Слава перелистнул журнальчик. Девицы сидели на лавочке, болтали и явно никуда не торопились. Конкретного плана действий у него еще не было, но он был уверен, что возможность сегодня обязательно представится, и до конца дня он свою работу сделает.
Но вот подружка объекта встала на ноги и потянула объект за собой. Девицы подошли к краю тротуара и принялись голосовать. Слава понял, что его час настал. На улице, правда, он никогда этот фокус не проделывал, но в метро ему трижды удавалось успешно завершить свою работу подобным образом. Суть фокуса заключалась в следующем. Слава идет вдоль платформы и, в тот момент, когда приближается поезд, незаметным движением несильно тычет жертву указательным пальцем в район поясницы, в нужную точку. Жертву временно парализует, и она мягким кулем валится вниз, под поезд. Ни у кого и в голове нет – подозревать в этом происшествии проходящего мимо Славу. Главная сложность в этом трюке – синхронизировать воздействие на объект с приближением транспортного средства. Единственное ограничение – это сезон. Этот замечательный фокус нельзя было применить в холодное время года. Но сейчас стояло лето, просто-таки замечательное лето, и обе девицы призывно сверкали обнаженными полосками своих спин.
Слава мгновенно оценил обстановку; прикинул расстояние до объекта и от объекта до перекрестка, где, дожидаясь зеленого сигнала, стояли четыре машины, и демонстративно-ленивой, но в то же время стремительной походкой, как леопард во время охоты, двинулся к своей жертве. У Славы было рассчитано все. Он контролировал ситуацию абсолютно. Одним глазом он держал в поле зрения объект, а вторым – стартовавший от светофора черный "Лексус". Этот не станет тормозить перед девицами. Такие извозом не промышляют. "Лексус" набрал скорость, и Слава тоже. После того, как он нанесет свой хитрый удар, пройдет полторы-две секунды, прежде чем жертва свалится на мостовую прямо под колеса подъехавшего "Лексуса". За это время Слава уже будет метрах в пятидесяти от места происшествия, а пока суть да дело, пока ахи да вздохи, он уже будет на Климашкина.
Слава был уже в нескольких метрах от объекта, он уже выключил мозг и включил автопилот инстинкта, когда знойный летний воздух перед ним вдруг неожиданно сгустился, и он почувствовал, что наткнулся на какую-то невидимую преграду. Как на резиновую стену. Слава изо всех сил упирался ногами и отчаянно помогал себе руками, но невидимая резиновая стена подалась совсем на чуть-чуть. Это продолжалось какую-то долю секунды, не больше, но этого хватило, чтобы сбить Славу с выверенного ритма. Стена так же неожиданно расступилась, выпустив его из своих объятий. Одним прыжком он поравнялся с девицами, нанес молниеносный удар и, все так же широко и стремительно шагая, унесся в сторону улицы Климашкина. Слава уже слышал бешеный визг тормозов и отчаянный крик ужаса за спиной, когда до него наконец дошло, что же все-таки произошло. "Черт, черт, черт, – как заклинание повторял он, быстро удаляясь от места происшествия. – Откуда взялась эта чертова стена? Черт, черт, черт!"
Слава, потративший лишнюю долю секунды на борьбу с этим невесть откуда взявшимся непонятным, необъяснимым атмосферным образованием, ошибся. Он нанес удар не объекту, а той, второй девице.
"Классно было бы сейчас оказаться в прохладном, кондиционированном салоне, – помыслила Анна, завидев приближающийся представительский автомобиль. – Нет, такой не остановит". – Она даже руку опустила, но Ирка, стоявшая по ходу движения первой, ничтоже сумняшеся продолжала голосовать.
