Да и могло ли быть иначе? На первом этаже роскошного здания находился салон "Ferrari Masserati", выше обосновался филиал какого-то европейского банка, над ним строительные холдинги, финансовые группы, консорциумы, телевизионная компания, ну и наконец, те самые "кураторские курсы". Венчал весь ковчег удачи стеклянный пентхауз, в котором благоухал деликатесами грандиозный по размерам ресторан "Москва". Всякому, кому после обеда там было не лень спуститься этажом ниже, на глаза попадалась лаконичная табличка "Art-On". Заглянув за стеклянные двери, все, пусть даже самые чванливые визитеры, сразу начинали понимать, что школа искусства – чрезвычайно солидная организация, разрабатывающая свой пласт искусства серьезно и основательно.
Не хуже других понимал это и Андрей Андреевич. Три дня в неделю он читал здесь курс основ кураторской работы и вел несколько факультативов по истории перформанса. Кроме того, у него, как у международного куратора, были в школе еще и свои персональные ученики: художники и молодые искусствоведы.
Оказавшись наконец на месте, Горский привычно раскланялся с коллегами и вошел в кабинет ректора. Зиновий стоял, скрестив по-наполеоновски руки, и смотрел в окно на панораму лежащего под ногами Петербурга.
– Ну наконец-то! – расстроенно воскликнул он. – Андрей Андреевич! Выручай! Тут у нас такая игра начинается, прямо не знаю, за что и хвататься.
– Что за игра, кто начинает? – усаживаясь в кресло и закуривая, поинтересовался Горский.
От одолевавшего его волнения Зиновий растерянно взмахнул руками. Бывший физик-теоретик и душа известной компании шестидесятников, Зиновий ровным счетом ничего не смыслил в искусстве, но, каким-то чудом заполучив себе здесь должность директора, он уже пятый год правил этой маленькой империей, ведя ее работу со значительным размахом и всем положенным представительским блеском. Впрочем, иногда, когда в "Art-On" случались непредвиденные авралы, Гейману начинало казаться, что его трон опасно вибрирует. Теряя голову, он превращался в растерянного и машущего руками истерика. Вот и сейчас его взвинченное состояние говорило о кризисе, – небрит, что для него несвойственно, покрасневшие навыкат глаза. Обуреваемый какой-то тревогой, он нервно прикурил очередную сигарету и принялся ходить по кабинету.
Горский с вежливым равнодушием наблюдал за невротиком и безмолвствовал, хорошо зная – рано или поздно беготня закончится и Зиновий начнет вываливать новости. Наблюдая сегодняшнее смятение директора школы, Горский еще и злорадно любопытствовал – обычно в таких случаях он просто наслаждался его научным невежеством, ну а теперь – и паникой.
Горский и Гейман были примерно одного возраста, немного за пятьдесят, роста чуть выше среднего, оба носили очки и неразумно много курили. Горский был худ, как вобла, и всегда аристократически бледен, а розовощекий Гейман упитан и крепок. Горский не смущался сыплющей пыльцой перхоти плохо чесаной шевелюры, а Гейман заботливо пестовал свои светло-русые волосы. Горский был вечно небрит и, как все интеллигенты, немного неряшлив в одежде, а ухоженный Гейман одевался по моде и педантично следил за собой. Но к тайной радости одного и тихой зависти другого, непрезентабельный ученый сухарь Горский был еще и необыкновенно плодовит детьми от разных жен, а худая, как велосипед, анорексичная подруга Геймана, рядившая его в модные тряпки с миланских распродаж, даже думать не могла о детях. И тем не менее Андрей Андреевич и Зиновий Брониславович были давнишними коллегами, совместная работа сблизила их интересы, и они многое доверяли друг другу в сложных делах крутившегося вокруг них галерейного бизнеса.
