Вообразим, что Дон Кихот надолго покинул Санчо Пансу и поручил тому бороться с ветряными мельницами… – конечно, Санчо Панса ни за что бы не справился, причем не потому, что Санчо Панса не обладает для этого необходимыми личными качествами, а только и исключительно в силу своей литературной функции – быть "тенью" Дон Кихота, а больше ничем не быть.
Потому-то, поместив Сын Бернара (каким бы гениальным он ни был, а он поистине гениален!) в центр событий в качестве организатора и вдохновителя всего, автор, в общем-то, понимал, на что шел. Но шел.
…Мертвый Лев, только из брошюр узнав про Абсолютно Правильную Окружность из спичек, понять ничего не понял, а спросить у Сын Бернара постеснялся.
Так что, когда Сын Бернар сказал ему: "Вы, если чего не поняли, спросите!" – мертвый Лев покраснел до состояния заходящего за угол солнца и, не в силах побороть стеснения, произнес:
– Да что Вы – спятили, в самом-то деле? Я в этом побольше Вашего понимаю…
Сын Бернар покачал головой, решив, что мертвый Лев ему нахамил, но объяснять ничего не стал: чего ж объяснять, раз человек и так все понимает!
А мертвый Лев между тем не понимал совершенно ничего.
Во-первых, он вообще не мог представить себе окружности из спичек. У себя дома, где случайно нашлось три полусожженных спички, он так и эдак пытался расположить их на плоскости, чтобы получилась окружность, но таковой не получилось ни разу.
Во-вторых, он не постигал, зачем ему, мертвому, мешаться в дела живых, которых он считал дураками. Даже когда одна туристическая группа живых прибыла в Город Мертвых на экскурсию, мертвый Лев, встретив их на центральной площади, прямо так и сказал:
– Вы, живые, просто дураки какие-то!
– Почему? – спросили живые.
– Умерли бы, да и все… Чего жить-то? – ответил он вопросом на вопрос и ушел своей дорогой.
В-третьих, мертвый Лев в глубине души считал для себя позором быть под началом собаки, пусть и живой, – и когда друзья-мертвецы спрашивали его, где он работает, он заученно отвечал:
– Да так… в основном наяриваю!
И друзья, озадаченные энигмою, опять отходили (в мир иной).
Потому-то и не относился он к возложенным на него обязанностям с душой, да и на работу ходил, как на каторгу. Чтобы подчеркнуть это, мертвый Лев на ногах обычно имел колодки.
А обязанностей у него было немного. Фактически одна: почта. Ежедневно на имя Редингота приходило по нескольку сот писем с разных концов земли – письма эти мертвый Лев должен был прочитывать и сортировать в зависимости от тех вопросов, которые в них ставились. Система сортировки, которой придерживался мертвый Лев, была не особенно сложной. Он завел во дворе два огромных холодильных контейнера и, отключив холодильники, распределял письма между этими контейнерами. На боку одного контейнера зеленой краской было написано "Письма о том же", на другом, красной краской – "Письма не о том". Разбрасывая письма по контейнерам, мертвый Лев только для порядка предварительно распечатывал каждое, внутрь, однако, никогда не заглядывая.
– Что пишут? – спрашивал его по утрам Сын Бернар.
– Да как обычно, – отвечал мертвый Лев. – Кое-где кое-какие проблемы, а так нормально все.
– Странно! – удивлялся Сын Бернар. А удивлялся потому, что, судя по телефонным разговорам, которые он вел ежедневно, положение с Абсолютно Правильной Окружностью из спичек отнюдь не было таким спокойным.
По телефону на него, разумеется, все орали: ни для кого уже не было секретом, что Сын Бернар – это всего-навсего собака, с которой, стало быть, нечего и церемониться. Сын Бернар к такому отношению, в общем, привык – правда, его все еще удивляло, когда звонивший начинал разговор с окрика "пошел отсюда!" Тогда Сын Бернар не очень понимал, как ему себя вести… но в других случаях просто не обращал внимания на грубость собеседников и отвечал на наболевшие вопросы в неизменно сдержанной манере хорошо воспитанной собаки.
