Как и предрекал я в 1989 г. – в 1991 г. произошел "Ъ", который изменил мою жизнь. В 1996 г. должно произойти некое событие, которое даст новый толчок моей страшной, но и чудовищно избранной жизни, которую прожить тяжко, но каждый на Земле хотел бы, если бы результат показали сразу.
Канск-Енисейский. Кажется, здесь учился в первом военном училище отец. Просторное здание вокзала, переход, огромные буквы названия станции, деревянные домики, и впечатляющий простор и перспектива за городком. Там же за окраиной – спортивные самолеты и полчище вертолетов.
Перед Красноярском нашествие белых бабочек, капустниц. Блеклые, бледные, много и повсюду.
На вершину холма ведет дорога, но холм исчез, как только дорога открыла вершину.
Спиной к поезду на вергине сидели двое, один был стеклянный, во всем остальном очень похож на человека, но совершенно весь из стекла.
Сказочные пейзажи – ели, холмы, травы, земли, дома, сосны, березы – все хорошо, в меру и сильно, хотя и со вкусом.
Красноярск. Дыхание огромного города. Дачи за много километров до. Два мощных моста через Енисей. Обустроенность. Еще большая мощь, даже по сравнению с Иркутском. Вновь, как и над всяким городом, эфир наполняет информация, музыка, культура.
Очевидно, в Сибири сформировалась особая формация людей, которые уже в Сибири нашли свою родину. Большой исторический срок – три-четыре столетия. На ДВ нет еще такой формации.
Я хочу вновь приблизить Сибирь к Европе. Я хочу прошить Сибирь информационными скважинами. Это нужно и это возможно. Самодостаточность Сибири очевидна, а потому возможна и привлекательна для использования.
19 июня, 1994 г.
Туман спустился на землю, не стало тревожнее, стало бесконечнее, возвышеннее и опаснее.
У железнодорожной насыпи стоял дом не дом, а так избушка на курьих ножках, без окон и трубы, в приотворенную дверь были видны танцующие голые длинные ноги неопределенного пола и возраста, это была нижняя часть тела, начинавшаяся от пояса, точнее от талии.
Туман рассасывался, деревья проявлялись как на моментальном снимке. Нечеловеческая сила управляла туманом – как было ей угодно – от состояния безусловной силы до состояния безусловной слабости.
Дорога завернулась в нескончаемый круг, поезд встал на дыбы, и по вагонам можно добраться до неба.
Новосибирск. Мегаполис. Цивилизованный регион – огромное количество линий электропередач. На Оби. Большая, живая река. Как и в Красноярске – работающие люди, деятельные. Здание вокзала зеленого цвета. Плохо, что здание неосновательно. Кирпич покрыт штукатуркой. Насыщенность товарами очевидна. В киосках на перроне есть все. Носят газеты, книги. Понятно, уже иные приоритеты, люди живут, информация прежде всего.
Вокзалы Транссиба. Разные цвета, разные ассоциации. Хабаровск – серый, Чита – блеклая, желтоватая, Улан-Удэ – красновато-оранжевый, Иркутск – желтый, Красноярск – красный, а Новосибирск, как и Владивосток, – зеленый. Здание вокзала во Владивостоке – камерное, стильное, в эпохе, которая была со вкусом и довольством, неторопливая; а новосибирский вокзал отстроен в эпоху временщиков, грубо, в период царствования плебейской, однодневной, прагматичной вкусовщины; наконец, Владивосток – выход к морю, свободный выход в мир, это – геополитическое преимущество. Здание в Красноярске с претензией на стиль, попытка тонкая, но мощная, сделать функциональное здание. В Иркутске без особых претензий, но может быть поэтому здание получилось проще и вкуснее. Но самое стильное вокзальное здание было на станции Слюдянка, на Байкале: точное соответствие формы и содержания. И только на станции Зима новый вокзал. А так повсюду обветшание, запустение и безобразие.
После Новосибирска абсолютно среднерусский пейзаж. Ник. Лысенко, великий Мичурин – дети, их утверждения – детский лепет из неокрепших губ. Давно, очень давно человек воздействует на окружающую природу, меняя облик природы, меняя чуждую ему природную среду под родимую сердцу. Так и произошло уже с Сибирью.
