…Очень трудно придумывать героям биографии: во-первых, это едва ли не сразу наскучивает, а во-вторых, тут же и забывается, поскольку зачем же помнить всякие глупости? Каких-то по очереди усопших негритят…
Я ничего не сказал про паспорт – вот еще тоскливая тема (терпи, читатель!) Без паспорта никак: без него человек не то чтобы не чувствует себя человеком – он не чувствует себя данным человеком. У Марты, получается, не было паспорта, потому что… ну, скажем, потому что у нее никогда не возникало проблем насчет того, является ли она данным человеком. Она вообще не думала о том, является ли она данным человеком, ибо думать об этом – глупо.
Что же до окружающих, то Марте до них не было никакого дела – и считали ее данным человеком или нет, ее теоретически и практически не волновало. "Ich spucke darauf!"[] – любила говаривать она по-немецки, когда ее по-русски спрашивали, является ли она данным человеком, и уходила от вопроса и от спрашивавшего вдаль. Или давала спрашивавшему множество денег, после чего всякий спрашивавший начинал хохотать от радости и благополучия и закрывал глаза на все… и так с закрытыми глазами уходил осуществлять свою бренную жизнь дальше, иногда попадая под стремительно идущий поезд и гибня, то есть погибая…
В общем, паспорта у Марты не было – и не было потребности в нем. Так что забудем про паспорт.
Когда Марта сделалась бездомной, она снова пришла на брега Невы, где однажды кто-то сидел и где теперь уже не сидел больше никто. Там она выбросила в Неву все оставшиеся деньги, чтобы чувствовать себя еще более бездомной и обделенной. К выброшенным ею деньгам сразу же подплыл прогулочный невский катер – и алчные люди с него не дали добру утонуть. А нищая Марта отправилась ходить по городу, где какой-то местный человек, одетый во что попало, принял ее за другую и пригласил на вечеринку в заведение под названием "Контора". Марту заинтересовала глупость названия – и она пошла с человеком.
Нет, а все-таки это милое дело – писать что-нибудь! Пишешь себе как сумасшедший, с одной стороны, а жизнь проходит как сумасшедшая – с другой стороны, причем совсем с другой стороны. До чего же все-таки замечательно, что на свете две стороны – одна для тебя, а другая – для Марты, для Редингота, для Деткин-Вклеткина… Для эскимоса Хухры-Мухры. Здорово, конечно, оказаться с ними по одну сторону баррикад, да не возьмут! А без приглашения, вроде, неловко. Итак…
Итак, дальше все известно – до того самого момента, как Деткин-Вклеткин в одних трусах вошел в конференц-зал, где никто его не заметил. Не заметила и Марта, потому что она стенографировала все видимое и невидимое и в силу этого не обращала внимания на входивших в одних трусах. Но стоило лишь входившим в одних трусах войти, ручка выпадала… – и выпала из ее рук сама собой. И налетело на нее прежнее ощущение "Кто-то Сидел На Брегах Невы".
– Всё, – сказала Марта Рединготу. – Я прекращаю стенографировать. – И она положила голову на руки, предварительно положив руки на стол.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоился отзывчивый Редингот.
– Да, – честно призналась Марта и объяснила: – Кто-то сидел на брегах Невы.
Редингот понимающе кивнул и так дружески сжал Марте запястье, что даже при всем желании она не смогла бы стенографировать дальше. После этого Редингот взял в руку ручку, выпавшую из руки же, и сам принялся стенографировать все видимое и невидимое, изредка, однако, с тревогой поглядывая на Марту, которая, со всей очевидностью, мучилась невообразимой мукой. По телу ее туда и обратно проходила судорога, плечи тряслись, пальцы хрустели и ломались… в общем, кошмар. Надо было вызывать психиатра – и лучше по возможности тихо, чтобы не создавать беспокойства в зале. Стало быть, психиатра следовало вызывать извне.
