать, воровать и трудиться спустя рукава!

– Ты тут ошибаешься, – включался Кошко. – Человек жив не хлебом единым, а собрания, митинги суть ритуалы, касающиеся чести, престижа и уважения человека… Иное дело, что некоторые ритуалы столь закоснели, что оказывают обратное действие, умножая сонмища циников и пошляков.

– Умница, папочка! – не то в шутку не то серьезно хвалила Ирина.

8.

В первой комнате, кроме большого окна во двор, было еще одно – небольшое, "выходившее в стену". Чаще всего за ним была ночь. Но время от времени там что-то щелкало, начинало тихонько жужжать. Появлялись размытые тени и звуки, и люди садились послушать и посмотреть этот "сон" за неровным стеклом. Хозяйка, сложив на коленях руки, присаживалась на тахте. Она уставала, но боялась расслабиться. Муж садился, откинувшись в кресле: он мог позволить себе свободную позу. Если Ирина располагала временем, то устраивалась на подушках тахты и лежала почти неподвижно, изредка моргая глазами. В часы, когда собирались все обитатели дома, малыш сначала любил полежать на коленях хозяйки, затем шел к хозяину, который не отвечал на его поцелуи, но и не мял в сумасшедших объятиях, а гладил как раз те местечки, которыми Леопольд сам хотел потереться о руку. В эти минуты Кошко, испытывал странное чувство, как будто он сам был котенком у себя на коленях: они не "менялись ролями" – они обращались в одно, и Игорь Борисович не понимал, что творится. Знания, в переводе Учителей и Титанов, "спущенные" для просвещения масс, тут увы не годились. Все было как с изучением языков, которое по мудрому замыслу у нормальных людей не должно оставлять никаких следов кроме, разве что, отвращения.

Воздав каждому по справедливости и разлегшись на груди у Ирины, малыш засыпал. Если кто-нибудь в эти мгновения ласково трогал его, – он вяло брыкался, точно сгонял надоевшую муху. Это был не обыденный сон…, но сон-крест, который он нес за людей, поверивших в заблуждение, что их жизнь и есть явь.

9.

Возвращения Ольги Сергеевны после работы Леопольд дожидался на подоконнике. Если хозяйка задерживалась, – нервничал, выгибал спину, потягивался, зевал, а потом тихо плакал от неуверенности в завтрашнем дне. Завидев хозяйку в окне, – поднимался на задние лапки, передними бил по стеклу, привлекая внимание. Когда она только входила в подъезд, он уже переминался в прихожей. Встречая, – терся о ноги или пытался с галошницы прыгнуть на грудь.

– Соскучился? – спрашивала она, раздеваясь. Стоило ей на минутку присесть, он запрыгивал на колени, упирался передними лапками в кофточку и начинал "целовать", тыкаясь носиком в губы, щеки, нос, подбородок.

– Ой, Лепушка, – растроганно причитала Ольга Сергеевна, – что же ты со мной делаешь! – Потом не выдерживала, брала его на руки и так целовала, так сжимала в объятиях, что котенок только попискивал.

К ночи, перед тем, как тушили свет, малыш любил полежать у каждого на груди и каждому потыкаться в щеку. Делал он это без приглашения. Длился придуманный им самим ритуал ровно столько, сколько требовалось, чтобы прогнать от людей "страшных духов усталости". Уже в темноте находил он местечко для сна: под боком или в ногах у хозяев. А если было прохладно, то забирался и под одеяло.

Порой ему доставалось от спящих; то прижмут, то заденут ногой. Тогда он садился с обиженной миной, и на фоне окна, освещенного с улицы, можно было видеть его "смаргивающие" время от времени ушки. Иногда, рассердившись, он шарил лапкой в постели, легонько царапая.

– Лепушка! – умолял провинившийся. – Ну прости… Дай поспать: мы же спим втрое меньше тебя!

– Спи, пожалуйста, кто тебе не дает… – "говорили" из темноты изумрудные черточки его глаз. – Только потише брыкайся!

Присутствие малыша стесняло людей даже на царской "корове": не знаешь заранее, где он пристроится. Но какая же роскошь была засыпать в "живительно поле" этого чуда!

10.

И сейчас еще, глядя на мужа, Ольга Сергеевна находила, что он интереснее большинства мужиков, мельтешащих перед ней на работе. Но часто, возвращаясь домой, она плакала: "Мамочка, больше так не могу"! От усталости и перемены погоды ныло сердце. Хотелоь оставить домашнюю каторгу, мужа и дочь, уйти куда-нибудь только, чтобы забыть обо всем.

В выходные, справляя дела по хозяйству, Ольга Сергеевна морщила лоб и вздыхала. Чувствуя, как сгущаются тучи, Кошко всякий жест ее принимал, за упрек. Командуя мужем во время уборки, гоняя его по делам, она, чуть не плача, вслух поражалась: "Но главное, что меня бесит – так это насилие с твоей стороны"! Что она имела в виду, он не знал… Но не спорил, полагая, что "Ольге виднее".