По окончании рабочего дня он подходил к огромной "Таблице наболевших вопросов", которую сам же и расчертил и в которую вписывал все новые наболевшие вопросы, чтобы к приезду Редингота ситуация с Окружностью была предельно наглядной. Первая графа таблицы была озаглавлена "Что наболело?", вторая – "У кого именно наболело?", третья – "Где в данный момент находится тот, у кого наболело?", четвертая – "Как тот, у кого наболело, сам объясняет то, что наболело?", пятая – "Объективно", шестая – "Рекомендовано". Записи поражали своим разнообразием:
Что наболело? – Живот.
У кого наболело? – У сэра Аткинсона.
Где в данный момент находится тот, у кого наболело? – В Гренландии.
Как тот, у кого наболело, сам объясняет то, что наболело? – Рыба (как блюдо) достала.
Объективно: Здоров и может продолжать построение Правильной Окружности из спичек.
Рекомендовано: Не ныть.
Или:
Что наболело? – "Да ничего не наболело, пес ты шелудивый! Деньги кончились – вот что наболело!"
У кого наболело? – У Трухи.
Где в данный момент находится тот, у кого наболело? – В Малайзии.
Как тот, у кого наболело, сам объясняет то, что наболело? – Окружность – лажа, истина в вине.
Объективно: Дурак и хам.
Рекомендовано: Передать дела срочно командируемому в Малайзию Павлову (Россия).
Или, наконец:
Что наболело? – Душа.
У кого наболело? У Памеллы.
Где в данный момент находится тот, у кого наболело? – Дома в Ирландии.
Как тот, у кого наболело, сам объясняет то, что наболело? – Не в Окружности счастье – счастье в семье.
Объективно: Приступ тоски по семье на фоне ностальгии.
Рекомендовано: Немедленно вернуться в Судан – вместе с семьей и Ирландией.
В таблице насчитывалось уже несколько тысяч случаев… Сын Бернар выглядел усталым как собака. Поэтому в Городе Мертвых прочно закрепилась за ним кличка "Собака, усталая как собака, ха-ха" ("ха-ха" тоже входило в кличку).
С момента отъезда Редингота Сын Бернар не спал вообще ни разу – ни минуты. Судьба Окружности беспокоила его страшно. Он не обладал рединготовским масштабом сознания, чтобы держать в голове предприятие в целом, – потому-то и казалось ему, что спичечное сооружение выскальзывает из массивных его лап и что вообще все как-то расползается в разные стороны, становясь и необозримым, и неподконтрольным…
Обращаясь к мертвому Льву, Сын Бернар все чаще спрашивал:
– А от Марты с Рединготом ничего так и нет? Ни словечка? Или вот хоть от Ближнего, от Кузькиной матери, на худой конец?
– Нет-нет! – быстро отвечал мертвый Лев, попивая кровь.
– И где Вы только кровь-то свежую все время берете? – удивлялся Сын Бернар.
– Да это все одна и та же, – непонятно отвечал мертвый Лев.
У Сын Бернара не было ни сил, ни времени вдумываться в этот странный ответ, да и не додумался бы он никогда, что ходоки, несмотря на его запрет, все еще продолжали ежедневно прибывать в штаб со всего света, но были тут же убиваемы мертвым Львом, даже не выслушивавшим их мыслей и чаяний.
За этим занятием и застал его Ближний, добравшийся наконец до Змбрафля. Осторожно положив тюк с Кузькиной матерью на пол, Ближний обратился к убийце:
– Это что же Вы такое делаете, господин хороший?
Вытирая окровавленные руки об стену отстойника, постепенно начинавшую напоминать картину Анри Матисса "Танец", мертвый Лев с улыбкой спросил:
– А что?
– Как "что"? – опешил Ближний. – Вы же только что живого человека зарезали!
– И вовсе не зарезал… – Мертвый Лев обиделся. – Вовсе не зарезал, а прирезал!
– Зачем это уточнение? – голос Ближнего звучал устало.
