- Я тебе дам, нет fuego, - обиделся Хогг. - Мы вам, сволочам, чертовски mucho fuego задали в 1588 году, и еще зададим. Педрилы начесноченные. Я вот тебе покажу, нет хорошей поэзии. - Шею защекотали брыжи. Он разгладил кинжальную бороду. Небо побагровело над брандерами. Потом Хогг увидел в огромном стенном зеркале свое раздраженное отражение в обрамлении заграничных бутылок: прилично выбритый бармен в очках, быстро лысеющий, вроде мистера Холдена.
- Пошли теперь поедим, - предложил Джон. В кишечнике отеля кипел служебный кафетерий, полный скрежета уминавшихся чипсов, опьяняющий соусом "Дадди". Организатор-общественник регулярно расхаживал между столами, пытаясь организовать соревнования по настольному теннису. Пустой желудок Джона глухо стучал кастаньетами.
- Не хочу есть, - насупился Хогг. - Сыт по горло. Больше просто не лезет, вот что.
2
Хогг шагал к Харли-стрит по сплошным листьям, летучим обрывкам бумаги. Лондонский Хогг, он наизусть знал дорогу по этим прогулочным улицам. Мачеха в чистилище, или где она там устроилась, в обморок бы упала, видя, как он хорошо знает Лондон. Братон-стрит, Нью-Бонд-стрит, перейти Оксфорд-стрит, потом по Кавендиш-стрит через Кавендиш-сквер на Харли-стрит, зная также, что дальше лежит Уимпол-стрит, где Роберт Браунинг читал кусочки "Сорделло", очень темной и длинной поэмы, женщине, сильно похожей на спаниеля, который у нее действительно был, а под кроватью жили огромные пауки. Отец приучил ее пить крепкий черный портер. Хогг старался прикинуться, будто не знает подобных вещей, ибо они лежали за пределами барменской сферы, только все равно знал, что знает. Нахмурился, презрительно вздернул плечи. Мужчина, продававший газеты и грязные журналы, посоветовал:
- Веселей, хозяин.
Вскоре Хогг в рабочих брюках и приличном спортивном пиджаке в елочку сидел в приемной доктора Уопеншо. Дня три назад он получил краткий вызов от доктора Уопеншо, главной движущей силы процесса реабилитации - превращения Хогга из неудачиика-самоубийцы в полезного гражданина. Удалось выдумать лишь одну возможную причину краткости, однако настолько невероятную, что пришлось ее отбросить. Тем не менее, как подумаешь про всякие кибернетические триумфы, и на что они способны, и такой ловкий психиатр, как доктор Уопеншо, вполне может завести себе банк электронных мозгов, работающих на него (все за счет Государственной службы здравоохранения), поэтому есть небольшая возможность, что вызов связан с тем самым конкретным проколом, допущенным Хоггом, признаком рецидива, если воспользоваться модным жаргоном. С другой стороны, между ним, Хоггом, и доктором Уопеншо установились отношения взаимной любви и доверия, пусть даже официальные и оплаченные Государством, казавшиеся истинным чудом в травянисто-зеленом заведении для выздоравливающих. Разве доктор Уопеншо не демонстрировал его, Хогга, в качестве образцового выздоравливающего, приглашая коллег со всего мира щупать, тыкать пальцами, улыбаться, кивать, задавать коварные вопросы насчет его отношений с Музой, мачехой, уборной и псевдоженой, утешительно сводя все это бурное прошлое к туманной абстракции приличного, чисто клинически интересного случая, за который можно взяться пропахшими антисептиками руками? Да, вот так вот. Возможно, в конце концов, краткость - официальная упаковка, а в ней тепло, любовь, защита от чужих взглядов. И все-таки - тем не менее.
В приемной стоял газовый камин, над которым, как кипер над калиткой, раскорячился единственный другой ожидавший пациент. Осенний холод отражался в обложках "Вога" и "Вэнити Фэйр", лежавших на полированном столике, где ваза с настоящими, не пластмассовыми хризантемами превращалась в некий призрак из мира-антипода. На обложках изображались худенькие молодые женщины в норке на фоне листопада. Какой-то зимней стужей повеяло на Хогга от замеченных на столе номеров "Фема". Те времена, не столь давние, когда он действительно писал для "Фема" жуткие стишки в виде безобидной прозы ("Свое дитя я поднимаю к небесам. Оно воркует, ибо Бог есть там"), подписанные псевдонимом Крепость Веры; те невероятные времена, когда он действительно был женат на художественной редакторше журнала Весте Бейнбридж; те времена официально обязаны вызывать у него не более чем умеренное, постоянно угасающее любопытство. То был другой человек, из прочитанного с зевотой рассказа. Но прошлое снова протягивало к нему щупальца, с неустанной назойливостью златоуста присасывалось с того самого вечера явления богини и йякавших телевизионщиков. Хогг с тяжким вздохом кивнул. Доктор Уопеншо знает, все знает. Вот зачем эта встреча.