У меня есть один знакомый психиатр – подчеркиваю, не столько хороший, сколько знакомый психиатр. Но выбирать не приходится – приходится вызывать нехорошего знакомого психиатра. Имя его… впрочем, неважно, будем называть его Лапуленька, ибо так называет его жена, которая с ним одна сатана и которую я ненавижу – в частности, и за это.
– Лапуленька! – кричу я в пространство, и Лапуленька является полусонный в пижаме и тапочках на босу ногу, поскольку сейчас ночь. В руке у Лапуленьки маленькие ножницы, которыми он по ночам обычно стрижет большие свои усы.
– Лапуленька, – прошу я, – положи ножницы на пол и поставь диагноз этой красивой девушке.
Лапуленька кладет ножницы на пол и ставит Марте быстрый и точный диагноз, даже не взглянув на нее:
– Эта красивая девушка сошла с ума, – говорит Лапуленька и поднимает ножницы с пола, намереваясь стричь усы.
– И что теперь делать, Лапуленька? – спрашиваю я.
– Лечить – "что делать"! – орет полусонный Лапуленька. – Лечить в психоневрологическом диспансере по блату.
– Это почему же по блату?
– А потому, – продолжает орать Лапуленька, – что больше никак. Сумасшедших вообще не лечат. Их сажают в сумасшедшие дома и не лечат, а только кормят. Значит, нужен блат.
– Лапуленька, у меня есть блат! Это ты. – Я с умеренной нежностью смотрю на него и поправляю ему воротничок пижамы, который загнулся ближе к телу.
– Тогда, если у тебя есть блат, надо его использовать. Используй меня.
– Чтобы что-то использовать, надо знать правила пользования, – скучаю я.
Тогда Лапуленька достает из верхнего кармана пижамы маленькую аккуратную бумажку и протягивает ее мне с радостной улыбкой. Я читаю вслух:
"Правила пользования Лапуленькой".
Я опускаю глаза к краю бумажки, где значится: "Отпечатано в Первой Образцовой типографии". Испытав приступ удушья, я перехожу к подробному ознакомлению с инструкцией.
"Лапуленька, психиатр бытовой (ЛПБ), предназначен для эксплуатации в жилых помещениях. ЛПБ состоит из…" – далее следует длинный перечень составных частей Лапуленьки, который я опускаю из экономии сил и средств, а также по причине прозрачности лапуленькиной структуры.
Затем идет раздел"Подготовка Лапуленьки к работе".Это важно. "Включить ЛПБ, – читаю я, – в сеть межличностных отношений. Выждать некоторое время".
– Лапуленька, – прерываюсь я, – тебя уже включили в сеть межличностных отношений. Не стриги усы! Сейчас надо выждать некоторое время.
– Выждем, – соглашается Лапуленька, психиатр бытовой, и, наконец, швыряет ножницы в угол.
Мы выжидаем минут пятнадцать-двадцать.
"Через некоторое время ЛПБ начинает действовать в режиме минимальной нагрузки".
– Лапуленька… ЛПБ, действуй в режиме минимальной нагрузки, – строго говорю я.
Лапуленька подходит к Марте и немного отрывает ее от пола. Марта, которая к этому времени уже беснуется и кричит на весь зал, что она Белоснежка и семь гномов, заметно успокаивается и начинает кричать, что она Крошечка-Хаврошечка, а это куда ближе к истине – хотя бы по двум признакам: национальному и количественному.
"Из режима минимальной нагрузки ЛПБ самостоятельно переходит в обычный режим"…
– Лапуленька, – наседаю я, – переходи давай в обычный режим.
– Не понукай меня, – делает замечание ЛПБ, – там написано, что я перехожу в обычный режим самостоятельно.
Тем не менее, в обычный режим он не переходит, продолжая держать Марту все в том же положении.
– Лапуленька! – свирепею я. – Ты будешь, наконец, переходить в обычный режим или останешься как есть? Сколько можно!
ЛПБ кладет Марту на пол и замирает.
– Что случилось? – пугаюсь я.