Вместо того, чтобы отвечать, мертвый Лев обратил внимание Ближнего на то, что человек не умер, но находится при смерти:
– У за резанных срок хранения короче, чем у при резанных: кровь последних дольше остается теплой… А я гостей жду. Не потчевать же их несвежим!
– Да Вы циник! – осенило Ближнего, и он наотмашь ударил мертвого Льва по роже.
В прихожей послышались голоса. Человек пять мертвецов спешили на званый ужин.
– Пахнет вкусно! – издалека похвалили мертвецы и вошли.
Мертвый Лев гладил молниеносно опухшую рожу небольшим утюгом. Почуяв недоброе, мертвецы остановились: взгляды их обратились к Ближнему.
– Вот этот, – утюгом указал на него же мертвый Лев, – ударил меня по роже. И всего-навсего за то, что я к вашему приходу готовился.
– Это правда? – строго спросили мертвецы.
– Увы, – сказал Ближний. – Сейчас я и вам рожи бить буду.
– Да ты что, не мертвец, что ли? – удивились мертвецы.
– Мертвец, конечно, – сказал Ближний, – но не до такой же степени!
– А до какой? – Мертвецы выглядели заинтересованными.
– До умеренной, – отчитался Ближний. – Я сохраняю человеческий облик.
– Зачем? – спросили мертвецы, человеческий облик давно утратившие.
– Посмотрите друг на друга, – предложил Ближний, – и сами все поймете.
Мертвецы так и сделали. Увидев друг друга, они чуть не потеряли рассудок от ужаса и отвращения к себе.
– Господи! – закричали они. – Как низко мы пали…
Тут они начали рвать на себе волосы – и, быстро управившись, обратились к мертвому Льву:
– А ты почему весь в волосах?
– Он чудовище, – к одному месту сказал Ближний. – Он только что человека прирезал!
– Не может быть! – не поверили лысые мертвецы.
Ближний молча указал на истекающую кровью жертву. Лысые мертвецы обомлели.
– Я же для чего… – пролепетал мертвый Лев, – мы ведь кровь обычно пили!
Лысые мертвецы задумались, а потом процитировали Грибоедова: "Свежо предание, а верится с трудом!" – отведя от себя таким необычным образом все подозрения.
Тогда Ближний связал мертвого Льва веревкой, которую дали ему лысые единомышленники, и засунул его в тюк к истосковавшейся по сердечному разговору Кузькиной матери. А сам – в сопровождении тех же единомышленников – отправился к Сын Бернару.
Сын Бернар, сосредоточенный на судьбах мира, не обратил на гостей никакого внимания.
– Здравствуйте, – сказал Ближний, подозрительно взмокнув: при виде Сын Бернара его захлестнула теплая волна чувств.
Сын Бернар хотел было радушно ответить на приветствие, но там, откуда оно раздалось, никого уже не стояло: тою же теплой волной чувств Ближнего унесло прямо в открытое взорам всех присутствующих море…
– Где тот, кто со мной поздоровался? – без интереса спросил Сын Бернар группу жавшихся в стороне лысых.
– Его унесло волной, – печально ответили они.
– Хорошо бы и вас унесло, – мечтательно и честно сказал Сын Бернар.
– Нас не унесет, – разочаровали его лысые, – потому что мы никаких чувств к тебе не испытываем. А он… тот, которого унесло, испытывал чувство любви.
– Как его звали? – оживился Сын Бернар.
– Мы не спросили… – развели руками лысые.
Сын Бернар посмотрел на них так, как млекопитающие смотрят на пресмыкающихся перед ними.
– Понимаете ли вы сами, что наделали?
– Да нет, где уж нам! – махнули руками лысые.
– Только что вы лишили меня возможности узнать имя того, кто меня любит! – поставил их в известность Сын Бернар. И безутешно зарыдал.
Лысые подошли к Сын Бернару и принялись гладить его. Потом один из них достал из кармана кусок кровяной колбасы и дал Сын Бернару. Тот съел и почувствовал себя не в пример лучше.
– А вы кто такие? – спросил он в знак благодарности.