Краем глаза Анна заметила, как за их спинами мелькнула какая-то тень, но тут Ирка безвольно уронила протянутую вперед руку, ноги у нее вдруг подкосились, она вся как-то сразу обмякла и начала заваливаться вперед, на мостовую. "Солнечный удар", – мелькнуло в голове у Анны. Она успела схватить Ирку за руку, но та утекала из ее рук, как студень. Оглушительный визг тормозов заставил Анну поднять глаза. Почти прямо перед собой она увидела хромированный оскал радиатора и огромные, в пол-лица, испуганные глаза ошалевшего водителя. Инстинктивными, судорожными движениями рук Анна безуспешно пыталась остановить падение обессилевшего, безвольного Иркиного тела, и тут рука ее наткнулась на что-то твердое и упругое. "Ремень… Сумка…" – обрадовалась она. Анна цепко ухватилась за ремень Иркиной сумки и, что есть силы, дернула на себя. Рывок отбросил Ирку на тротуар, а Анна, стоя на бордюре, забалансировала руками и, не удержав равновесия, спиной вперед полетела на мостовую.
Эпизод 12. Сосо. Петроград. 1917
Удача… А что такое удача? Это же очень просто. На этот вопрос каждый ответит. Удача – это, когда при самой поганой раздаче, при отвратительнейшей карте вдруг срываешь банк, потому что у остальных карта оказалась еще отвратительнее. Или опять же рулетка… Когда угадаешь. Но азартные игры подчиняются законам математической статистики, согласно которым ты не будешь ни в выигрыше, ни в проигрыше, если играешь достаточно долгое время.
Так значит удача не в том, чтобы сорвать банк, а в том, чтобы суметь после этого выйти из игры? Но это уже, как бы, и не совсем удача. Ибо в этом случае из области мистики, подарков судьбы мы переходим в область здравомыслия, трезвого расчета и каждодневной практики серых человеческих будней. И что же? Так-таки и не существует никакой удачи? Нет и не может быть никаких подарков от судьбы ни за отчаянную храбрость, ни за благонравие, ни за красивые глаза, наконец, а права кондовая народная мудрость, гласящая: что посеешь, то и пожнешь; что потопаешь, то и полопаешь?
"Нет, это не так!" – воскликнет каждый и приведет сколь угодно много примеров, свидетельствующих об обратном. Общий смысл этих примеров сводится приблизительно к следующему.
Двое возделывают свои участки. Один из них в поте лица пашет и пашет. И так каждый день, каждый год… До конца своей жизни. А результат – когда-то лучше, когда-то хуже… Но все это в пределах общепринятой нормы. А другой копнул пару раз, и на его участке забил нефтяной фонтан. Чем не удача? Самая, что ни на есть, настоящая удача! Правда, рассказчик при этом не станет обременять вас информацией о том, что впоследствии на владельца нефтеносного участка наехали хищные рейдеры и пустили его по миру в чем мать родила. Но это уже находится за пределами рассматриваемой темы. Или, как любят у нас сейчас говорить, это – не наш формат.
Так что же такое удача? И существует ли она вообще?
Сидя на жесткой деревянной полке, через окно остановившегося вагона Сосо со спокойным безразличием взирал на разномастную человеческую реку, затопившую перрон. Очень много людей в форме (война все-таки), но и штатской публики, среди которой сразу же бросались в глаза бывшие ссыльные, было немало. Ссыльные из общей массы выделялись даже не столько своим потертым, несколько затрапезным видом, сколько сумасшедшими, бешено горящими глазами и широкими, счастливыми улыбками. Вот оно! Свершилось! Столица великой империи стала столицей победившей революции! Не зря боролись, не зря мучились, не зря терпели, не зря голодали и мерзли! Все это не зря!
Ты что сидишь? – тронул его за плечо Лева. – Пойдем…
Нет. Не хочу толкаться, – ответил Сосо. – Подожду. Четыре года ждал, подожду еще пятнадцать минут. – Он усмехнулся в густые черные усы.
Ну, как знаешь. – Лева подхватил чемоданы и боком, держа один чемодан перед собой, вклинился в очередь пассажиров, спешащих на выход. – Завтра, как договорились.