- Вот эту вот кучу богохульной белиберды тебе предлагают читать, - сказал мужчина у газового камина, обернувшись к Хоггу, взмахнув тоненькой книжкой. Потом поднес ее к камину, как бы специально поджаривая, будто хлеб перед плотным обедом в какой-нибудь школьной истории про доэлектрические времена. У него были буйные седые волосы, культурное произношение, отчего простонародный словарь казался аффектированным. Если он был, - а он явно был, - пациентом доктора Уопеншо, то, наверно, реабилитировался таким же образом, как Хогг, если Хогг в самом деле реабилитировался, что вполне вероятно. - А еще нас чокнутыми называют, - продолжал мужчина. - Думают, - пояснил он, - это мы с вами спятили.
Хогг приготовился было отвергнуть это определение применительно к себе, но сдержался. Мужчина швырнул ему книжку, дико захлопавшую страницами, и Хогг ловко поймал. Мужчина не сказал "в яблочко", как сделал бы мистер Холден и сам доктор Уопеншо, по крайней мере, доктор Уопеншо в зеленые каминные времена, когда он говорил "здорово сыграно" и "молодцом". Хогг хмуро пролистал книжонку. Взглянул на название, еще больше нахмурился: "Kvadratnye kluchi". И осторожно спросил:
- Что вообще это значит?
- Ох, - раздраженно буркнул мужчина, - что вообще все прочее значит? Сплошное merde universelle, как говорит тот самый французский ирландец. Почитайте, и все.
Хогг открыл наугад и прочел:
"Чудо этой бесхитростной монодии с минимальным струнным аккомпанементом не исчезает при ретроспективной догадке, что она существовала, затаясь в ожидании, на протяжении всей письменной истории, не замеченная скрипучими бородатыми любителями сложности. Они выстраивают многоголосные контрапункты, грандиозную оркестровку, пишут фуги, сонаты, ища идеал, но если б протерли слезящиеся старческие глаза, то увидели бы, что он кроется в ясности и прямоте, а не в сложности и околичностях. Именно традиционную ошибочную ассоциацию возраста с мудростью можно назвать причиной их слепоты, или, мягче сказать, близорукости. Ответом на все проблемы, эстетические, равно как социальные, религиозные, экономические, служит одно слово: Молодость".
- Я совсем ничего не пойму, - сказал Хогг, и, по-прежнему хмурясь, перевернул страницу, увидав фотографию четырех вездесущих, ухмылявшихся ему обормотов. Один с гитарой, из которой полз гибкий шнур, другие целятся палочками в цветастые барабаны.
- Ах, - проворчал мужчина, - ко мне с этим не приставайте. У вас свой мир, у меня свой. - А потом очень громко крикнул: - Мама, ты оставила своего сына.
Хогг, не испугавшись, кивнул. Разве не прожил он целое лето среди людей, склонных к внезапному отчаянному словоизвержению, или, хуже того, к спокойным уверенным рассуждениям о конечной реальности, часто в угаре будивших Хогга и других пациентов для интимных излияний средь ночи? Он прочел дальше:
"Джек Кейд и "Мятежники" в своем диске "Как Он В Тот Раз", вышедшем в апреле 1964 г., использовали плодотворный способ сильного ритмического акцента на четвертом такте. В мае того же года Нэп с "Костистыми" продолжили и развили этот прием в "Дрожащих Коленках", перенеся его на восьмушку между третьим и четвертым тактами. Не стоит напоминать, что это чисто инстинктивное достижение молодых исполнителей, не обремененных традиционными техническими познаниями. В июне того же года "Опухшие" превзошли обе группы, интуитивно почувствовав новое направление Zeitgeist, и, пожалуй, очень мудро придя к абсолютно простой ритмической фактуре…"
- Эй, Хогг! - крикнул голос, одновременно свирепый и сдобный. Подняв глаза, Хогг увидел другого доктора Уопеншо, иного, чем помнившийся, городского доктора Уопеншо в аккуратном сером, цвета древесного угля костюме, более внушительного по сравнению с тем, который одевался на консультации в деревенской глуши, как для игр на свежем воздухе. Круглое лицо суровое. Хогг покорно вошел в кабинет. - Сядьте, - велел доктор Уопеншо. Хогг сел на какое-то покосившееся ближайшее к двери сиденье. - Сюда, - приказал доктор Уопеншо, яростно швырнув пригоршню воздуха в стул, придвинутый к столу, достаточно массивному для небольших потайных электронных мониторов. Сам обогнул стол со стороны окна, встал за своим вертящимся креслом перед серой в оконном обрамлении Харли-стрит у него за спиной, разглядывая Хогга, который, по-прежнему с "Kvadratnymi kluchami" в руке, шаркал вперед. - Ну, хорошо, - с кислой благосклонностью сказал доктор Уопеншо. Консультант с пациентом одновременно сели.
