Разумеется, Рольф ни минуты не верил в существование санкт-галленской подруги. Сибилла обманывает сто, считает за дурака, пора положить этому конец. Злосчастную встречу в его конторе (после того как Сибилла вышла из клиники) ее супруг, мой прокурор, описал не совсем точно. Ожесточенно молчал (так уверяет Сибилла) Рольф, а не она.
Протоколирую.
Ей битый час пришлось прождать в приемной, покуда секретарша не сказала: - Господин прокурор просит… - Рукопожатие. Сибилле казалось, что сейчас она упадет па пороге, но Рольф ее поддержал, и она (это правда) прямо пошла к окну, как будто явилась сюда полюбоваться видом. - Так это твоя новая контора? - сказала она, словно бы ничего и не случилось. - Отлично! Это было сказано от смущения. - Да, - ответил он, - это моя контора. - Он смотрел на нее, уверенный, что она вернулась из поездки с любовником. - Мне надо поговорить с тобой, - сказала Сибилла. Рольф указал ей на глубокое кресло, как клиентке, предложил сигарету из большой коробки на столе, так сказать, сигарету служебного назначения. - Спасибо, - сказала она и спросила: - Как ты поживаешь? - А ты как? - вопросом на вопрос ответил Рольф. - Они сидели друг против друга и курили. Рольф за своим огромным столом - она по ту сторону, одна-одинешенька. Хочет ли он еще слышать о их былой близости? Мало того, что он иронически спросил: - Ну, как было в Санкт-Галлене? - он еще добавил: - Ты извини, через полчаса у меня заседание. - Конечно, Сибилла и слова вымолвить не могла. Почему он откровенно не спросит: - Где ты была? - Почему просто и прямо не скажет: Ты лжешь! - Вместо этого Рольф сообщил ей, что переезд в новый дом состоялся. По счастью, в тот день погода была недурна… Он говорил о переезде спокойно, деловито, без всякого недовольства, не упрекая ее за отсутствие. - Твои вещи покамест просто втащили в дом, - объяснил он, - ведь я не знаю, как ты хочешь расставить их… а кроме того… - Тут, к сожалению, зазвонил телефон… (Из клиники Сибилла прежде всего заехала на старую квартиру. Ее шаги, гулко отдававшиеся в опустелых комнатах, выцветшие обои с темными прямоугольниками на месте снятых картин, покинутость, разрушение, - неужели она шесть лет прожила в этих стенах? Ужасно видеть все это после ее тайной, унизительной, необходимой, раздирающей душу, несмотря ни на какой наркоз, утраты. Она заплакала: эта опустевшая, покинутая, нестерпимо жалкая квартира - наглядный итог ее жизни. Она попыталась позвонить Рольфу, напрасно, телефон уже не работал. Тогда она поехала в новый дом посмотреть комнату хозяйки: сплошная неразбериха, мебельный склад, бессмыслица - сваленные в кучу зеркала и картины, книги, вазы, шляпные картонки, обувь, швейные принадлежности - всё безукоризненные, дорогие вещи, но не больше, куча вещей, которую можно поджечь и уничтожить. Ганнес ни на минуту не оставлял ее в покое, но когда он захотел показать ей папин кабинет, Сибилла замерла на пороге. Потом поехала сюда!..) Наконец Рольф закончил свой разговор и положил трубку, как видно, стараясь вспомнить, о чем они говорили, когда позвонил телефон. Немного погодя он сказал: - Ах да, тебя вызывали из Парижа. Звонил какой-то господин Штиллер, должно быть, твой любовник. - Сибилла только подняла на него глаза. - Надеюсь, - добавил он, ты не разминулась с ним! - Излишнее добавление, Сибилла уже взяла свою сумку и невольно поднялась с места. - Куда ты? - спросил он. - В горы, - коротко ответила Сибилла, думая об афише, которую видела по пути сюда. - В Понтрезину. - И Рольф, твердолобый упрямец, которому не надоело играть комедию, учтиво проводил ее до дверей. - Поступай, как знаешь, - сказал он и поднял перчатку, которую она уронила. - Спасибо, - сказала она. Теперь, собственно, ей можно было уйти, она и сейчас не понимает, почему не вышла тогда из кабинета, а снова вернулась к окну. - По-моему, мы ведем себя оба как дети, это смешно… - сказала она. Рольф ничего не ответил. - Ты заблуждаешься. - Сибилла не могла больше молчать. - Ты не имеешь права так обращаться со мной. Ты полагал, что я приду просить у тебя прощенья? Но у нас с тобой никогда не