- Артуро, кто же еще. Я встретил его на лестнице - разодет как картинка.
Дани улыбнулся. Правая бровь, то и дело взлетая вверх, придавала его словам ехидство, которого он часто в них и не вкладывал.
- Парень не снимает галстука со дня первого причастия.
Виктор вынул из кармана куртки брошюрку.
- Ошибаешься, - сказал он.
Развернул ее на середине и показал фотографию Артуро в футбольной форме. Перевернул и показал сценку на солнышке. Добавил:
- Он считает, это создает образ, правда не говорит, какой именно. Единственно приличная фотография - где он с Лали, и, как назло, каждая собака знает, что с женой-то у него как раз и не клеится.
Дани помрачнел, кивнул на брошюрку.
- Я видел. У нас их навалом. - Он указал в сторону алькова. - Он задурил мне голову. Говорит, для сената это годится, и я не стал спорить. По правде говоря, ни один черт не знает, что после сорока лет молчания в этой стране годится, а что - нет. Меня лично от этой американской рекламы жены-помощницы со стереотипной улыбочкой и белокурых невинных деток с плюшевыми медведями, - меня лично прямо выворачивает. Но что же делать? Я лично ничего поделать не могу…
Отворилась входная дверь, и появились Хулия и Мигель. Хулия, коротко стриженная, в сальвадорском пестром пончо, сказала "Как дела?" сразу всем, а Мигель на негнущихся, как у заводной куклы, ногах прошагал к столу Дани - так счетовод направляется к начальнику с отчетом.
- Ну как там с Алхерой? - спросил Дани.
- И Алхеру, и Тубильос, и Касарес… старик! Мы объехали все пять селений.
Доносившаяся откуда-то музыка зазвучала громче. Дани попросил Кармело:
- Елки-моталки, пусть сделают потише, скажи им. Чем они там думают, чтоб им было пусто?
Кармело вышел. Дани облокотился на край стола.
- И что? - спросил.
- А ничего, два с половиной человека на всю округу. И все алькальды настроены против. Сдается мне, "Народный союз" хорошо с ними поработал.
Музыка стихла, стала почти неслышной. Кармело вернулся через маленькую дверь. Дани изо всех сил старался поддержать моральный дух:
- Но Алхера - крупный сельскохозяйственный центр.
- Ха! Крупный! Пятьсот двадцать человек населения - всего-то.
- Прокрутили все, как положено?
- Как могли, старались их подковать, но не так это просто, старик. На равнине крестьянин подозрителен, как сто чертей. Мелкий землевладелец-консерватор.
Правая бровь Дани прыгала часто-часто. Он сказал:
- Это не ново, дорогой. Твоя задача - пробудить их сознание. Отнимать у них ничего не будут.
- Я так и сказал. Говорил им о необходимости новой аграрной политики, о рациональной обработке земли, уйму всякого наговорил…
- И никакого впечатления?
- Никакого, старик, стоят в отключке, точно статуи. Сами расписаться не умеют, а когда их пытаются чему-нибудь научить, им это - нож в сердце.
Дани тряхнул головой.
- А именно это от тебя и требуется, - сказал он.
- Что - это?
- Это самое. Научить их расписываться за себя. Чтобы они снова стали чуть-чуть поактивнее. Одним словом - учиться и учиться.
Зазвонил черный телефон, и Дани снял трубку.
- Да, - сказал он.
Мигель перешептывался с Кармело. Хулия с рассеянным видом взяла брошюрку, которую Виктор оставил на столе, и, улыбнувшись, спросила Виктора: "Артуро хоть раз играл в футбол?" Дани рубанул рукой по воздуху, чтобы они замолчали.
- Опять? - спросил он в трубку. - И так со всеми вдрызг разругался. Пако!.. Ну, конечно… Я не говорю, что вы виноваты, но Мадрид не хочет никакого принуждения. Ну да… да… Значит, не лезьте на рожон, а собирайте плакаты и с музыкой валите куда-нибудь еще… Ни в коем случае… А в самом крайнем - ведите себя так, будто вы от Руиса Хименеса, рот на замок и подставляйте другую щеку… Давай!.. Пока!
Он повесил трубку. Моргнул несколько раз, прежде чем заговорить.
- Каждую ночь одна и та же история, - сказал он. - Этот Пако - фрукт. Заклеивают его плакаты! Какая новость. А мы заклеиваем их плакаты. Всем известно - война лозунгов.
Хулия воспользовалась паузой и, показав на брошюрку, которую разглядывала, спросила снова:
- Артуро хоть раз играл в футбол?
Все засмеялись. Дани сразу стал серьезным.
- Оставим сенатора в покое, - сказал он.
Из-за маленькой двери хриплый голос спросил:
- Можно?
Не ожидая ответа, вошел курьер Примо с чашкой кофе для Дани. Примо, весь скособоченный, с невыразительным лицом, через каждые два шага на третий останавливался - словно ему сводило коротенькие ножки. Он поставил кофе на стол. Дани взял чашку левой рукой и отхлебнул. Посмаковал. Сказал:
- Тому, кто придумал кофе, надо поставить памятник.
