– Спасибо, Кктурр. Я рада, что ему удалось спастись, – тревога улеглась, оставив лишь сочувствие к брату и грусть от невозможности встретиться вновь. – Что мне предстоит делать?
– Для начала – выпей отвар. А потом приготовь ужин и разбери бумаги. Справишься?
– Разумеется, – пожала плечами Лль, пробуя горячий, но холодящий язык напиток.
– Ты действительно умеешь готовить? – удивился бог.
– Конечно. Королева должна уметь все, – просто ответила девушка. Кктурр улыбнулся. Кажется, он сделал правильный выбор.
**
Кктурр чувствовал: за маской спокойного послушания прячется тоска. Лль по-настоящему любила свою семью, и разлука давалась ей тяжело. На третий день он позвал ее в свой кабинет.
– Лль, на сегодня дела закончены. Я подумал, что ты, может быть, согласишься посидеть со мной? Я открыл окна – на закате серебряная трава особенно красива.
– Посижу, конечно, – с удовольствием согласилась девушка, присаживаясь на подоконник. Общество Кктурра, единственного ее собеседника, было намного лучше одиноких мыслей. За любой работой она погружалась в воспоминания, с трудом заставляя себя возвращаться к текущим делам.
– Лль. Я хочу сказать тебе правду, выслушай и прими ее, даже если она покажется тебе горькой, – попросил Кктурр, тщательно подбирая слова. – Ты погибла, Лль. Умерла от кинжала Ратта, закрывая собой окно, ты дала Сирру возможность сбежать, сохранила династию и, возможно, спасла королевство. Я восхищен тобой, и не хотел бы держать тебя узницей. Я не могу вернуть тебе жизнь, но прошу тебя стать моей помощницей и ученицей. Ты сможешь присматривать за братом в любое время, и, возможно, когда-нибудь сможешь даже поговорить с ним. Если откажешься, я провожу тебя в долину духов, к твоей семье. – Кктурр замолк, давая девушке возможность подумать.
– Я согласна, – мгновенно ответила она.
***
– Лль, сегодня у нас важный день, – Кктурр разливал из кувшина черный туман, мягко сворачивающийся в спираль на дне хрустальных кубков.
– Разве? В твоих планах ничего не записано. Или я что-то пропустила? – Лль пригубила туман, наслаждаясь приятным привкусом новолуния.
Кктурр улыбнулся.
– Разумеется, не записано. Я хотел сделать тебе сюрприз. Сегодня мы придем в гости к самоназванному королю. Я хочу, чтобы ты уничтожила душу Ратта и, как положено, возложила корону на Сирра. Все-таки, ты была королевой целых несколько минут.
– Сирр увидит меня? – напряженно спросила она, отставляя кубок.
– Да. Но сначала – Ратт.
***
Легкой была ее поступь, и тихо щелкали каблуки, отбивая такт предстоящей пляски, незримый Кктурр любовался своей ученицей. Подол ее длинного черного платья развевался, безлунной ночью опускаясь на белые плиты мрамора, волосы серебристо-лунного цвета волнами опускались на плечи, губы, некогда розовые, теперь же темные, как сама вечность, слегка шевелились, выплетая кружево паучьих сетей.
– Здравствуй, братец.
Ратт ухмылялся, вопреки плену, холодным каменным стенам и режущим руки оковам, но Лль явственно ощущала исходящий от него запах страха. В ее черных глазах медленно разгоралось пламя, поглощающее, сжигающее, вечное, поднимающееся из глубины веков, оно текло по венам ее души, наполняя ее невиданным доселе могуществом. Легкие язычки его пробежали по кончикам пальцев, Лль склонилась над пленником, мягко коснувшись ладонями его лица, и пристально вгляделась в его глаза. В расширенных от ужаса зрачках она видела собственное отражение.
– Я ж тебя убил, – усмехнулся он. – Неужели неупокоенная душенька решила почтить меня своим присутствием?
– Убил, – согласилась Лль. – Но, как видишь, не до конца.