было настоящего супружества, Рольф, ни теперь, ни раньше. Никогда! Вот в чем все дело. Для тебя наши отношения всегда были только романом, связью, ты ведь не верил в брак. - Рольф улыбнулся. Сибилла сама удивилась своим словам, своей обвинительной речи. Она совсем не то хотела сказать. - Рольф, - проговорила она и присела на краешек стула, держа в руках сумочку, готовая подняться и уйти, как только почувствует, что она ему в тягость. - Я пришла не упрекать тебя, только… - Рольф ждал. - Не знаю, - тихонько добавила она, - что теперь будет. - Рольф стоял и молчал. "Почему он не поможет мне?" - думала она, забыв, что он и понятия не имеет, откуда она явилась и что перенесла. - Я никогда не думала, что мы зайдем так далеко. Под словом "супружество" я представляла себе нечто совсем другое. Ох, уж эти твои "проповеди"! Я думала, ты говоришь на основании опыта… Она посмотрела на него. - Не знаю, - сказал он, - чего ты хочешь? - Она постаралась собраться с мыслями. - Я не жалуюсь, Рольф, на это я не имею права. Потому, наверно, все так и сложилось. Ты свободен, и я свободна, а все-таки это ужасно грустно… Чего я хочу? - переспросила она. - Ты не знаешь? - Насмешливая, может быть, даже презрительная улыбка промелькнула на ее лице - с такой улыбкой смотрят на человека, который притворяется. Не может же он быть таким чужим, это притворство. К чему он ломает комедию? Вдруг ей захотелось прижаться к его груди, но под взглядом Рольфа она не смогла пройти разделявшие их несколько шагов. - Ты ненавидишь меня? спросила она с невольным, жалким смешком. Когда близкий человек ненавидит впервые, это кажется притворством, комедией, но лицо Рольфа было его настоящим лицом, и ее смех замер. Он ее ненавидел. Он стал совсем другим. Сибилла не узнавала его, Рольф походил на себя только внешне… Любовник!.. - Она продолжала, отвечая себе самой, следуя своей внутренней логике. - Я не искала любовника, ты это знаешь. - Вот как?! - Мне не нужен лишь бы мужчина. Это твоя теория! Я и в тебе не искала лишь бы мужчину. А ты? Зачем ты женился? Ведь ты ищешь женщину, связь с женщиной, все равно с какой. Да, да, так и есть, я говорю правду, ты - холостяк, женатый холостяк! Улыбайся, сколько тебе угодно! Брак - либо судьба, либо вообще ничего не стоит, и тогда он гадок и неприличен. Ты спрашиваешь, чего я хочу. Я вела себя как дура - знаю. Мне было больно, когда ты влюблялся, пусть я была мещанкой. Свобода действий в браке, что это такое? Мне свободы не надо, мне надо быть женой, а не лишь бы женщиной для своего мужа. Тебе этого не понять. Но мой отец для меня тоже не лишь бы мужчина, и Ганнес тоже не лишь бы ребенок, которого любишь просто потому, что он тебе нравится… Ах, Рольф, - перебила она себя, - все это вздор. - Ты хочешь сказать, - подвел итог прокурор, - что наш брак не был настоящим браком? - Да. - И что поэтому ты не обязана сообщать мне, где была эти дни? - сказал он и закурил новую сигарету. - Я вообще не пойму, зачем ты пришла ко мне? - Когда ты так со мной разговариваешь, я тоже не понимаю, зачем пришла, - сказала она. - А ведь я действительно пришла поговорить с тобой. Но ты занят, у тебя нет времени. Знаю. У тебя никогда нет времени, когда тебе это удобно. А я прихожу всегда в самую неподходящую минуту. - Рольф курил. - О чем же ты хотела поговорить со мной? - Я наивна, ты прав. Еще и сегодня. Только знай, твоя высокомерная усмешка больше на меня не действует, имей это в виду. Иногда я считаю тебя глупым. - Она уточнила: - Просто язык у тебя лучше подвешен, вот почему я обычно предоставляю говорить тебе. Неужели ты вообразил, что я считаю тебя единственным мужчиной, достойным любви? Я знаю, что ты был вполне уверен во мне, но ты был уверен не в том, в чем нужно… Помнишь английского офицера, тогда, в Каире? - вдруг выпалила она. - Ты не принимал его всерьез, я знаю! Но в нем было много того, чего нет у тебя и чего мне так недостает, Рольф. Но тогда мне и в голову не приходило, более того, мне показалось бы диким ехать дальше с другим мужчиной, а не с тобой. Почему? Я и сама не знаю, откуда у меня такие понятия о браке, но