Сосо поднял в прощальном приветствии руку. Много разных мыслей, наверное, теснилось в тот момент в головах у бывших ссыльных. Но, наверняка, у всех была одна общая: "Питер, наконец-то Питер! Уж теперь-то…"
Сосо не любил этот город. Город прямых улиц и строгих перспектив. Город недоверчивых и холодно-вежливых людей. Сосо отдавал себе отчет в том, что скорее всего в нем говорит некая провинциальная закомплексованность, но все же насколько ближе были ему и природное искреннее тифлисское веселье, и чумазое нефтяное бакинское братство, и московское намеренно-показное в пику Питеру, но все же непритворное радушие. И еще много, много других городов и городишек, раскиданных по просторам великой империи, там, где ему довелось побывать, и там, где он никогда не был, Сосо предпочел бы Питеру, если бы просто выбирал себе место для жительства. Пожалуй, единственное место, которое он сменил на Питер без сожаления, это – поселок Курейка Туруханского края.
Сосо снова усмехнулся и, если бы кто-то мог видеть эту усмешку, он бы долго гадал, чего в ней было больше: самоиронии или тихой грусти уставшего от жизни человека.
Перрон опустел, и Сосо, закинув на плечо тощий вещмешок, вышел из вагона. Не спеша, он прошелся вдоль поезда и через зал ожидания вышел на площадь перед вокзалом. Большинство пассажиров транссибирского экспресса уже успели разъехаться. Немногочисленные извозчичьи пролетки, еще стоящие перед вокзалом уже были наняты, и татары-носильщики перегружали на них багаж со своих тележек. Сосо, как всякий человек, давно не бывший в большом городе, был оглушен и придавлен тяжелым каменным многопудьем, замкнутостью и ограниченностью пространства, многолюдством и многозвучием Петрограда. Он постоял некоторое время, вживаясь в новое пространство, давая инстинктам городского жителя всплыть на поверхность. Так человек, надевший новую обувь, на секунду замирает, чтобы лучше почувствовать – не жмет ли.
Сосо засунул руки в карманы своего потертого, залоснившегося на швах черного пальто и выудил оттуда пять копеек. Он усмехнулся в третий раз, хотя здесь было впору и захохотать. Он, человек, добывавший для других миллионы, чтобы они в своих комфортных, безопасных заграницах вели спокойную, безбедную жизнь, остался с медным пятаком в кармане. Сосо и раньше догадывался, чего стоят его товарищи. Теперь он знал их цену с точностью до копейки.
"Хорошо, не придется идти пешком, – подумал он. – Поеду к Серго на трамвае". Серго и его семья, старые, еще тифлисские друзья, были единственными, кто не позабыл Сосо, единственными, кто помогал ему, когда он голодал и мерз в этой ледяной дыре за Полярным кругом.
Сосо поднял голову, намереваясь осмотреться по сторонам. Прямо перед ним припозднившийся офицерик ругался с извозчиком, пытаясь заставить везти себя.
Каналья! Хитромордая бестия! – изощряясь, лаялся офицерик.
Ну, ей-ей, никак не могу! – отбрехивался извозчик. – Втулка лопнула, заднего левого, почитай, что нету. На нем и квартала не проедешь. Пока свояк новую втулку не подвезет, с места не стронусь.
Сосо, привлеченный этой сценкой, продолжил наблюдать за действующими лицами, позабыв про свой трамвай.
Извозчик, здоровый, плотный мужик с окладистой темно-рыжей бородой сидел на козлах вполоборота, лениво отбиваясь от наседавшего на него офицера.
Не… Не поеду… – А когда офицер, предприняв последнюю безуспешную попытку уговорить его, в сердцах помянул всю женскую половину его родни, твердо заявил: – Чтой-то вы так лаетесь, гражданин… Чай, не при царском прижиме. Сказал, не повезу, значит, не повезу!