– Может, мы всё переиграем? – лукаво предложил Ратт. – Соглашайся. Будешь моей королевой. С таким демоном, как ты, нам никакие древесные дриадочки не страшны. А я взамен, так и быть, дам твоему братцу прожить спокойную долгую жизнь вдали от престола.
Лль усмехнулась.
– Серьезно. Будешь купаться в богатстве, вместо прислуживания исчадиям ночи.
– Государь, вы неописуемо щедры, – прошептала Лль, прикасаясь раскаленными пальцами к шее Ратта, – но, боюсь, я вынуждена отказаться. Сирра я тебе не прощу.
Ратт вскрикнул от боли. Убивать Лль еще не приходилось. Она, безусловно гневалась, она ненавидела Ратта всем сердцем, но… это же был тот самый Ратт, с которым она в детстве собирала лунный свет, тот самый Ратт, приносивший ей сладости и читавший книги, тот самый Ратт, давно уже ей сосватанный. Нет. Не тот. Тот Ратт погиб в мгновение, когда корона стала милее близких. Лль сжала пальцы и решительно прикоснулась губами к его губам, крепко зажмурившись. Из уважения к памяти, Лль не хотела видеть последнее мгновение его жизни. Вспыхнул черный огонь, пламя сорвалось с её губ, вольным безумным ветром танцуя на теле Ратта. Он уже не чувствовал боли – его дыхание, его душа сгорели в первый же миг.
Девушка отвернулась и устало опустилась на холодные плиты, продолжая ощущать буйство пламени. Внутри мягко пульсировала непривычная пустота. Она убила Ратта. Нет, не так. Она уничтожила Ратта, но не чувствовала ничего, кроме безграничной горечи. Пламя за спиной затихало – ей не нужно было смотреть, чтобы знать об этом. Она чувствовала, как слабые черные искры гаснут на белом мраморе.
– Мне правда жаль, – тихо сказала она.
– Я знаю. – Кктурр привычно шагнул из тьмы и опустился рядом, обнимая ее за плечи. – Если бы ты убивала с удовольствием, в том поцелуе сгорели бы оба. Все позади, Лль. Ты молодец.
– Нет, Кктурр. Я была бы молодец, если бы не допустила всего этого.
– Нет, – резко оборвал он. – Ты знаешь причины путей? Ты видишь дороги до самого края? Их не вижу даже я, хотя мне ведомо много большее, – горько признался он.
– Я думала, ты знаешь все.
Кктурр лишь молча покачал головой и накинул свой плащ на дрожащую от волнения девушку. Он тихо сидел рядом, пока исходящие от нее волны тревоги не сменились легкой рябью беспокойства.
– Пойдем к Сирру, – мягко позвал он.
– Идем, – эхом отозвалась Лль, поднимаясь с пола. – Только один вопрос. Почему ты решился меня учить?
– Ты осталась живой в смерти, – пояснил Кктурр, открывая тяжелую дверь. Вот и всё. Он вернется в свою долину, к привычной тишине и спокойствию….
– А… Можно мне продолжить учебу?
– А кто-то говорил, что она закончена? Нет, солнце мое, до настоящей смерти тебе еще учиться и учиться! – с напускной строгостью ответил он, с удовольствием отмечая ее улыбку. "А все-таки интересно, что получится", – подумал он, пропуская Лль вперед.
ВРЕМЯ ПРИШЛО
Тихо погаснет свеча,
Прольется на пол вино,
Плащ упадет с плеча,
Будет уже все равно.
Где-то пробьют часы,
Отмерив последний круг.
Капли небесной росы
Стекают с прозрачных рук.
Под пальцами треснет стекло,
Сотрутся границы миров.
Кажется, время пришло
Пройти через сотни костров.
Музыкант
Прислушайся: так разбивается тишина,
Смотри, как быстро уходит прочь одиночество,
Чувствуй – под пальцами тихо мурлычет струна,
Спой в темноте свое собственное пророчество.