Пройдя несколько кругов по кабинету, Гейман достиг нужного самовозбуждения и эмоционально начал:
– Как ты понимаешь, на "Арт-Манеж" высадился целый десант! Коллекционеры, критики, пресса! Народу понаехало, глаза бы мои их не видели, но, к счастью, в этом году вся организация без проколов: галереи собраны, места проданы, реклама висит, приглашения разосланы. Как говорится, все на низком старте. И вот за два дня до открытия – началось! Посыпались очень странные новости, и в буквальном смысле возник необыкновенный ажиотаж! Вообрази себе, что еще вчера утром у нас было всего восемнадцать заявок от прессы, а уже к вечеру, под занавес, на сегодняшнее открытие аккредитовалось еще около сорока новостных агентств и телеканалов! С чего бы это? А? Я такого интереса газетчиков к современному искусству вообще не припомню! Им всю ночь готовили дополнительные беджи, и даже пришлось увеличивать фуршет! Но все это так, пена. Главное в том, что наш Дольф, как только узнал об этом, так мне сразу и заявил, что постарается акцентировать внимание прессы только на окончании своего проекта.
– Что это значит?
– Ну как же! Близнецы закончили "Картину Жизни"! – Зиновий воздел руки к небу и нервно хохотнул. – А ты уже знаешь, что он сделал сегодня утром? Он приказал переделать свой стенд!
– Вот оно что, – раздумывая над услышанным, Горский почесал лоб. – Он звонил мне вчера и что-то странное рассказывал про новые планы, но я был занят и толком его не слушал…
– Ты просто еще не все знаешь!
– А что я должен знать? – Горский встал и взволнованно прошелся по кабинету. – Мне все утро кажется, что все знают больше меня. Это просто наваждение какое-то! Просвети меня, пожалуйста! И что за суматоха вокруг новых художников?
– Это еще не суматоха, – суматоха впереди. Вот, послушай, выясняется, что Дольф раскидывает новичков по своим карманным галереям и собирается завесить весь стенд "Картиной Жизни".
– На радостях окончания проекта?
– Не угадал. Вчера на "Сотбисе" "Среди волн" ушла за сто пятьдесят тысяч евро!
– Вот это новость! – удивленно присвистнул Горский. – И кто купил?
– Пока никто не знает, а Дольф молчит, как мумия. Но это и не важно. Как ты понимаешь, даже анонимная, эта продажа сама по себе небывалый прецедент. Кто бы мог подумать, конец такого сомнительного проекта – и тут такой скачок цен! У меня почтовый ящик просто лопается от писем, информация идет, как цунами. Но и это еще не все! Ночью из Франции прилетел Тропинин, и, против всех ожиданий, вернулся оттуда злой как черт. Не знаю, что у них там произошло, но еще до его приезда Дольф меня просто убил, – выясняется, что Тропинин прилетел требовать от меня отчета. Дольф мне так и сказал с ехидной улыбочкой: "ЧТО прилетает посмотреть на работы ваших выпускников, он хочет знать, на что у тебя тратятся его деньги!" Представляешь? Как будто "Картина Жизни" не наш проект! Гадина неблагодарная! Я в полной растерянности! Что мы будем показывать? Кто из наших участвует в Манеже?
– "ФРАУ", сумасшедший чучельник Голенков, Соня Штейн и "Global Tool".
– И все? – Зиновий, задумавшись, поморщился.
– А что, мало? Это наши лучшие художники за последние три года. Остальное – совсем зеленая молодежь.
– Я как подумаю о приезде ЧТО, мне тошно становится, – заныл Зиновий, хватаясь за щеку, как будто у него заболел зуб.
Горский улыбнулся ему на это ничего не выражающей улыбкой и поинтересовался:
– А когда он появится?
– Дольф пробормотал что-то неопределенное. Медлить нельзя! Срочно отыщи своих художников, а не то он опять выдаст нашу работу за свои успехи.
– А-а! – раздумчиво протянул Горский. – Все ждут очередного разгрома.
– Нет! Подлинная причина шумихи в том, что в Петербург прилетела Руф Кински, – прошипел Зиновий.
Горский изумленно вытаращил глаза.
– Да! Можешь мне поверить, и не одна. Она заявилась с целой свитой функционеров из Гуггенхайма. Сейчас они на Миллионной в Русском музее, а к вечеру приедут в Манеж. Нам нужно срочно принять меры, на Дольфа надеяться нечего, он намерен показывать только "Картину Жизни" и своего ненаглядного Артемона, а на остальное ему плевать.