Котенок уже через месяц все понимает без слов. Человек всю жизнь свою учиться складно "травить"… ничегошеньки не понимая. В кошачьих инстинктах – мудрость веков. Почему наша мудрость не передается с инстинктами? Не потому ли, что она – суемудрие.

Когда спящую кошку называют по имени, она прядет ушками. Сон – отрыжка какого-то бодрствования. Чем больше спящие учатся, тем сильнее желание поучать: во сне ведь не учат, а поучают, то есть делают так, чтобы поучаемый "зарубил" себе на носу, что он просто ничтожество, по сравнению с тем, кто его поучает.

11.

В прошлое лето они пережили Иринин провал. Девочка поступала в "Полиграфический" на факультет художественного оформления. Мечтала стать графиком. Работала над "рисунком" как одержимая. Учителя в один голос признавали талант. В школе занималась отлично. Но на экзаменах в институт, получила за сочинение "тройку", "нужного бала" набрать не смогла, и пришлось идти на "вечерний". Игорь Борисович приехал на "апелляционный разбор". Ему показали ее работу, Грамматика была безупречной. "Не достаточно полно раскрыта тема". – значилось в приговоре. Он попробовал не согласиться. Молодой русовед – член комиссии – глядя поверх очков, решил подсластить пилюлю: "Положа руку на сердце, мне сочинение вашей девочки нравится: юмор, крепкая аргументация, известная лихость в слоге…, но что поделаешь… "Тема раскрыта не полно" – это общее мнение. Мы "полиграфы" – делаем книги. Здесь более строгие требования. Да вы за нее не волнуйтесь. Девочка сильная, – не пропадет. Подготовится, – через годик поступит на очный" К этому времени Игорь Борисович дочитал сочинение.

– Извините, мне кажется, тема раскрыта достаточно полно… даже может быть слишком…

– Вот, вот! Вы и сами заметили…

– Что заметил?

– Как бы это сказать… У вас умная девочка…

– Так в чем же беда?

– Вы не поняли?!

Игорь Борисович отрицательно покачал головой.

– А если подумать! – советовал преподаватель. – Ну? Ну? – глаза его за тонкой оправой излучали доброжелательность, а жидкие брови лезли на потный лоб. – Ну? Ну же! – понукал он. – Не понимаете?! Тогда нам не о чем разговаривать!

– Вы же сами сказали про строгие требования…

– Сказал. Что – из этого?

– Разве умные вам не нужны!?

– Не цепляйтесь к словам!

Когда Ирина вернулась из института, мать старалась ее успокоить, а дочь твердила одно: "Мама, миленькая, я успокоюсь… Только вы покажите мне правду… хоть в щелочку!" Игорь Борисович даже не знал, что сказать, он подумал, если развитие мира, и в самом деле, "идет по спирали", то сам он, должно быть, где-то ошибся витком.

Леопольду не мешали спать даже крики, пока в них не слышалось завывание "псов усталости". Чаще всего это было в субботу, когда сказывались все случившиеся за неделю напасти. Чуя неладное, еще не проснувшись, малыш начинал действовать. Cначала, привлекая внимание, он грациозно потягивался, а если "собаки" не замолкали, уморительно свешивал лапы с тахты: картинкой просто нельзя было не залюбоваться. Но если не помогало и это, котенок вставал и, щурясь на свет, начинал восхождение: с подушки тахты – на полку серванта, оттуда – на спинку тахты и дальше – на крышку серванта. Изящный и ловкий, он проходил сквозь шпалеры флаконов и вазочек, не задев ничего, и там, наверху, расправлял белоснежный свой воротник. Чуть склонив на бок голову с изображением буквы "М" выше глаз, подоткнув себя пышным хвостом, он устраивался Верховным Арбитром, вопрошая беззвучно: "Ну что, мои милые, не накричались еще?" И, "поджимая хвосты", "злые псы" отступали. Ольга Сергеевна брала Леопольда на руки и причитала целуя: "Лепушка, ты у нас самый умный, самый красивый' Ты один меня понимаешь!" – сердиться она уже не могла, и лица домашних светлели. В растроганных объятиях хозяйки было не слишком уютно, но он говорил себе: "Ладно, потерпим… Только бы наша взяла."

12.

Как-то вечером, когда старшие вернулись с работы, в дверь позвонили. На пороге стояла высокая женщина в норковой шубке, – ликом яркая, голосом зычная. Осведомилась: "Здесь проживает Ирина Кошко"?

– Здесь… Но она еще в институте… ответила Ольга Сергеевна, не отрывая взгляда от норки.

– Тем лучше, – сказала гостья втискиваясь в щель прихожей и, обводя взглядом видимые оттуда пределы квартиры. – А вы, как я понимаю, Кошко-родители! – произнесла она слитно, как, например, произносят слово "листопрокатный" – А мы вот – Ничипуренки!