они остаются еще и сегодня. Может быть, правильнее будет, - подумав, заключила она, - если мы разведемся. - Она смотрела в окно и не видела лица Рольфа. Он молчал. - Подумай над этим! - сказала она. - Я никогда не поверила бы, что мы можем развестись! Когда разводились наши знакомые, мне это казалось правильным, ведь у них-то брак был ненастоящий, а просто связь, узаконенная, легализованная, в угоду буржуазным законам, не более того. Им с самого начала незачем было жить вместе! Все равно что водрузить своими руками пугало, а потом бояться выйти в собственный сад. Между ними не было брака, только узаконенная буржуазная связь. Ты всегда называл меня "мещанкой", когда критиковал мои чувства, а сегодня я думаю, что по сути ты более буржуазен, чем я! Зачем бы иначе, не веря в брак, ты придал нашей связи законную форму? Только потому, что мы ждали ребенка… - Рольф не останавливал Сибиллу. - Я знаю, - улыбнулась она, - тебе ужасно нравится твоя выдержка: "Хочешь ехать в Париж, поезжай, хочешь в Понтрезину - пожалуйста!" Разве не так? Твое великодушие рано или поздно должно меня закабалить. Иногда мне кажется, что ты хочешь, чтобы я стала твоей рабыней, а тогда ты воспользуешься своей пресловутой "свободой". Вот и все. Ты ждешь, что мой "любовник" бросит меня, как ты бросаешь женщин, и тогда останешься только ты; вот она, вся твоя любовь, и самообладание и великодушие!.. Ах, Рольф, опять сказала она, - все это бессмысленная ерунда! - А в чем ты находишь смысл? - спросил Рольф. Но тут снова зазвонил телефон. И Рольфу снова пришлось подойти к письменному столу. - Не знаю, - сказала она, - зачем я говорю тебе все это… - Рольф поднял трубку. Секретарша, как ей было приказано, напомнила господину прокурору о лекции для присяжных заседателей.
- Не буду тебя задерживать, - сказала Сибилла, глядя, как Рольф укладывает бумаги в портфель. - Ты на меня сердишься? Почему ты не отвечаешь мне? - Рольф искал свою шариковую ручку на столе, в карманах, опять на столе. - Я понял, - сказал он. - Значит, ты разочарована тем, что я ничего тебе не запрещал… - По его улыбке было ясно, что он пытается представить все в смешном свете. - Нет, - сказала Сибилла, - ты в самом деле не мог мне ничего запретить, Рольф, в том и беда, у тебя со мной всегда была только связь, и потому ты не вправе препятствовать мне, когда я хочу завести новую. - Рольф тем временем отыскал свою шариковую ручку, теперь ничто не мешало ей попрощаться и уйти. Рольф уже подошел к двери; если бы он по-прежнему был ее Рольфом, Сибилла бросилась бы к нему на шею, заплакала бы. Это был не Рольф, это была маска, казавшаяся ей смехотворной. Поступай, как знаешь, - сказал он еще раз, открыл дверь и любезно проводил ее через приемную к лифту.
Итак, ей оставалось только ехать в Понтрезину.
Понтрезина встретила ее моросящим дождем и страхом, словно в пути она ни на секунду не подумала, что рано или поздно действительно туда приедет. Понтрезина - это означало, что поезд дальше не идет. Хуже того, обратных поездов в эти часы тоже не было. Сибилле казалось, что она попала в ловушку. Кроме нее, с поезда сошли еще двое - местные жители. Она предоставила себя в распоряжение носильщика в зеленом фартуке, он погрузил ее чемоданы и лыжи на санки; Сибилла шла за ним по вязкому снегу. Идиотский плакат - с тем же успехом он мог рекламировать купанье на Капри или в Северном море; впрочем, в виду имелся, конечно же, февраль или март - не ноябрь. Носильщик, правда, утверждал, что наверху, в горах, выпал глубокий снег. Но к чему ей снег? К чему ей этот первоклассный и старомодный отель? Целый час просидела она на кровати, не снимая шубки, - так сказать, последней своей связи с домом, слушая "Голубой Дунай", звучавший над безлюдным катком, залитым светом прожекторов. Затем она сошла в бар, заказала виски, ища спасения во флирте с незнакомым господином, который случайно оказался французом, а следовательно - остряком…
Очная ставка с Вильфридом Штиллером, агрономом, назначена на следующую пятницу. "Намечено совместное посещение материнской могилы", - узнал я из копии постановления.