– Перегрузка, – отвечает Лапуленька, психиатр бытовой, становясь равнодушным вообще ко всему. – Не надо было меня понукать. Теперь тебе самому придется отвозить девушку в сумасшедший дом. Без блата. У тебя был бы блат, если бы ты правильно меня использовал и дождался, пока я перейду в обычный режим самостоятельно. Ты не дождался. Так что пеняй на себя. – И ЛПБ умолкает навеки.
Некоторое время я пеняю на себя, потом взваливаю на плечи безутешного Редингота тихонько беснующуюся Марту – и безутешный Редингот незаметно выходит из конференц-зала.
Ну что ж, читатель, – в сумасшедший дом? В крайнем случае, потом придется вернуться к началу главы – и написать все по-другому, если положение окажется совсем безнадежным. Мда-а-а, ну и проблемы…
Чудны дела мои, Господи!
Между тем, в сумасшедших домах и в самом деле никого не лечат. И, может быть, правильно делают: сумасшедшие, они такой уж народ – их лечи не лечи… Все равно беснуются, как сумасшедшие, или же тихо сидят, но опять-таки – как сумасшедшие. И сразу понятно, что они не в своем уме, а в чьем-то чужом – кто в чьем. Так там и спрашивают: – Этот вот в чьем уме?
И про Марту у Редингота спросили:
– Она у Вас в чьем уме?
– Она у меня в уме Крошечки-Хаврошечки, – с какою-то даже гордостью ответил Редингот, полагая Крошечку-Хаврошечку не самым, между прочим, глупым человеком.
– У-у… – загудел сумасшедший дом: ум Крошечки-Хаврошечки его, вроде бы, не устроил.
– А Вы бы хотели, чтобы она в чьем уме была? – Рединготу стало просто интересно.
– Ну, в чьем… У нас тут, между прочим, чтоб Вы знали, платон на платоне и платоном погоняет!
Так ответил сумасшедший дом и очень подозрительно взглянул на Редингота острым органом зрения.
– Вот и хватит с вас платонов! – Редингот поднял Марту с пола и положил на стол, где она продолжила свои тихие беснования. – А Крошечка-Хаврошечка, кстати сказать, коровке в одно ушко влезала, в другое вылезала, – добавил он.
После этого замечания сумасшедший дом заинтересовался самим Рединготом.
– Нуте-с, – сказал сумасшедший дом, – а какое же сегодня число какого месяца какого года?
– Да шут его знает, – беспечно ответил Редингот и озабоченно взглянул на Марту. – Может быть, ее уже имеет смысл препроводить в палату?
– Кого препроводить в палату – это нам решать, – сказал сумасшедший дом и, в свою очередь, предложил: – А не назвать ли Вам лучше свое имя?
– Мое имя Редингот, – сказал Редингот, – а Ваше?
– Клара Семеновна, – сказал сумасшедший дом.
– Вы женщина? – Редингот обалдело уставился на мужчину.
– Это как посмотреть, – уклонился на полметра сумасшедший дом.
Редингот посмотрел и этак и эдак, после чего грустно заметил:
– Действительно. С одной стороны, Вы симпатичный мужчина, с другой – страшненькая женщина. А Редингот – это пальто такое.
– Понятно, – сказал сумасшедший дом. – Редкая форма.
– Редкий фасон, – поправил его Редингот.
Тогда сумасшедший дом набрал номер телефона и заговорил, прикрывая трубку рукой.
– Атипичная форма шизофрении. Отождествление себя с предметом верхней одежды. Препроводить к Вам? Слушаюсь.
После разговора сумасшедший дом нажал на кнопку, и в приемный покой вошли два санитара с марлевыми повязками на лицах.
– Почему у них марлевые повязки? – спросил Редингот. – Чтобы не заразились?
– Да нет, – возразил сумасшедший дом. – Они слюной очень брызжут. От злости.
– Зачем же таких злых санитаров-то было нанимать? – покачал головой Редингот. – Кадровик у Вас, похоже, никуда не годный.
– Для предмета верхней одежды Вы слишком умны. Амплуа смените! – заорал вдруг сумасшедший дом и распорядился, повернувшись к санитарам:
– Девушку в палату номер пятнадцать, а старца…
Договорить сумасшедший дом не успел, потому что безвременно скончался.