Барабинск. Серое светлого колера здание вокзала. Атмосфера средней оживленности, но торгуют всячиной, предлагают рыбу, лук, пиво, водку, но газет и книг уже нет. Окунь хол. копчения – 1300 руб./шт., пучок лука – 500 руб.
День взошел медленно и бесповоротно. Начало не предвещало ничего роскошного, но и ничего провального.
Окончательно понимаешь смысл и стоимость страны, в этой дороге, которой нет никакого конца, окромя начала. Просто русские – это нация, которая не умеет жить в тесноте. Русские не строили, или меньше строили, только потому, что менее материалистичны, менее тщеславны, более духовны, более жертвенны, поэтому в духовном смысле Россия много взрослее западной цивилизации. Нам необходимо жизненное пространство. Русские любят и будут устраиваться в подлунном пространстве с комфортом. Для русского комфорт – это пространство для жизни, это – как для любого цивилизованного человека – чистые зубы и свежая рубашка. Для русского цивилизованность – это достаточное пространство для жизни: много пространства в географическом смысле. Хотя и в жилищном также: избы в русских северных деревнях всегда сверх всякой необходимости просторны.
Омск. Серое не примечательное здание вокзала. Огромного города не чувствуется. Особенной напряженности жизни, улавливаемой в Красноярске и Новосибирске, здесь нет. Иртыш – мал и тщедушен, но и на нем больше жизни, чем на более могучем Амуре. Город, как Новосибирск и Красноярск, по обеим сторонам реки. Очень много невозделанной земли, разнообразие овощей в огородах и на полях. Батон (французский) – 1000 руб., 0,8 кг. абрикосов – 4000 руб., 0,8 кг. Помидоров – 4000 руб., пучок укропа – 500 руб., бутылка пива – 1000–1200 руб.
Называевская. Зеленый с белым, маленький, немного вытянутый домик вокзала. По верху фасада, как над ресторанами в советское время, полукругом название станции. И светло-серая щебенка под ногами.
Странно, практически нет каких-то ярких особенностей на станциях, например еды, или сувениров, или одежды. Разве что калачи в Сибири, омуль на Байкале и все. В остальном ассортимент один – вареники с картошкой, с капустой, вареная картошка, кефир, соленые огурцы, водка, пиво, зелень, молоко, томатный сок, хлеб, сало, соленая рыба.
Страна усреднена до безобразия. Возможностей для усиления и развития, и укрепления в регионах еще довольно. Нужен в каждом регионе свой колорит.
На огромном лугу пасутся черные коровы, их стережет железный человек, весь из чистого железа, и выкован этот пастух деревенским кузнецом из железного метеорита, который упал в колодец во дворе дома. Вот этот железный пастух уже стережет деревенское стадо уже несколько столетий. Вдруг растворилась незримая доселе дверь на небе и оттуда выпрыгнул черный крылатый конь. Точнее, не выпрыгнул, а вылетел. И крыльев у него вовсе не было, только длинная до земли грива, шелковистая и удивительно красивая. Конь спускался по спирали на землю, а грива развевалась и постепенно закрыла все небо, и наступила ночь. Затем конь ступил четырьмя копытами на землю, стукнул ими оземь, и из под копыт сверкнув, вылетела упруго луна и осветила землю. Только раз в сто лет и только в этой деревне так наступает ночь. Конь приходит на землю из благодарности к герою, который родился в этой деревне, конь приходит на землю уже шесть сотен лет подряд, после победы над татаро-монголами в 1380 году на Куликом поле. Этот герой – монах Пересвет.
Ишим. Это уже Тюменская область. Зеленое с башенками и зубцами здание. С гербом города на фасаде. Пучок укропа – 400 руб., пирог с маком – 1000 руб.
Кучка местных героев, дураков, богачей на час провожала трех друзей в Москву; цари в деревне, расхристанные, самодовольные, космополитичные, а’ля западный стиль в одежде и поведении.