Конец их отношений, как видно, был некрасивый, Даже когда мы сознаем, что все кончено, разрыв, к сожалению, надо еще привести в исполнение. Увы (говорит Сибилла), он не обошелся без унизительных и тяжелых подробностей.
Протоколирую.
Сибилла, страстная спортсменка, целые дни носилась на лыжах по Понтрезине и была рада, что у Штиллера, который тем временем вернулся из Парижа, нет денег приехать к ней. Зато он так упорно преследовал ее телефонными вызовами, что портье, вскоре понявший нежелательность этих звонков, сообщая, что "на проводе Цюрих", строил сочувственную мину. Полуосознанная надежда, что позвонит Рольф, мешала Сибилле раз навсегда сказать нет и не подходить к телефону, а кроме того, наглое сообщничество портье зашло чересчур далеко: - К сожалению, фрау доктор только что вышла, да, буквально сию минуту! - И она, стоя в холле, видела рожу этого благородного сутенера, за свою помощь рассчитывавшего на повышенные чаевые, и шла в кабину вызывать Штиллера. Штиллер же, как видно, потерял остатки здравого смысла. Взбешенный уж тем, что так долго пришлось выклянчивать у Каролы - горничной-итальянки - ее адрес, Штиллер разговаривал с Сибиллой тоном паши. Что могла она ему сказать? Что здесь идет снег, да, очень много снега, но сегодня светит солнышко, да, общество вполне приятное и так далее. Болтала о своих "потрясающих" успехах в лыжном спорте - научилась делать повороты наклоном корпуса, овладела швунгом. Сибилла тарахтела, как девчонка: - Да, да, партнер по танцам здесь имеется "божественный", к тому же француз, вообще "безумно весело", комнатка у нее "прямо сказочная", лыжня "мировая", и предложение руки и сердца ей сделал не только француз, но целая толпа поклонников, "премилая компания", а лыжный тренер - "просто сногсшибательный парень!". - Время от времени слышался голос: "Три минуты кончились, будьте любезны опустить в автомат указанную сумму", - и она опускала в автомат указанную сумму, как будто еще мало было этого детского лепета. Точно сам дьявол подстегивал ее - забавное чувство, во всяком случае, вытеснявшее все прочие, и ничего Сибилла не боялась теперь больше, чем своих настоящих чувств…
Рольф, ее супруг, молчал.
Когда в один прекрасный день Штиллер собственной персоной появился в отеле, желая выяснить, что, собственно, здесь происходит, у него недостало силы избавить окончательно запутавшуюся женщину от ее фальшиво-ребячливого тона. Напротив, Штиллер болезненно реагировал на этот ее тон, и Сибилла, почуяв свое превосходство, безжалостно им воспользовалась. Как будто в ней сработал неведомый механизм: как только она почувствовала, что этот человек себя жалеет, ей захотелось его оскорблять. Они прогуливались по долине, ведущей к Самедану: Сибилла в черных спортивных брюках - элегантная, стройная, загорелая, Штиллер - в неизменном коричневом плаще военного образца, бледный, как все горожане там, внизу. - Ну, что твоя выставка? спросила она. - Отлил ты свою бронзу? - Ее небрежно-веселый тон действовал на Штиллера угнетающе, он поглупел, не знал, что ответить. Даже дюссельдорфский поклонник, разбитной малый, напичканный историями из жизни военных летчиков на восточном фронте и на Крите, был более забавен, чем Штиллер! Это она выложила ему напрямик. - Да, скажу я тебе, этот умеет жить! Деньги к нему так и липнут!.. - И Штиллер должен был выслушать, как умение "делать деньги" импонирует женщине и как этот дюссельдорфец, наследник крупной фирмы (тяжелая промышленность), умеет легко жить. - Впрочем, он мужчина не моего типа! - сказала она. Штиллер взглянул на нее исподлобья, он пребывал в меланхолии, продолжал молчать. Только один раз сказал: - Прямо с души воротит от твоей Понтрезины! - Сибилла на