– Мы – потерявшие человеческий облик, – был ответ.
Сын Бернар пристально вгляделся в лысых:
– Это я вижу. Имеется в виду – чем вы занимаетесь?
– Раньше мы работали на раздаче в кафе "Холодные закуски", а в свободное время пили кровь вместе с мертвым Львом. Он убивал ходоков и угощал нас свежей кровью. Но теперь мы раскаялись и не знаем, что делать дальше.
Услышав про ходоков, Сын Бернар чуть не лишился (но не лишился) рассудка.
– Где мертвый Лев? – вскричал он.
– Его только что связали и запихали в тюк, – сказали лысые и вызвались отвести Сын Бернара на место происшествия.
…Из тюка раздавались истеричные женские вопли. Сын Бернар развязал тюк, и оттуда выскочила смертельно бледная и растрепанная Кузькина мать со следами клыков на шее. Лысые мертвецы, всякого перевидавшие, еле устояли на ногах при ужасном виде ее.
– Так мы не договаривались! – сразу набросилась Кузькина мать на Сын Бернара. – Вы зачем ко мне вампиров подсаживаете?
– Это не я! – защитился Сын Бернар.
Лысые же, стараясь не смотреть на Кузькину мать, а смотреть в окно на плодоносящую яблоню, объяснили, что вампира подсадил тот, кого потом унесло волной чувств.
– Можно подумать, мне это что-нибудь говорит! – возмутилась Кузькина мать. – Откуда мне знать, кого тут у вас волной чувств унесло… Я лежала в тюке на полу, и вдруг засовывают туда вампира полоумного, который тут же впивается мне в шею, начинает кровушку мою сосать! Почти всю высосал, гад!
– Он же связан! – воззвал к ее рассудку Сын Бернар.
– Связанные тоже кровь хорошо сосут, – отклонила воззвание Кузькина мать и пихнула тюк ногой. Тюк не шевельнулся.
– Обпился! – злорадно констатировала Кузькина мать. – Обпился и подох.
– У Вас, небось, кровь ядовитая, – зачем-то предположил Сын Бернар.
Лысые засмеялись, а Кузькина мать обиделась.
– Вы чего? – спросил Сын Бернар не то у нее, не то у лысых.
Кузькина мать не ответила, а лысые ответили:
– Смешно… Вампиру любая кровь хороша: и ядовитая, и не ядовитая. Он не от качества крови из строя вышел, а от количества. Но он вернется в строй, – заверили они.
– А кстати, где Ближний-то? – возникла реабилитированная Кузькина мать.
Так Сын Бернар и узнал, что тем, кого смыло волной чувств к нему, был Ближний.
– Не постигаю! – элегантно изумился Сын Бернар. – Он же Редингота любил больше жизни… помнится, из-за того с жизнью и расстался. А теперь, оказывается, он уже меня любит… Постыдное какое непостоянство – прямо на грани проституции!
– При чем тут проституция? – поморщилась Кузькина мать, не любившая неточного словоупотребления. – Проституируют, напомню, за определенное материальное вознаграждение. Вы ведь не хотите сказать, что Ближний за свою к Вам любовь денег с Вас требовал?
– Мы с ним не успели поговорить… – заметил Сын Бернар и обратился к лысым мертвецам: – А денег тот, которого волной унесло, за свою любовь не требовал?
– Денег не требовал, – заверили лысые мертвецы. – Он любил Вас, ничего не требуя взамен…
– Как благородно! – восхитился Сын Бернар.
– Кстати, – воспользовались случаем высказаться лысые мертвецы, – Вас не беспокоит, что человек рядом с Вами кровью истекает?
– Это какой же человек? – попытался вспомнить Сын Бернар.
– Да тот, которого мертвый Лев прирезал…
Вспомнив-таки, Сын Бернар бросился к направляющемуся в эту минуту в рай прирезанному и, остановив его в пути, оказал ему сначала первую, а потом на всякий случай вторую, третью, четвертую и пятую медицинскую помощь. После этого прирезанный (его фамилия была Тимоффеев) воскрес, вскочил на резвые ноги и деловой походкой заходил по штабу…
– Чего это Тимоффеев-то заходил? – осудила прирезанного Кузькина мать.