Тюмень. Первое современное большое здание вокзала, видимо, не без удобств внутри и снаружи. Серого цвета, стильное, кавказцев много. Стоянка на перроне. Ларьки со всякой снедью, много фруктов, почти цивильная торговля. Противно пахнет.
Вновь заболело сердце, которое стало как открытая рана, – в этот раз подумал об отце, которого я почему-то не пригласил к поезду во время остановки.
Было много мошки, кусучей и противной.
На выезде из Тюмени нас провожал красноватый закат. Город не впечатлял.
И вновь над миром торжествует золотистая луна. А на ДВ уже рассвет. Ведь скоро 22 июня, скоро самая короткая ночь в году.
Дорога неумолима и бесконечна. Мы сбились в круг, и ничто нас не вытащит из него. Да! Кроме еще одного круга. Всякий круг сменяется новым, которого ждет та же участь. Надежда одна – какой-нибудь круг сделать бесконечно большим, чтобы никогда не встретиться с собой.
Мне тяжело. Вновь сердце.
Бессмысленно превращать Россию в европейскую страну.
Повсюду игрушечные, просто сказочные, какие-то лубочные пейзажи. Особенно ирреально получается, когда часть пейзажа в тени, другая освещена, равнина сказочная – поля, холмы, коровы, дома, лес, горизонт, уходящий за горизонт.
20 июня, 1994 г.
Последний день в пути, последние сутки начнутся через 4,5 часа.
Екатеринбург я проспал, помню из студенчества, точнее из середины 80-х, что город имеет столичный размах, а также инфраструктуру на высоком, самодостаточном уровне.
Знак границы, точнее знак соединения Европы и Азии – серого цвета удлиненная пирамида, кажется, с золотыми буквами; рядом станция "Вершина", на 1777 км от Москвы, после Екатеринбурга. Было уже под утро, но сумрачно.
Поезд несется к сердцу России. Так мы пересекли страну с юго-востока на северо-запад по диагонали.
Бессмысленно превращать Россию в европейскую страну. Сделайте это, и Россия перестанет существовать. Сила страны – в соединении Европы и Азии в одном теле, сила страны в великой гармонии. В этом и сила русской нации – соединении несоединимого в одном целом, огня и пламени, белого и черного. Не оставаться наблюдателем или потребителем, созерцателем зрелища столкновения или воссоединения, и организовать этот процесс, и в нем участвовать. И поэтому знак, показывающий соединение Европы и Азии, – это великий и исконный символ российской нации и российской государственности.
Солженицын в одном прав. Если Москва превратится в европейский город, то ради спасения нации, назначение столицы должен взять любой другой город России – Новосибирск, Екатеринбург и др. Поскольку абсолютная европеизация Москвы означает истощение жизненных сил, сужение желаний.
Глобализм для России – это как основа не только развития, но существования.
Неужели дух потребительства покорил Россию? Угас огонь покорения, освоения, захвата и удержания новых пространств? Неужели слово "экспансия" – потеряло для России первозданный смысл и значение? Нужно разбудить все эти желания, превратить их в страсти и точку.
Наконец, страну, которая на три четверти лежит в Азии, бессмысленно превращать в европейскую, это будет означать смерть страны.
Восход уже засеребрился, разлил жидкое серебро по кромке неба на востоке, а серебро упало в голубое, стало смешно и торжественно, и небо, лишенное ночной целомудренности, окрасилось в пастельные тона.
Я большую часть своей жизни прожил в Азии, и пропитался азиатским духом – Уфа-Башкирия, Тюмень, ДВ. Да, это через призму славянизированной страны, но все же здесь особый азиатский дух, энергия, исходящая от земли, воздуха и леса, они проникли в мое существо.
Кстати, моду на Россию, на каждую ее территорию и части надо сделать еще и для тех людей, которые живут на этих территориях; например, надо создать сверхмоду на Дальний Восток, что важно даже не для интенсификации колонизации, но для усиления самоощущения, и оформления политической, общественной, государственной значимости для тех людей, которые живут на ДВ, чтобы они почувствовали себя особыми, нужными стране.