днях подвернула ногу и теперь слегка прихрамывала. - Но вчера я уже опять танцевала! - Ее так и подмывало восхищаться всем, что презирает Штиллер. Она снова принялась рассказывать о дюссельдорфском поклоннике - он так остроумен, так содержателен, вдобавок кавалер Железного креста, какие только "идеи" его не осеняют. Если, например, ему покажется, что он оскорбил человека - женщину или мужчину, все равно, - он дарит обиженному "мерседес". Факт! Штиллер только сказал: - Я и не сомневаюсь. - Или другой пример: одна молодая девушка в их отеле влюблена в шведского студента, у дюссельдорфца сразу возник очаровательный план - он вызвал студента сюда самолетом, даже оплатил билет. - Просто очаровательно! - воскликнула она, чтобы доказать своему скучному брюзге, что мужчины, делающие деньги, тоже не лишены шарма. Штиллер ограничивался кратким: - Возможно! - или спрашивал: - Зачем ты мне это рассказываешь? Тем не менее он огорчался и не знал, как остановить Сибиллу. Кстати, во время этой прогулки она впервые заметила, что Штиллер заикается, плохо выговаривает слова, начинающиеся на букву "м". Мимо них пронесся на лыжах загорелый малый, на кофейном лице ослепительно сверкнула белозубая рекламная улыбка тренера по лыжному спорту. - Хелло! - приветствовала его Сибилла. Это Нуот! - Штиллер спросил послушно и устало: - А кто такой Нуот? - Лыжный тренер! Вот кто! - Когда она подвернула ногу, он донес ее, Сибиллу, до самой спасательной станции. - Золото, а не человек, верно? - В этом же тоне она продолжала и дальше. Конечно, Сибилла понимала, какого рода заведения предпочитает Штиллер, что-нибудь вроде трактира, посещаемого местными жителями. Но, подстегиваемая дьяволом - а, как сказано, она наслаждалась этим, - Сибилла повела Штиллера в "сногсшибательный ресторан". Почему он не возражал?! Его неуверенность, нерешительность сердили Сибиллу. Она чувствовала, что окончательно предоставлена самой себе. И такого мужчину она любила! В "сногсшибательном ресторане" царил "местный колорит" - именно этого Штиллер терпеть не мог; в гардеробе не менее шести пар рук помогали им раздеться, фрау доктор приветствовали как постоянную гостью, - и дальше продолжалось все в том же духе: лучший столик, два меню, отпечатанные литерами гутенберговской Библии, и метрдотель во фраке, любезно поставивший их в известность, что получены свежие омары! Любезность таинственно-интимного свойства - смесь благородства и вымогательства, вовсе обескуражившая мелкого буржуа Штиллера, который и без того был не в духе. На столике стояли три розы, разумеется, включенные в стоимость блюд, и горели свечи. Штиллер не решался сказать Сибилле, что цены здесь - сущая насмешка. - Что ты закажешь? - спросила она с материнской заботливостью. Деньги у меня есть. - Кельнер, наряженный сельским виноградарем, уже стоял с вином у их столика. Сибилла заказала "свое обычное шато-неф-дю-пап" бутылка шестнадцать франков. - Вот увидишь, - сказала она Штиллеру, шато-неф у них - сказка! - Она сама прислушивалась к себе как бы со стороны, дьявол снабжал ее словами, на которые Штиллер не умел ответить. Потом, мельком заглянув в карточку, она заказала "свое обычное" филе-миньон, а беспомощного Штиллера заставила заказать устриц; Штиллер позволил себе усомниться, идет ли шато-неф к устрицам, но должен был признаться, что никогда не ел устриц и потому казался себе неполноценным человеком, которому не стоит вступать в спор. Итак, устрицы! А потом Сибилле поклонился какой-то господин коротко, чтобы не мешать им, он сказал по-французски, что сегодня выдержал испытание и получил второй спортивный разряд. Сибилла поздравила его, помахав рукой, и оповестила Штиллера, что это и есть Шарль Буайе.