Горский достал телефонную книжку, навертел нужный номер и долго слушал длинные гудки.
– Соня не отвечает. Ты знаешь номер мастерской Амурова?
– Нет! – нервно взвизгнул Зиновий. – Ничьих я номеров не знаю, разве это мое дело?
Горский набрал следующий номер и прислушался к гудкам.
Художники группы "Global Tool" обитали в огромном боксе разорившегося таксопарка, бывших каретных сараях на канале Грибоедова. Андрей Андреевич, как неофициальный идеолог всех их проектов, сам надоумил амбициозную молодежь погрузиться в малокомфортные условия художественного сквота.
– Главное не прекращать традицию, если хотите – не убивать городской миф о вольных художнических мастерских, многие из которых еще в восьмидесятых составили славу художественного Ленинграда, – втолковывал он своим подопечным. – Пробуйте выживать. На критиков и коллекционеров этот антураж сегодня действует просто неотразимо. Это почти вымершая ветвь, архаическая форма художественного комьюнити, но она невероятно сплачивает участников. Сейчас все могут делать что угодно за деньги, а вы попробуйте выжить без денег! Городская среда – ваше поле для поиска материала. Бесчисленные друзья – ваш источник питания. Активные действия – ваш способ остаться на плаву и привлечь внимание. Ничего не бойтесь, все пойдет вам на пользу.
Подготовив проект, Горский, не афишируя себя, арендовал этот огромный гараж без света и отопления, а после со всей возможной шумихой и крохотным управляемым скандалом молодые техно-скульпторы инсценировали в нем художнический самозахват. Пиарщики "Art-On" так постарались, что "Global Tool" едва не попали в криминальные сводки как нахальные рейдеры и охотники за чужим имуществом. Выбор места был сделан не случайно – рельсовый тельфер под потолком, огромное количество ржавого железа, газовая сварка. Художники с небывалым энтузиазмом ухватились за работу.
В телефонной трубке что-то клацнуло, и заспанный женский голос надменно поинтересовался, кто звонит в такую рань.
– Андрей Андреевич Горский, доктор наук, искусствовед, – ласково сообщил Горский своей неизвестной собеседнице.
На другом конце телефонной линии послышалось трусливое "ой", и уже через секунду участник "Global Tool" Илья Ведищев застенчиво извинялся за подругу.
– Двенадцать часов дня, а вы еще спите, – прохладным голосом пожурил его Горский. – У нас непредвиденные изменения. Срочно вызывайте грузовик и везите "Ложку" со всей механикой в Манеж. Нет денег? Пусть водитель ждет, я расплачусь! Только сразу начинайте монтировать! Собирайте прямо на пандусе у главного входа. Я прибуду к пяти, в шесть открытие для прессы, собери всю группу и будьте готовы.
Горский положил трубку и задумчиво уставился в окно.
– Теперь мне все ясно.
– Что ты имеешь в виду, Андрей?
– Дольф так темнит и суетится, потому что хочет показать этой американской ведьме только своих художников.
– Ты лучше скажи, что нам сейчас делать?
– Нужно действовать!
Дверь кабинета приоткрылась, и внутрь заглянула Анжела – личная секретарша Геймана.
– Я занят! – рявкнул директор.
Анжела распахнула дверь настежь и посторонилась.
– Ну здравствуй, – насмешливо поприветствовал Зиновия Тропинин. – Добрый день, Андрей. Вот и мы. Как у вас тут прохладно, а на улице жуткая духота.
Следом за Виктором в кабинет вошел Дольф. Гейман и Горский пожали руки гостям и заговорщицки переглянулись.
– Рассаживайтесь, – по-хозяйски пригласил всех Тропинин.
Все как по команде придвинули стулья.
Дольф эффектно раскрыл портфель и выложил на стол увесистый каталог "Арт-Манежа".
– Только что из типографии, допечатывали ночью, – с торжествующей улыбкой сообщил он Тропинину.
Пролистав нарядную книгу, Виктор быстро нашел нужные страницы, внимательно изучил иллюстрации и недовольно поморщился.