Офицер, подхватив свои чемоданы, зашагал в сторону Лиговки. Сосо с интересом разглядывал рыжебородого здоровяка. Ему довелось пожить в Питере, и местный народ он изучил неплохо. "Какой-то он странный, – подумал Сосо. – Больше похож на московского "ваньку" или даже на тифлисского фаэтонщика". Напоминание о тифлисских извозчиках сразу же вызвало из памяти целую череду картин из его бурной молодости. О! Тифлисские извозчики – отчаянные ребята. Много интересных дел сделано с их участием. Сосо увидел, как наяву, что летят они по Головиновскому проспекту мимо "Националя", мимо Оперы… Извозчик, стоя на козлах, в одной руке держит вожжи, а второй крутит над головой длинный кнут. Нет, не для того, чтобы подхлестывать своих коней. Красавцы-кони, умницы-кони летят, как птицы. Они знают – кого везут и знают – с чем везут. Нет, кнут нужен не для них. А для тех, кто не торопится уступать дорогу, для тех, кто не слышит или не хочет слышать громовой клич тифлисских извозчиков: "А-во-э-э!" Для тех, кто считает себя самым важным и главным на дороге. А-во-э-э! Посторонись! Дай дорогу! А-во-э-э! Мы торопимся делать революцию!
Сосо тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение.
Милости просим, вашбродь. – Извозчик соскочил с козел и сделал приглашающий жест, указывая на свой экипаж.
Из-под длинного козырька извозчичьего картуза были видны только большой крючковатый нос и разбойничья борода.
"Нет, какой-то он не такой, – снова подумалось Сосо. – Не питерский. В этом городе любой человек, прожив даже пару лет, становится похож на… на… – Сосо подыскивал сравнение. Услужливое подсознание подсунуло ему картину подледного лова, когда они вдвоем с хозяином в жуткий мороз таскали рыбу из проруби. Рыбина, выброшенная на лед, тут же, вытянувшись в струнку, оледеневала. – На замороженную рыбу с мертвыми, оловянными глазами. – Наконец нашелся Сосо. – А этот не такой. Живенький. Небось, вчера только приехал". Как завороженный, он сделал пару шагов по направлению к пролетке, но потом, вспомнив, что у него нет денег, остановился и повернулся, чтобы идти на трамвай.
Куда же вы, вашбродь?! – возопил извозчик.
У меня денег нет, – неожиданно для себя признался Сосо.
Какие деньги? Не надо никаких денег. Садитесь в экипаж, вашбродь, – продолжал уговаривать извозчик. – Я все равно в ту сторону еду.
"В какую еще ту сторону? – с недоумением подумал Сосо и, поднявшись в экипаж, развалился на мягком кожаном сидении, бросив рядом с собой свой вещмешок со скудными пожитками.
Но! Трогай! – рявкнул с козел извозчик, и застоявшаяся лошадка резво взяла с места.
"Какое, однако, забытое удовольствие – прокатиться на мягком сидении, в рессорном экипаже вместо того, чтобы месить мартовскую грязь… – Сосо испытал миг блаженства от узнавания простой, обыденной вещи, но вещи из прошлой жизни, жизни до Курейки.
А почему ты меня благородием величаешь? – осведомился он у извозчика.
Так благородие и есть. Я же вижу, – обернувшись назад, заверил бородач. Из-под козырька хитро блеснули два черных глаза-уголька.
"Издевается что ли мерзавец?" – засомневался Сосо.
Тот штабс-капитан, которому ты про втулку плел, значит, гражданин, а я, стало быть, благородие?
Так точно, вашбродь. – Извозчик снова обернулся и оскалился в широкой улыбке. Рыжая борода расползлась в стороны и обнажила на удивление белые, ровные зубы. – Нынче же совсем другие дела пошли. Это ведь не царский прижим. Был благородие, а стал гражданин. А втулка… Да, подвела меня втулка, весь день наперекосяк. Вот неудача-то…
Лопнувшая втулка – неудача. А что же, по-твоему, удача? – поинтересовался Сосо.
Удача-то? – повторил извозчик. – Известное дело. Какая может быть удача, когда война идет? С двумя ногами и с двумя руками остаться. Да еще с целой башкой на плечах. Вот оно и есть – главная удача.