Всю дорогу с нами пионы. Два розовых отпали рано, а белый и на шестой день роняет белые лепестки.
Мы уже в Пермской области. Пермские леса. Чудные леса.
Странно стояли люди у речки. Это были совсем маленькие люди, по виду дети, один ближе к воде, другие дальше, стоят и смотрят через реку, будто ждут появления чего-то оттуда с другого берега реки. Они ждут новой радости, или нового страха, еще у них раннее утро, они скудно одеты в невыразительные одежды. Это – лесные люди, которые давно живут в городе, но иногда они собираются вместе и приходят в лес, туда, где могилы их предков, которые убили себя, чтобы не покориться цивилизации.
Пермь. Стоит на Каме, которая впадает в Волгу, которую мы проедем перед Ярославлем. Вокзальное здание красноватое. Здание так себе, нет размаха, но город большой, по обе стороны реки. Река, конечно, судоходная, живая, два моста – железнодорожный и автомобильный.
Поезд остановился на глухом полустанке. Мы с детьми вышли погулять в соседний лесок, поскольку проводник сообщил, что поезд будет стоять очень долго.
Пермские леса – уникальные корабельные сосны, перемежающиеся лиственными островками.
Зашли мы за кустик, прошли еще немного под соснами, и вдруг увидели маленькое лесное озеро, на берегу которого сидела сестрица Аленушка и горевала.
Что же ты горюешь, спросили у нее дети.
Да, вот, мол, братец Иванушка потерялся в лесу, я его искала-искала, но не нашла, и решила поплакать немного от усталости и огорчения.
Не горюй, сказали Аленушке дети, найдется твой Иванушка, наверное, его утащила ведьма. Давай поедем с нами на поезде, найдем твоего братца. Аленушка согласилась.
Привели мы девочку Аленушку в вагон, умыли, дали ей свежее платьице и носки, трусики и маечку, затем накормили, дали жвачку и почитали ей книжечку про сестрицу Аленушку и братца Иванушка.
А поезд тем временем тронулся. Ночь. А утром мы не нашли Аленушку, наверное, она сошла на какой-то ночной, и близкой к Иванушке станции.
Природа демонстрирует свои фантастические возможности, демонстрируя удивительную ловкость и необходимую легкость в смене пейзажа.
Анька чувствует в себе силу, которая перехлестывает ее через край, но пока не только не умеет распорядиться этой силой, но и не умеет назвать эту часть своей природой. И пока эта сила довлеет над Аней.
Главная задача: дать Ане понять, что в ней есть нечто, чего нет у большинства людей, и эту силу надо обуздать, и стать над нею, использовать ее в своих целях.
Балезино. Это – Удмуртия. Серое здание вокзала с желтыми буквами. Буханка хлеба – 500 руб., манты – 1000 руб./5 шт. Скопище резервных электровозов и тепловозов, несколько хорошо сохранившихся паровозов начала века – все хорошо законсервировано. Здесь сосенки другие, а главное, березы – тонкие и высокие, тянутся к солнцу; совсем другие были под Екатеринбургом и Пермью – крупные, основательно устроившиеся.
Киров (Вятка). Нищета, запустение. На перроне бедно одетые люди продают игрушки и псевдорусские расписные подносы, а также обычную еду, газеты, книжки, пиво и т. д. Ничего особенного я не увидел, разве что в поле одинокую избушку, пустую, но на вид крепкую.
Путешествие – как сеанс цветотерапии. Зеленый цвет чрезвычайно гармонизирует психику. Столько зеленого, точнее зелени, зараз я никогда прежде в своей жизни не видел.
Шарья. Костромская область. Желтое здание вокзала. Хорошая архитектура, но все обветшавшее. Огромные буквы – название. Прежде буквы были иллюминированы. Невелико все местечко; к поезду вышла группа милиционеров, впереди дебильного вида увалень с рацией. Бабки предлагают все и все недорого. Всюду продают молоко.
Всюду русская природа. Русский север.
Здесь деревни беднее, чем на Урале и в Сибири. А природа ущербнее, хотя может быть и изящнее. Деревья изящнее, стремятся к солнцу, к свету. Много затопленной земли. Берез мало – больше осин.