Я открываю глаза. Поезд тихо подходит к станции нового города, замедляя привычную тряску, дядюшка довольно ухмыляется с верхней полки – видимо, у него большие планы на эту поездку. Полноватый, с лихо закрученными вверх усиками, он всегда заполняет собой все пространство вокруг: говорит о чем-то, бурно жестикулируя, куда-то спешит… не могу сказать, что дядюшка мне неприятен – он единственный оставшийся у меня родственник, и живу я с ним вполне неплохо. Он даже привязан ко мне, по-своему. Но я слишком люблю тишину. Новый город… что ждет меня там? Очередные выступления, съемная квартира (главное, чтобы была без клопов, клещей и всяческой кусачей дряни.Ууу, ненавижу), и, конечно, новая девушка. Они – мое маленькое хобби. Я выбираю одну девушку из толпы – всегда одну, и выполняю почти все её желания, в своеобразной форме, конечно. Им нравится моя внешность, а коронный взгляд поверх смычка завершает картину наилучшим образом. Я не люблю врать, и потому ни одной из них я не сказал ни слова о любви…
Люди перестают мельтешить перед глазами, а значит, дядюшка слезает с полки и вручает носильщикам все наши футляры. Пора выходить. Я встаю очень неохотно, захватываю свой рюкзак и футляр прежде, чем их схватят чужие небрежные руки. У меня не слишком много вещей, но их я никому не доверяю. Привычная суматоха с багажом проходит практически мимо меня, я молча забираюсь в поджидающий нас кэб, прислоняюсь виском к холодному стеклу и смотрю на вокзальную площадь до тех пор, пока мерное цоканье копыт по мостовой не увозит нас в серые лабиринты.
В городе идет дождь, и рассмотреть его за полосами текущей по стеклу воды практически невозможно. Впрочем, таинственность мне по душе – времени налюбоваться будет еще достаточно. Дядюшка опять рассуждает о предстоящих выступлениях. Хорошо, что он чем-то занят, я даже не пытаюсь вникнуть в смысл его слов – он меняет планы каждые десять минут. Тоскливо. До боли, до воя в груди, но вряд ли я однажды в этом кому-то признаюсь. Я привык быть один.
– А вот и наш новый дом, – восклицает дядюшка, выпрыгивая из кэба и целуя в обе щеки разрумянившуюся домохозяйку, – Жизельда, дорогая, сколько лет, сколько зим… сынок, занеси вещи в комнату и иди развлекись, чего тебе с нами, стариками сидеть. Хотя, что вы, простите, мадам, старик только я, а Вы молоды и прекрасны…
Все ясно. Дядя опять за свое – старые подружки встречаются почти в каждом городе. Значит, до полуночи я совершенно свободен. Нетерпеливые толчки в спину, замаскированные под отеческие объятия, выпроваживают меня на лестничную клетку с футляром и тощим бумажником в нагрудном кармане. Полчаса я сижу на холодных ступенях, наблюдая, как постепенно успокаивается бушующий ливень, и, наконец, дождавшись последних капель, выхожу на улицу в поисках максимально дешевого ужина.
Это не так уж и сложно – отдаляешься от вокзалов и главных городских площадей, забредаешь в глухие дворы и ищешь пекарню с неброской вывеской. К вечеру хлеб отдают почти даром, а там и на чашку чая как-нибудь наскребу. В крайнем случае, всегда можно предложить сыграть в обмен на еду… не люблю. Ненавижу продавать свою душу за какие-то мелочи, и потому такая "бартерная" игра всегда проста и безыскусна, в чем-то даже груба и остервенела.
Ботинки почти не успели промокнуть, когда я все же нашел подходящее место для ужина. За прилавком стояла темноволосая девушка, рассматривающая пирожки с видом вселенской печали. Неплохое начало вечера.
– Добрый вечер, – я снял шляпу и слегка поклонился. Леди мгновенно оживилась.