– Если не ошибаюсь, за основу взят один из последних фрагментов "Картины Жизни"?
– Да, сюжет с "Ночным демоном". Мы скомпоновали его с другими разрозненными частями, в общем, подобрали эту десятку довольно цельно.
– Не годится, – огорошил Виктор присутствующих.
– Вот те раз! – удивился Горский.
Зиновий изумленно выпучил глаза, а побледневший Дольф прошептал упавшим голосом:
– Как не годится?
– Слишком вяло! – весело ответил Виктор. – Скучновато, не вставляет! Цветы, луна, голая негритянка, березки…
Дольф смертельно побледнел.
Тропинин встал из-за стола и, взглянув на свой золотой хронометр, прошелся по кабинету. Голос его утратил демократическую мягкость и требовательно зазвенел:
– Нам нужен мощный резонанс, что-то другое, более эпатирующее и запоминающееся. Нужна насмешка над обществом, скандал! И не следует этого бояться! Близнецы уже переросли соревновательный возраст и не обязаны нравиться трусливым покупателям. Сегодня все захотят увидеть финал проекта! Мы просто обязаны показать нечто шокирующее. Публика всегда лучше запоминает тот бой, который закончился нокаутом. А с таким детсадовским и беззубым сюжетом мы его неубедительно размажем. К черту "Демона"! Поступим так: негритоску оставим на потом и срочно вытащим какую-нибудь другую картину. У Близнецов должно быть что-то порочное и неприличное. Ведь было? Вспоминайте! Переройте все их ранние работы! Переверните все вверх дном, но найдите что-нибудь скандальное! Мне нужно, чтобы пресса выла от ярости!
В кабинете воцарилась тишина.
– Может, взять тот кусочек, где дети подсматривают за мамой в туалете? – предложил Горский.
– Продан! – зло буркнул Дольф.
– А летчики с фотоаппаратом?
– Не то.
– Фрагмент с тонущей подлодкой и Посейдоном?
– Продано!
– Японскую Снегурочку?
– Послушайте! – воскликнул Виктор. – А где ранний фрагмент с Красной площадью? Помните? Мы же его так никогда и не показывали.
Дольф болезненно поморщился, Зиновий запнулся на полуслове, и только Горский как ни в чем не бывало ответил:
– Он у нас в галерее. Если честно, мне он тоже очень нравится: думаю, это их лучшая работа…
– Едем. Нужно посмотреть.
</emphasis>
Когда рабочие внесли в галерею шесть холстов и расставили вдоль стенки, ЧТО принялся размышлять вслух:
– Н-да, я даже забыл, как они выглядят, впрочем, времени на маневр уже не остается, да и выбирать особо не из чего. Хорошо, хоть это нашлось. Подойдет. В общем и целом – современно и глубоко асоциально, можно сказать, даже гадко. Добавьте справа и слева еще по два холста какой-нибудь лирики и срочно везите в Манеж.
Дольф только руками всплеснул:
– Но как! А каталог? Виктор, у нас через три часа открытие!
Памятуя нерушимое обещание, данное Сидичу, Виктор равнодушно посмотрел на близкого к обмороку друга.
– Плевать на каталог.
– К чему все это? – продолжал ныть раздосадованный Дольф. – Нас же освищут. Это самоубийство.
– Если боишься скандала, можешь остаться дома. Близнецам нужно закрепить взятую планку, а заявленный тобой "Демон" – приличная, скорее даже гламурная и абсолютно неконфликтная живопись, интересная лишь твоим безликим коллекционерам как модное вложение лишних денег. Не будет у нас с "Демоном" ни общественного, ни художественного внимания, слишком понятно, слишком правильно, а в современном искусстве так нельзя. Пусть поругают, плевать, что про нас скажут и напишут, пусть орут что хотят, нам только этого и надо, а чтобы подхлестнуть еще больший ажиотаж, мы на половину этих холстов еще и навесим красные точки "Продано"!
– Правильно, – восторженно подхватил Зиновий, – не нужно стремиться нравиться, нужно конфликтовать!