Санитары подождали распоряжений относительно старца, но, не дождавшись, занялись девушкой, а Редингот похоронил Клару Семеновну на больничном дворе. Невесть откуда взявшиеся солдаты немедленно стали в почетный караул у могилы. Редингот не любил торжественных церемоний и отправился посмотреть, как устроили Марту.
Он заглядывал в палаты и убеждался, что сумасшедшие в массе своей здесь тихие, то есть если и беснуются, то исключительно внутри себя. Между тем Редингот давно считал, что, когда сумасшедший беснуется внутри себя, это чрезвычайно удобно: разобрав такого сумасшедшего, можно изучить его устройство и понять механизм душевной болезни.
Найдя Марту в палате, где не лечили, а только кормили двух женщин, у которых наблюдалось – особенно в ясную погоду и с близкого расстояния – так называемое размножение личности (одна считала себя семью чудесами света, другая – сорока разбойниками), Редингот тут же решил изучить устройство второй из них. Лживыми посулами заманив ее в пустую в это время суток столовую, он в полном одиночестве разобрал незнакомку на составные части, но вместо сорока разбойников обнаружил сорока двух, чему несказанно изумился и, не решившись собрать разобранную женщину обратно, в изумлении проследовал к главврачу для уточнения диагноза.
Главврача на месте не оказалось, а оказался на этом месте двойник главврача, который так и представился: "Двойник главврача". Редингот, изумившись сходству, поинтересовался, скоро ли вернется сам главврач, и тут же был поставлен в известность, что никакой главврач не главврач, а польский писатель Болеслав Прус, который усоп, оставив после себя большое литературное наследие, каковое наследники его прокутили в считанные дни и теперь влачат жалкое существование в притонах Сан-Франциско. Редингот понял, что разговаривать с усопшим главврачом не имеет большого смысла, и пошел себе восвояси, как он умел и любил, – по пути упросив помешанную на постмодернизме и считавшую себя постмодернизмом в целом и в частностях нянечку кормить Марту исключительно шоколадом. Нянечка принялась кормить ее шоколадом тут же, но Марта ела шоколад машинально и фактически не испытывая радостного чувства. Зато испытывая безрадостное, и это было чувство мести. Оно становилось все более и более яростным… скоро Марта не смогла ему сопротивляться и сказала:
– Я буду мстить всем и каждому.
Причем сказала она это громко и отчетливо, чтобы все и каждый отныне не ждали от нее уже ничего хорошего. Все и каждый хотели притаиться по углам, но каждый не успел – и проворная Марта схватила его за шиворот рукой, в результате чего шиворот неожиданно оказался навыворот.
– У Вас шиворот навыворот, – сразу заметила наблюдательная Марта.
– Спасибо, я поправлю сейчас, – улыбнулся Каждый и, больно ударив Марту по руке, вернул шиворот в естественное для шиворота состояние.
– Скажите, пожалуйста, почему Вы со мной одновременно грубы и вежливы? – спросила Марта.
– Потому что Вы сумасшедшая, – объяснился Каждый.
– Можно подумать, Вы нормальный! – как бы между прочим обиделась Марта.
Каждый вспыхнул, как облитый бензином и подожженный автомобиль, и демонстративно отвернулся от Марты: показывая, что он обиделся гораздо сильнее, чем она.
– На Вашем месте я бы не обижалась так сильно, – сделала ему замечание Марта. – Вы же первый начали!
– Я назвал Вас сумасшедшей, но не назвал ненормальной, – пробурчал Каждый. – Зачем Вы смешиваете прямо противоположные понятия?
– Это какие именно понятия – прямо противоположные? – искренне изумилась Марта.
– Да вот… "сумасшедший" и "ненормальный"! – снова повернулся к ней Каждый. – Что я сумасшедший – понятно. Понятно и радостно. А вот что ненормальный… – это-то с какой стати?