– Для кого как, – не слишком любезно ответила она, впрочем, на её лице промелькнула быстрая улыбка.
– Если Вы продадите мне пирожок и тем самым не позволите сгинуть от голода, для меня вечер будет совершенно прекрасным.
Девица хмыкнула, выбивая чек, расплатившись, я устроился на одном из нескольких шатких стульев.
– Неужели Вы – тот самый расхваленный всеми музыкант? – почти презрительно поинтересовалась она, кивнув на футляр за моими плечами.
– Не уверен, мадемуазель, что я всеми расхвален, но – да, Вы правы. Я действительно музыкант и всю неделю буду давать концерты. Приходите. Возможно, Вы не пожалеете.
– Посмотрим. Пекарня закрывается через десять минут.
– Тогда – не смею задерживать, – с лёгким полупоклоном я вновь вернулся на холодную улицу.
Пожалуй, я ошибся. День сегодня явно не мой: плащ совершенно не собирался защищать от резких порывов северного ветра, ночь стремительно наползала на город со всех сторон, фонари не горели, и идти было особенно некуда. Я отсчитывал время, дрожа от холода. Теплый пирожок был съеден и практически забыт, оставшейся в кармане мелочи хватило бы на чашку-другую чая, но я хотел приберечь ее про запас. Если через полчаса станет еще холоднее, я просто умру. Пойти, что ли, по ресторанам? Я осмотрел свой обтрепавшийся дорожный костюм: на брюках несколько капель грязи, манжеты на рукавах поистерлись, ботинки разношены и не чищены… ни в одно приличное место в таком виде не пустят.
Пальцы дубели. Чтобы согреться, я расчехлил скрипку, привычно прижал подбородком холодное дерево и коснулся смычком струны. Густое "соллль" окутало темный двор, под смычком полноводной рекой струилось "ре", "ля" прозвенело чистым стеклянным звуком, "ми" растаяло в воздухе звездной пылью. Неуклюже сорвались со струн, догоняя гаммы, арпеджио, превращаясь неспешно в мои любимые мелодии. Нет, я не играл ничего из концертной программы – от нее тошнило до одури, а от первых звуков пальцы судорожно занимали соответствующую позицию на невидимом грифе и хватали смычок.
Я играл песни. Одну за другой, медленные и быстрые, трепетные колыбельные и огненно-быстрые танцевальные мотивы, до тех пор, пока гладкий конский волос не перестал цеплять струны, растеряв канифольную пыль.
– Браво, – за спиной раздались несколько неторопливых хлопков. – Если на концерте Вы будете играть столь же вдохновенно, пожалуй, я потрачу немного своего времени и часть дневной выручки.
Я уложил скрипку, аккуратно укутал её старым шарфом, пристегнул на место смычок, и лишь затем обернулся.
– Боюсь, я вынужден Вас разочаровать: на публике я обычно играю то, что мне заказывают, и в таком случае исполнение становится несколько менее эмоциональным, – холодно ответил я девушке из пекарни. Вместо того чтобы идти по своим делам или выдать обиженно-резкий ответ, она усмехнулась и подошла ближе. Новая знакомая начинала меня раздражать.
– Поразительная честность. Как зовут тебя, музыкант? – равнодушно спросила она, откинув напыщенно-витиеватую вежливость. Я решил тоже особенно не церемониться.
– Мое имя красуется на каждой афише. А твоё – нет. Может, представишься первой?
– Допустим: Адель, – представилась она. Как всегда, при упоминании имени из прошлого по спине предательски пробежали мурашки, я поёжился. Ее черные глаза не выражали абсолютно никаких эмоций.
– Адель, значит, Адель. Приятно познакомиться.