Дольф попытался уничтожить обычно трусливого Зиновия презрительным взглядом, но тот разбушевался:
– А почему только Близнецы? У Голенкова готово новое чучело "Отец Павла Морозова убивает сына вилами", очень натуралистическое, с волосами и силиконовой кровью!
Услышав слово "кровь", все присутствующие на минуту замолчали.
– Да, – с еле заметной улыбкой согласился ЧТО, – кровь всегда обращает на себя внимание. Это краска, которой можно сделать действительно бессмертное произведение.
8
Оглохшая от стука собственного сердца Соня бесшумной тенью пронеслась по жирной от хозяйственных нечистот вонючей лестнице и, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, спустилась на первый этаж. Вот и он, знакомый с детства двор-колодец. За спиной хлопнула дверь. Взбудораженные грохотом, врассыпную кинулись помоечные коты. Соня задрала голову и настороженно прислушалась – на шестом этаже в открытых окнах квартиры матери тишина. Выждав еще минуту, пока Перро помечал крыло старого "опеля", она закинула холщовую сумку за спину и решительно направилась в пылающую светом уличную арку. День разом навалился на нее – жаркий, по-настоящему летний.
Соня осмотрелась и сказала себе:
– День будет хорошим…
Прямо над ее головой по зажатой между домами голубой реке неба лениво проплывали белые облачные кораблики. Невдалеке мирно зеленел сквер, сонный ветерок покачивал ветки лип, пешеходы смеялись, щурились и подставляли солнцу свои бледные щеки. Хорошо! Даже лучше, чем хорошо, – красота! И действительно – ее собственное душевное расстройство как-то сразу померкло. Страх и смятение в такой идиллии вообще неуместны. Когда все вокруг настолько прекрасно, легко верится, что беды кончились, даже пресловутая питерская депрессия отступает, на душе легчает, и к сердцу приливают чувства живые, добрые, жизнеутверждающие. Соня тотчас испытала прилив необыкновенного оптимизма и бодро зашагала по улице. Забавная теперь у нее жизнь! Тимур догоняет, а она удирает. Любовная драма со спортивной составляющей. Неожиданно для себя самой она остановилась и выругалась:
– Да пошел он! Я не бегу, я свободна! Теперь я от него свободна! Я от всего свободна, и мне не нужно больше того, что называют платой за такое странное, ни на что не похожее, счастье "быть вдвоем". И какая же все-таки это глупая теория, что нужно за него платить! А ведь платила, все эти годы платила: слезами, нервами, унижениями, да так, что, добившись его, в конце концов уже перестала что-либо чувствовать. Хватит! Наверное, стоит теперь попробовать быть одной, тем более что это не так уж и страшно. Солнце по-прежнему взойдет, сквер будет зеленеть, и ничто в этом мире не дрогнет, если художница Соня Штейн останется одна. Нет, конечно, физически "быть одной не так и удобно, но чувства! Боже мой, как много ужасного таит в себе жизнь с мужчиной! Хорошо, если он умен и красив, как Тимур, а если жаден, глуп, хамло, нечист бельем? Ну нет, это, конечно, слишком черный портрет, но и Тимур, если призадуматься, удивительная скотина.
Разом в памяти всплыли все его мерзкие привычки – покрытые пыльным пухом разбросанные везде носки, окурки во всех ее любимых чашках, ненасытная пьяная похоть и, гаже всего, поистине скотская манера стричь ногти, после чего складывать их в горсть и разглядывать черные от грязи роговые пружинки. Бр-р-р!
Идя по улице и разговаривая сама с собой, Соня поймала себя на мысли, что ни минуты не может не думать о нем. Выходило что-то очень непонятное, вроде глупых театральных страданий: он со мной, но я без него. Пришлось в сотый раз себе признаться, что Тимур настолько въелся в сердце и овладел всеми мыслями, что, будучи даже на расстоянии, заставлял трепетать душу и думать о себе. От этого нужно срочно избавиться. Но как?
– Знаю! – Соня решительно тряхнула головой.
Да, теперь у нее есть утешитель! Вот чем она вытравит его из своего нутра.
– Искусство!