– В школе у Иры была подружка Ничипуренко, – вслух вспомнила Ольга Сергеевна.

– То моя дочка, – ответила гостья, – но дело – не в ней. Недоумение этих Кошко, видимо, доставляло ей удовольствие: они еще не догадывались, "какое счастье им подвалило". Прямо в мокрых унтайках шляясь по комнатам, она признавалась: "Мне у вас нравится… Чисто. Мебель, правда, убогонькая. Ну ничего. С этим Платон Петрович что-нибудь придумает".

– Извините, Платон Петрович… он кто? – робко поинтересовалась хозяйка.

– Мой муж, а стало быть, – папа Володи.

– Так… а Володя, выходит, сынок? догадалась Кошко.

– А меня называйте "Прасковья Филипповна", – разрешила "норка". Игорь Борисович, ошибочно истолковавший интерес, с каким гостья заглядывала в совмещенный санузел, кладовку и спаленку, невпопад сказал: "Прасковья Филипповна, извините, вы, верно, к нам по обмену? Так мы не меняемся".

– Фу ты! Господи! – возмутилась Ничипуренко, в, свою очередь, ошибочно увязав чужие слова с тем, что держала в уме. – Уж больно вы скорые! Дайте срок – будет им и обмен!

– Простите, кому это им? – не понял Кошко.

– Вашей доченьке с нашим Володенькой! А кому же еще!? – подивилась его недогадливостью Прасковья Филипповна.

– Батюшки! Так вы к нам – вроде как свататься! – всплеснула руками Ольга Сергеевна.

– Сразу – и "свататься"! Какие, ей богу, нетерпеливые!? В этом деле нельзя торопиться… Я и подумала, раз Ирина Володеньке нравится, – схожу-ка, взгляну на родителей: что за народ и что там у них за квартирка… На личико ваша девочка вроде бы миленькая, а вот телесами не вышла: росточком мала и уж больно худая.

– Мы тоже не великаны, – развел руками хозяин.

– Не слепая, заметила, – подтвердила Ничипуренко. – Мне сказали, днем Ирина работает, вечером учится в ВУЗе…

– Девочка так устает! Так устает! – пожаловалась Ольга Сергеевна!

– Положитесь, милочка на меня! Уж мы перетащим ее на дневной факультет.

– Это как "перетащите"?! – удивился хозяин.

– Что "как"?

– Как это можно устроить?

– Шутить изволим? не поверила гостья.

– Помилуйте, я не шучу!

– Ну знаете… Вам действительно невдомек, почему ваша дочка-отличница не прошла на дневной факультет?

– Невдомек.

Ну а если подумать? Ну? Ну! – понукала она точно так же, как тот потливый словесник из приемной комиссии… – Ладно, позже поймете, товарищ Кошко. – успокоила Ничипуренко и подмигнула Ольге Сергеевне, в которой сразу же углядела "главу".

И тут его осенило: он должен был сообразить, что девочка не получила нужного бала потому, что имела папашей кретина, забывшего за философскими мудростями, что родители как-то сменили фамилию "Кац" на "Кошко". Смысл слова, вроде бы не изменился, а лицом по прежнему – Кац.

– А отчего бы Володе к нам не зайти? – осмелела хозяйка. – Нам тоже хотелось бы на него посмотреть.

– Резонно. Он обязательно вам понравится.

– Главное, – что бы Ирине понравился, – вставил слово Кошко.

– Правильно рассуждаете, – поощрила Ничипуренко. – Володенька уже несколько раз встречал у сестры вашу дочку… И как только мальчик признался, что хочет с ней познакомиться, я тут же к вам и примчалась: нельзя же позволить ребенку встречаться с кем приведется.

– Это как же!? Выходит они не знакомы! – поразился хозяин. – Он что у вас еще школьник?

Бог с вами! – всплеснула руками "норка". – Володя уже – аспирант!

Должно быть, она не могла взять в толк, чем приворожила к себе ее мальчика "эта пигалица – Кошко".

Ольга Сергеевна наклонила голову и стиснула зубы: ее душил смех. Она не хотела обидеть Ничипуренко и, отвернувшись, сказала: "Конечно, кому же, как не родителям думать о детях".

– Вот и я то же самое говорю! – с удовольствием подхватила гостья и, в знак особого расположения, дала понять, что у нее пересохло в горле, и хозяевам – в самый раз предложить ей хлеб-соль. Но для Ольги Сергеевны это было бы слишком, и, боясь, что не сдержится, она солгала: "Извините, Прасковья Филипповна, мы торопимся в гости". Ее уши и щеки стали пунцовыми.

– В таком случае не буду задерживать, – гостья уже направилась к выходу, когда на глаза ей попался выглянувший из-за шторы малыш.

– Господи! – воскликнула женщина. – Вы держите Кошку'?

– Котяшку, – уточнил хозяин.

Назад Дальше