– Он ходок, – объяснил Сын Бернар. – Пришел издалека, как все они. Ну, и вот… ходит по инерции.
– А долго он так будет? – спросила Кузькина мать, которую раздражал всякий непокой.
– Пока не поговоришь с ним о том о сем, – вздохнул Сын Бернар.
– Иди сюда, Тимоффеев, – пожалела ходока Кузькина мать. Когда тот подошел, она заглянула ему в глаза и участливо спросила: – Ты чего?
– А того, – сказал Тимоффеев, закрыв глаза от ужаса.
– Чего того-то?
– А ничего! – нашелся даже и с закрытыми глазами Тимоффеев. – Земляки вот по делу послали… пойди, просят, поговори там с главным. За идею, тоись, поговори. Ну, я и пошел как дурак. А главный, он убийца оказался! Расскажу теперь землякам-то, которые в Сибири спички берегут, – мы вам такого красного петуха пустим на всю Россию… не пожалеем отчизны!
– Да ты главного-то не видал, ходок! – поспешил предотвратить пожар Сын Бернар.
– Как же не видал, когда он-то меня и прирезал? И кровушку мою сосал! Упырь он, главный ваш!
– Это не главный был! – от имени исторической правды вскричала Кузькина мать. – Это просто один из… один из… – Она не нашла, как определить мертвого Льва.
– Соратничек, – помог ей Тимоффеев. – Всегда у вас так, на соратников сваливать: дескать, главный ни при чем – это те, кто с ним, во всем виноваты!..
– Да заткнитесь Вы, Тимоффеев! – приструнила ходока Кузькина мать. – Наш главный сейчас в Швейцарии.
– Понятное дело! – поддержал ходок. – На то он и главный, чтобы в Швейцарии быть… Вот и вечно они так: намутят, намутят, а сами – ррраз, и в Швейцарию! Ну, мы ему петуха красного пустим – мигом из Швейцарии-то прилетит.
Ходок открыл глаза, решительно развернулся и быстро направился к двери.
– Погодите! – крикнул Сын Бернар.
– Изыди, сатана! – плюнул в его сторону Тимоффеев, продолжая движение. – Вот расскажу землякам, какие тут у главного прихлебатели-то – с песьими головами! И про бабу евонную расскажу… которая страшнее смерти, – покосился он на Кузькину мать, взглянуть, однако, не рискнув.
– Да Вы же неправильно все поняли, Тимоффеев! – бросилась ему вслед Кузькина мать.
Тимоффеев остановился:
– Вот когда лично тебя, страшила, прирежут и лично твою кровь сосать начнут, ты узнаешь, что понять это неправильно просто не-воз-мож-но!
Тут он собрался было уйти, но Сын Бернар кивнул лысым – и те подтянулись к двери.
Оказавшись между лысыми с одной стороны, и Кузькиной матерью с другой, Тимоффеев мрачно, как ущелье, усмехнулся и задал совсем уж глупый вопрос:
– Живым хотите взять?
Сын Бернар не выдержал и все-таки расхохотался. Он уже готов был напомнить Тимоффееву о том, кто только что спас его от верной смерти, оказав первую, вторую, третью, четвертую и даже пятую медицинскую помощь, – но в этот самый момент Тимоффеев выхватил из-за пазухи гранату.
– Вре-е-ешь! – прошептал он, как в кино.
– Мы не в кино, – быстро напомнил ему Сын Бернар.
Но было уже поздно.
…Силой взрыва Сын Бернара подбросило высоко в воздух. По счастью, траектория его полета совпала с траекторией полета Кузькиной матери: встретившись с ней в воздухе, Сын Бернар сказал:
– Рад встрече!
– Взаимно, – криво усмехнулась Кузькина мать.
Вместе они посмотрели вниз. Под ними шумело море, посреди которого, на доске, спокойно сидел Ближний и что-то ел.