"А ведь прав стервец, – согласился с бородачом Сосо. – Не загреми я в Курейку, отправился бы в окопы…" Многожды помянутая недобрым словом Курейка, где зима продолжалась одиннадцать с половиной месяцев, а весна, лето и осень пролетали за оставшиеся полмесяца, отчетливо разделила его жизнь на две части; на до и после. До Курейки жил на свете отчаянный молодой человек, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Молодой человек, никогда не задумывавшийся о том, что такое удача, потому что удача всегда была с ним. Казалось, сам черт ему ворожит, так он был успешен и удачлив.
И тут с ним случилась Курейка. Этим словом Сосо обозначал все, что с ним произошло с той секунды, когда он был арестован в последний раз. Слишком многое ему довелось узнать и прочувствовать за эти четыре года. От предательства и забвения до чисто физических страданий. Во многия знания – многия печали.
Четыре года… Целых четыре года, выброшенных из жизни. Хотя… Как на это посмотреть. Может быть, выброшенных, а может быть, и приобретенных. Сосо за эти годы многое переосмыслил, пройдя через разные этапы душевного состояния, в том числе и через полное отчаяние. Попросту говоря, от тоски и безнадеги Сосо запил.
Пили в Курейке самогонку. Казенной, а уж тем более любимого им вина, было не достать. Пил обычно Сосо в одиночку, запершись в своей тесной комнатенке, пил до тех пор, пока не падал без чувств в свое никогда не прибираемое логово, почему-то именуемое кроватью.
Справедливости ради надо сказать, что продолжалось это недолго. В один прекрасный день, а может быть, ночь (кто их разберет за Полярным кругом, особенно с пьяных глаз) наведался к Сосо старый батумский знакомец – Пантелеймон.
В дверь культурно, но требовательно постучали. Хозяин так не стучал. Хозяин вообще никак не стучал после того, как разбуженный его стуком Сосо, спросонья раздраженный и злой, съездил ему в ухо. Сосо, удивившись (Яшку, что ли, черт принес?), с трудом вылез из-за стола и, нетвердо держась на ногах, шагнул к двери. Крючок, зацепившись за петельку, все никак не хотел откидываться, и ему пришлось повозиться, прежде чем проклятая дверь поддалась.
Гамарджобат, пативцемуло Сосо, – гость легким касанием заставил его посторониться и, пройдя в комнату, уселся за стол, на единственный табурет, на котором до того восседал Сосо.
Га-гамарджобат… Какого хрена?! Ты кто такой?! – держась за притолоку, возмутился бесцеремонностью гостя Сосо.
Так-то вы гостей принимаете, уважаемый? – сладкой патокой растекся пришедший. – Старых знакомых признавать не желаете… А уж я ли для вас не старался…
Ты кто такой? – снова спросил Сосо. С трудом поймав крючок, он притянул к себе дверь и безуспешно пытался загнать его в предназначенную для этого петельку.
Да Пантелеймон я, Пантелеймон! Батум, 902 год, помните?
А-а-а, Панте-лей-мон… 902-й год… Нет, не помню. – Сосо плюхнулся на кровать.
А вы, я гляжу, пьете-с, уважаемый, – с некоторой долей иронии констатировал гость.
А ты, что… Осуждать меня приперся?! – заревел Сосо, попытавшись привстать с кровати.
Ни в коем разе. Ни-ни, – заверил его гость.
Все предметы, наличествующие в комнате, незваный гость и даже сама комната раздвоились и закружились друг за другом в неспешном хороводе. Сосо напрягся, пытаясь опереться взглядом хоть на что-то незыблемое. Взор зацепился за рыжего гостя, сфокусировался… Это ничего, что их двое, зато контуры стали резкими и четкими. Крючковатый нос, нафабренные, торчащие кверху усы, бородка, загнутая вовнутрь, наподобие запятой… "Нет, черт возьми, это не Яшка, – понял, наконец, Сосо. – У Яшки и усы, и бородка… Тоже… Но у него черные, а у этого рыжие… Да и что Яшке у меня делать ночью? Его ко мне и калачом не заманишь. А может быть, сейчас не ночь, а день?"
Глубокоуважаемый Сосо, – почему-то гость начал вдруг говорить с заметным мингрельским акцентом. – Имею честь сообщить вам…