- Зима уже скоро, - завязал Хогг беседу. - Очень быстро холодает по вечерам. С огоньком еще можно жить, так сказать. - Вдруг заметив демонстративно пустую каминную топку в кабинете доктора Уопеншо, добавил: - Не подумайте, будто я это в каком-то критическом духе. Просто хотел сказать, холодновато становится по вечерам. - Доктор Уопеншо не сводил с него презрительного взгляда; Хогг все больше смущался. - Я имею в виду, одни чувствуют холод сильнее других, так сказать. Но, - потрясенный окаменением доктора Уопеншо, он безнадежно выискивал чуточку прежней теплоты, - никто не отрицает, уж поздняя осень, если вы меня извините за подобное замечание…
- Молчать! - крикнул доктор Уопеншо. ("Нет-нет, не надо", - всхлипнул пациент в приемной.) - Говорить буду я. - Но только швырнул через стол толстую книгу в зеленой бумажной обложке. Хоггу уже стали надоедать швыряемые ему книжки, хотя он и ее все же ловко поймал, как ту, первую, теперь лежавшую у него на коленях. - Смотрите, - приказал доктор Уопеншо. - Страница 179. Читайте, дружище.
Хогг довольно нежно ощупал книгу. Понял, что это верстка. В давнем прошлом он, будучи абсолютно другим человеком, работал над верстками собственных произведений, совсем тоненькими пробными оттисками стихов. А теперь с определенной завистью листал толстую прозу, восхитившись названием.
- "Реабилитация", - вслух прочел он. - Раньше было много такого. Ф.Р. Ливис и прочие. Назывались "Новая школа критики". Теперь все переменилось. Другие идеи, цветистые названия. "Романтический оргазм", я видел в одном магазине. Еще "Свеча между ляжками". Много названий заимствуют у бедняги Дилана, знаете, который умер. Приятно снова встретить доброе старомодное название, вроде этого. А вот это, - робко, однако с намеком на прежнюю авторитарность сказал он, наткнувшись в конце концов на страницу 179, - неправильный знак вычеркивания и связки, если вы мне простите такую поправку. Надо дужку на кончике палочки…
- Читайте, старина, читайте! - И доктор Уопеншо трижды грохнул по столу кулаками. Хогг с изумлением прочел, что было велено. Доктор Уопеншо тихонько барабанил по крышке стола, как будто успокаивал хотя бы пальцы, - три такта левой рукой против двух правой, - словно исполнял какую-то детскую чепуху Бенджамина Бриттена с мелодичными чайными чашками, оловянными свистульками, но и с уже состарившимся Питером Пирсом. - Ну? - спросил он наконец.
- Знаете, - сказал Хогг, - кажется, этот случай очень похож на мой собственный. Вот тут тип, вы его называете "К", был поэтом, поэтому оставался в затянувшемся подростковом возрасте. Сидел подолгу в уборной, стихи писал, - как бы в утробе, вы тут говорите, только это, конечно, полнейшая ерунда, - а та самая женщина его заставила на ней жениться, получился скандал, он сбежал, потом пробовал вернуться к прежней жизни, писать стихи в уборной и прочее, и ничего не вышло, поэтому он попытался покончить с собой, потом вы его вылечили путем переориентации личности, как тут сказано, он превратился в полезного гражданина, забыл про поэзию, и… Ну, - сказал Хогг, - если можно сказать, поразительное совпадение, можно сказать. - Постарался просиять, но мрачный взгляд доктора Уопеншо не лучился.
Доктор Уопеншо наклонился над столом и с ужасающим самообладанием и спокойствием молвил:
- Чертов дурак. Это вы самый и есть.
Хогг слегка нахмурился.