В окно купе, в котором едут дети, кинули камень, разбилось внешнее стекло. Трудно представить существо, которое бросило камень. Очевидно, это преступник, как, впрочем, и всякий, который удовлетворяет свои желания за счет других людей.
Березы и осины продолжают тянуться к небу, к солнцу, им мало тепла, и очень много влаги на земле, внизу.
Закат не розовеет, а лиловеет, нежно-лиловым светом окрашен запад. И кругом деревень и городков леса. На ДВ были сопки, а здесь леса.
Очень мало возделанной земли, леса, сплошь леса.
Очень много полевых цветов, самых всяких.
21 июня, 1994 г.
Ярославль. Я совершенно смущен новизной и красотой здания вокзала. Желтое, стильное, со шпилем и витражами. Т. е. ни в какое сравнение и с самым значительным в восточной части страны. И на всем налет цивилизации, даже платформы сделаны вровень со ступеньками вагонов для удобства пассажиров.
Почему в центре страны даже состояние вокзалов лучше, чем в сибирских городах, значение которых для России вряд-ли меньше, а, видимо, и выше, чем Ярославля?
Много раз убеждался, что территории, которые ближе к центру, и имеют больше.
Хотя мне Ярославль уже не интересен. Все города центра России – под влиянием Москвы, и никогда на новое значение уже не могут претендовать. А именно этим привлекают города Сибири, Урала, ДВ.
Как когда-то за власть с Москвой спорили города центра России, тот же Ярославль, так и теперь за первенство в России с Москвой спорят Екатеринбург и Новосибирск и т. п.
Кстати, когда-то Москва уже проигрывала, после рождения СПб. И, если будет продолжаться безмерная европеизация Москвы, если будет углубляться местничество в Москве, Россия ради своего спасения отторгнет Москву и изберет другую столицу, на роль которой вполне годятся некоторые города Сибири и Урала. Тем более что столице евразийского государства, три четверти которого лежит в Азии, значение которой растет в пику Европе, надлежит быть в Азии, поближе к Тихому океану.
Был дождь. Град чувствовался в своей значительности. Смешались ночь и дождь, и Волгу я проспал. И все сомнения преодолены. Для поражения уже нет времени и времени.
Дождь показался близко-близко, и вот уже вновь кроме меня и дороги нет никого. Только я верю и люблю. Только я верю и люблю себя.
Я всегда впереди всех. Я – само движение, мощное, неудержимое, загадочное снаружи, и огромной силы внутри. Чем меньше я хотел опережения, тем дальше уходил от окружения, любил я его или нет. И всегда оставался один. Причина одиночества – страх быть не правильно понятым. Но зачем бояться, надо к этому стремиться. Пускай не понимают. Мое содержание в моих книгах, я там объясняюсь и объясняю. И всякий следующий роман или повествование – это продолжение себя, своей жизни в своем окружении.
Пять утра. В часе езды от Москвы. Туман сошел на землю. Вдруг возле дороги возникло здание – красное, многоэтажное, с огромными и ярко освещенными окнами. Ни одного темного окна. Чуть дальше в тумане расплываются очертания огромной заводской трубы. Я открыл окно – ни одного звука из здания. В округе ни домика, ни малейшего присутствия человека.
Возможно ли это? Да, если это есть. Как и обглоданные каким-то паразитом деревья у дороги. В период цветения и буйной зелени, и листвы свежей, черные остовы деревьев.
Москва уже. Ее голоса, радиоголоса, встречают нас на подходах к городу. Огромный город втягивает. Ворожит и дышит, волнует и нравится, все прощаешь, все забываешь, ради этого города, все обиды. Это не я нервничаю, это – она, они.
Я не люблю въезжать на поезде. Все города показывают именно железной дороге свои кишки. Тоже и в Москве. Но дело не в Москве.
Мы въехали. Я смотрю глазами детей и Лены, и волнуюсь не я, а они.
Пройдет.
Но мы сделали этот переезд. Я сделал, что хотел. Теперь мы дома, наконец-то.
1994–2001 гг.