На всякий случай я застегнул футляр и закинул его за плечо. Скрипки довольно дороги, а некоторые истерички уже пыталась украсть у меня инструменты. Мало ли, что ей в голову взбредёт…
Пока я возился, Адель исчезла. Часы вдалеке били полночь. Неужели я проиграл три часа кряду и сам этого не заметил? Думать о пропавшем времени не было сил, я поплелся домой под холодной взвесью дождя, радуясь, что вовремя убрал скрипку. Через несколько поворотов я примерно понял, как чувствуют себя рыбы: снаружи ледяная вода, внутри холодная вода. Еще пару поворотов спустя ощущения закончились в принципе. Не представляю, каким чудом я нашел незапертый черный ход в неосвещенном дворе: парадный, разумеется, был давно заперт. Стараясь не шуметь, я поднялся по темной лестнице, упал на отведенный мне матрас в дальнем углу чердака и провалился в тягуче-пустую тьму.
Утро наступило в меня хозяйской кошкой, прыгнувшей мне на грудь из чердачного окна. Кошка, кстати, была черной, может быть, поэтому день не слишком удался? Бесконечные репетиции в нетопленном зале под ругательства рабочих, беспрерывно таскающих что-то за спиной, выведут из себя кого угодно. Я вежливо улыбался: в зал постоянно заходили разного рода начальники. Вечером дядя вновь отправил меня на прогулку.
Я опять стоял на улице под дождём перед входом в давешнюю булочную. Почему-то вчера мне казалось, что она была совсем в другом направлении, впрочем, город дневной и город вечерний – разные города, как я не раз убеждался, и потому нисколько не удивился собственной рассеянности.
Внутри было тепло, жарко трещал камин, скучающая за прилавком Адель одарила меня равнодушным взглядом.
– А, добрался-таки. Садись, на тебя смотреть холодно. Я бы на твоем месте вместо нового чехла для скрипки раскошелилась на пальто. Или хотя бы на шарф с перчатками, – проворчала она, выставляя на прилавок блюдо с пирожками.
– И тебе добрый вечер, – почти обиженно ответил я. Молодая девушка, а ведет себя, как старуха! Ишь ты, шарф с перчатками ей подавай. Ничего, не расклеюсь, а вот инструмент и испортиться может.
– Ладно, не куксись, – лукаво улыбнулась Адель. – Ешь, за счет заведения. Надо же мне отплатить тебе как-то за вчерашний концерт. А ты откладывай на шапку всё же.
– Благодарю. Первый концерт через три дня, если пожелаешь – приходи.
– Обойдусь. Мне хватило музыки на пару месяцев вперед, – отмахнулась девушка с прежним равнодушием на лице. Это было похоже на вызов. И я его принял.
Я усердно готовился к выступлениям, дядя не уставал восторгаться моим энтузиазмом: я обновил репертуар, придумал несколько интересных сцен, даже согласился на ненавистный галстук, лишь бы дядюшка не воспротивился моим планам. Вечером я был совершенно вымотан и мечтал лишь о матрасе на чердаке, но перед этой желанной встречей меня ждало огромное разочарование. Удобства, предоставленные мадам Жизельдой, представляли собой ведро для кипячения воды и корыто для мытья в оном, стоявшие, как ни странно, на заднем дворе. Как будто в доме места для корыта не нашлось. Разумеется.
– Чудесно, – подытожил я, ожидая закипания воды.
– Все равно не дождешься, – прозвучал за спиной насмешливый голос.
– Почему же? Я достаточно терпелив.
– Дело не в твоем терпении, – пояснила Адель. – Судя по тучам и редким каплям, сейчас снова польёт. Грей-не грей, мыться тебе холодной водой, музыкантик.
Я вздохнул и улыбнулся из последних сил, скрывая нахлынувшее раздражение.
– Значит, буду мыться холодной, – подытожил я, расстегивая плащ. – Кстати, если ты собираешься так тут и стоять, можешь потереть мне спину.
Адель рассмеялась.
– Ну уж нет. Ты как-нибудь и сам справишься. Только постарайся успеть до ливня, а то простудишься. Знаешь, шмыганье носом несколько отвлекает от игры, – заговорщически поведала Адель и, не прощаясь, скрылась в промозглой тьме. Она, кстати, не соврала: дождь состоялся.