– Так, минуточку, – сказала Марта. – Вот тут подробнее, пожалуйста!
– Чего ж подробнее… – Каждый посмотрел на нее с укором, – когда и так понятно! Если все вокруг сумасшедшие, а все вокруг – сумасшедшие, Вы же сами видите, то и… то и получается, что сумасшествие есть норма. – Тут он выразительно, как художественный чтец, посмотрел на Марту и подытожил: – Я сумасшедший. То есть вполне нормальный.
– Как-то я никогда не подходила к этому вопросу с такой точки зрения, – задумалась Марта.
– Но вот что для меня осталось загадкой, – признался вдруг Каждый, – это зачем Вам понадобилось, чтобы у меня шиворот был навыворот? – Каждый нахмурился и стал казаться прежде всего грубым, а уж только потом вежливым.
– Это я начала мстить всем и каждому. – Марта мило улыбнулась.
– Тогда почему Вы сперва принялись за каждого?
– Так обозримее и конкретнее, – объяснилась Марта. – Но я собираюсь мстить и дальше.
– И снова мне?
– Пока – да… Кому ж еще, когда Вы настолько доступны? – Марту удивляла природная недогадливость Каждого.
– А за что мстить? – опомнился узнать Каждый.
– За то, что однажды кто-то сидел на брегах Невы.
– Я сидел? – уточнил Каждый.
– Вы развязны, – задумчиво и разочарованно сказала Марта. – Не надо полагать, будто каждый способен сидеть на брегах Невы. Это дело избранных.
– Это дело тех, кто живет в Санкт-Петербурге, – не согласился Каждый.
– Вы очень развязны, – откорректировала себя Марта. – Я, пожалуй, позволю себе повторить: сидеть на брегах Невы – дело избранных. И добавить: это дело единиц. Дело просто одного-единственного.
– Тогда и мстить нечего всем и каждому… особенно каждому – то есть конкретно мне. Чего на меня-то нападать?
Марта с окончательной скукой посмотрела на Каждого и заключила:
– Эх, Каждый, Каждый… Бить бы Вас, да некому.
– Почему это некому-то? – возмутился Каждый. – Тут вот в соседней палате есть один сумасшедший по имени Егор-Булычов-и-Другие. Он всегда охотно бьет меня.
– Пригласите его, пожалуйста, – попросила Марта.
– С удовольствием, – ответил Каждый и отправился за Егором-Булычовым-и-Другими.
Марта же, горя жаждой мести, огляделась вокруг, но не увидела никого, кроме четверых убитых сорока двумя разбойниками сумасшедших. Погибнув, они, видимо, излечились от сумасшествия, потому что выглядели вполне вменяемыми трупами.
– Как интересно! – сказала себе Марта, и тут как раз подоспел Каждый с соседом по имени Егор-Булычов-и-Другие. Сосед был один.
– Где другие? – сразу спросила Марта.
– Другие – это тоже я, – коротко объяснился сосед, периодически ударяя Каждого то по голове, то по плечу, то по спине, а то и еще по чему-нибудь такому. Каждый был весь в слезах и в крови.
– Вам необходимо сделать свинцовые примочки, – посоветовала Марта Каждому.
– Я делаю ему, – вмешался Егор-Булычов-и-Другие. – У меня свинцовая примочка в кулаке! – Тут он разжал кулак и показал Марте кусок свинца.
– Вы предусмотрительны, – вроде как похвалила его Марта. – А теперь довольно тут с каждым возиться, переходим ко всем. Вы будете помогать мне мстить, – обратилась она отдельно к Егору-Булычову-и-Другим.
– Слава Аллаху! – сказал Каждый, внезапно оказавшись мусульманином.
– За что мстим? – по дороге бодро поинтересовался Егор-Булычов-и-Другие.
– За то, что кто-то сидел на брегах Невы, – отчеканила Марта.
– Вот гады! – воодушевился Егор-Булычов-и-Другие и помчался по палатам с тюремным криком: – Я вам покажу, как на брегах Невы сидеть!
Из палат послышались преждевременные предсмертные вопли.