- Но, - сказал он, - быть того не может. Тут сказано, что у этого самого "К" были бредовые мысли, будто другие крадут его произведения и снимают по его стихам фильмы ужасов. Это ж другой случай, правда? Я имею в виду, тот самый чертов Роуклифф взял сюжет моего "Ручного зверя" и сделал из него чертовски поганое итальянское кино. Даже название помню. В Италии называлось "L’Animo Binato", из Данте, знаете. Двуединое по природе животное, или что-то такое, а в Англии "Сын Инопланетного Зверя". - Вчитался внимательней, еще больше нахмурился. - А что это, - сказал он, - вообще за дела насчет сексуальной одержимости того самого олуха "К" своей мачехой? Этот олух не может быть я. Вы же знаете, как я ее ненавидел, я ж вам рассказывал. И, - сказал он, вспыхнув, - про мастурбацию в уборной. И по поводу тонкой женщины, пытавшейся превратить его в настоящего женатого мужчину. - Он поднял глаза, отведя серьезный взгляд от смазанного (четвертого, пятого или какого там) печатного личного экземпляра доктора Уопеншо. - Та самая женщина, - четко вымолвил Хогг, - никакая не тонкая. Она сука. Ей были нужны мои деньги, она их получила; ей требовалась моя честь и слава. То есть после кончины, - добавил он без особой уверенности. - Хотела остаться в моей биографии, если та будет написана. - Большой дорогостоящий кабинет попробовал это на вкус, передернулся, сморщился, скушал.
- Понимаете? - спросил доктор Уопеншо, приподнимая верхнюю губу. - Честно скажете, что понимаете, старина? Самая элегантная в Европе женщина, руководящая лучшими в мире поп-группами?
Хогг вытаращил глаза, слыша такой намек на свидетельство о знакомстве прославленного консультанта с очень вульгарным миром (он знал о нем все, с собачьим усердием каждый день до открытия бара читал "Дейли миррор"). И сказал:
- Я не встречал ее имя в газетах…
- Она вновь вышла замуж. По-настоящему. За мужчину с настоящими деньгами, с настоящим талантом, моложе вас, кроме того, симпатичней.
- …Но ведь это только подтверждает всегдашнее мое мнение, я имею в виду, то, что вы говорите. Она вовсе не тонкая. Настоящая сука. - "Kvadratnye kluchi" упали с колен, как бы сознательно не желая обращаться в иную веру.
Доктор Уопеншо хрипло бросил:
- Ладно. А теперь вот это посмотрите.
И в Хогга полетела третья за день порхающая бумажная птица. Он поймал ее не особенно ловко, уже утомившись; сразу узнал журнал под названием "Конфронтация", межатлантический ежеквартальник, финансируемый за океаном, и, по мнению Хогга, не слишком в целом популярный. Он кивнул без удивления. Значит, доктор Уопеншо все знает. Теперь ясно, в чем дело. Вот в чем. Открыл страницу с секстетом сонета, который йакальщики не захотели слушать, который, в отличие от октавы, не обращался ни к каким завсегдатаям дорогих баров:
Свернувшемуся в древесных корнях вдохновенно
уставшему змею
Вздумалось возвестить понедельник.
Объятье одежды на теле.
Благословенная боль воспламенила зуб.
Воротник чмокнул шею.
Написано в газетном разделе:
"Может быть, смерть его обрекает империю".
До этого и до будущего воскресенья долгая неделя.
И подписано прошлым отброшенным именем. Хогг, заикаясь, сказал:
- Я все могу объяснить. Я его раньше начал, понимаете, до того, как вы меня взяли. На лечение, я имею в виду. То есть от антиобщественного поведения. А закончить не мог. А потом, как-то вечером в баре работал, оно вдруг пришло. Как бы из-за спины само хлынуло. Замечательно, если вы извините меня за подобное выражение. Ну, я послал, а они напечатали. Как бы последний привет, если можно сказать. Может быть, даже можно сказать, посмертный. А потом никаких уж стихов, нет, больше никогда. - Последняя фраза, пожалуй, чересчур заискивающая, слишком нарочито старомодная барменская. Доктор Уопеншо на нее не клюнул. Вместо этого он гневно встал и крикнул:
- Правильно, правильно, повеселись за мой счет. - Прошагал к столику возле пустого камина, схватил с него человеческий череп, угрожающе замахнулся на Хогга. - Не можешь или не желаешь понять, предатель, что это твое предательское излияние видели, вот именно, видели. Шортхаус видел, для тебя - доктор Шортхаус. Ты, умышленно затевая предательство, не знал, кто такой доктор Шортхаус, тогда как доктор Шортхаус - автор "Поэтического синдрома", "Искусства и спирохеты" и прочих стандартных клинических трудов. Шортхаус видел, и Шортхаус мне показал. - Он двинулся к Хоггу с горящими упреком и гневом глазами, держа череп в обеих руках, точно пудинг. - И тогда, - вскричал доктор Уопеншо, - я вышел полным дураком, потому что с Шортхаусом говорил уже про твой случай.
- С доктором Шортхаусом, - вежливо поправил Хогг.