Увидев, что Примо уходит, оторвался от чашки и крикнул ему вслед:
- Примо, спроси, пожалуйста, у Айюсо, как дела с письмом, оно нужно сегодня.
Выпил кофе - до гущи, прикрыл глаза, нажимая, провел пальцами по векам, открыл глаза и посмотрел на Мигеля.
- Если не трудно, - сказал он, - подождите там. Завтра опять в дорогу.
- Опять?
- Опять, елки-моталки. Что я могу поделать? Нет людей, нет времени. Всю машину должны вертеть два с половиной человека. Будет за нас народ голосовать или не будет - это еще посмотрим, но сопротивляются они упорно.
- Ладно, елки, не психуй так.
Он обнял Хулию за плечи, и они вышли.
Дани решительно повернулся к Виктору.
- И вам тоже надо намыливаться завтра, - сказал он. - Не отвертеться…
- Хорошо, - сказал Виктор.
- Воля Мадрида, - будто извинился Дани. - На самолюбие жмут.
- Ну, ты скажешь.
- Сильвино хочет, чтобы мы донесли наше слово до самого отдаленного уголка, чтобы не забыли ни одного самого маленького селения. Так оно, вообще, и выходит, но, если взглянуть на карту, с дюжину белых точек еще осталось. Погоди минутку, дорогой.
Он отодвинул стул и поднялся. Стоя, Дани казался еще меньше, еще тоньше, еще легче.
- Смотри, - сказал он, нажал кнопку, и на галерее, коротко мигнув несколько раз, загорелись три большие неоновые трубки, загорелись резким белым светом, перебили желтоватый свет настольной лампы и ослепили всех. Трехметровый щит с картой провинции стоял у стены, напротив окна. Вся она была усеяна красными и синими булавочными флажками. Дани взял маленькую указку и, водя ею по карте, стал излагать Виктору ситуацию. Кармело усталым взглядом следил со стороны. Окна напротив - все, кроме одного, - уже погасли. Виктор сказал:
- Как в генеральном штабе.
Дани согласился:
- Так оно и есть.
Кончиком указки он обвел южную часть провинции, где названия селений громоздились одно на другое:
- Смотри. Это все охвачено. Красными булавками отмечены места, где мы побывали дважды. Как правило, районные центры. Встречаются довольно большие селения, вроде Ла-Салы, где имеются даже промышленные предприятия. Интересно, что Ла-Сала - единственное в провинции селение, которое в демографическом отношении после войны выросло. Словом, здесь мы поработали на славу. Сюда можно больше не возвращаться. Пожалуй, только в Монтехос, где пятнадцать тысяч жителей. Тринадцатого числа разбросаем листовки, и все.
- А Босигас?
- В Босигасе был Айюсо со своей командой, потом Мигель или кто-то еще, неважно. Кроме того, там ветеринаром Чучо Медина, и он держит руку на пульсе.
Дани поднял указку и обвел круг в западной части провинции.
- Этот район, - продолжал он, - наверное, самый беспризорный. Сплошь синие булавки, а это значит, что наши там побывали всего один раз. Из этих селений народ уходит, остались почти одни старики и дети.
- Но старики тоже голосуют, - перебил его Виктор.
- Минуточку, - продолжал Дани, в котором, как видно, кофе пробудил необычную разговорчивость. - Три дня назад там был Хуанхо и нашел, что положение вполне сносное. Все стены заклеены лозунгами. Словом, только один уголок осталось посмотреть - район Коркуэнды. Завтра Мигель и Хулия сделают туда марш-бросок. Семья Хулии родом оттуда. Ее дед был там в свое время касиком - думаю, все будет в порядке.
Дани сделал передышку. Из кармана брюк вытащил сигареты и протянул Виктору вместе с зажигалкой, украшенной эмблемой партии.
- И последнее, - добавил он, пряча сигареты и зажигалку и поднимая указку вверх, к самому краю карты, - остаются три маленьких селения между Рефико и Паласиос-де-Силос. Видишь? О них, как и обо всей северной части провинции, мы знаем только из школьных учебников, не более. Может, овчинка и выделки не стоит, но все-таки…
- Это в горах? - спросил Виктор.
- Совершенно верно, дорогой, это горные селения, бедные селения с допотопными нравами, жители прозябают на крохотных участках - выращивают зерно, фрукты, собирают мед. Может, туда и ездить не стоило бы, но выхода нет.
Он опустил указку к самым ботинкам и длинно выдохнул табачный дым. Поднял правую бровь и спросил:
- У тебя завтра утром нет дел?
Виктор достал из внутреннего кармана куртки записную книжку.
- Нет, утром не могу, - сказал он.
- А в полдень?
- Никак не могу, - отказался Виктор. - В десять у меня интервью на радио, ты знаешь. В половине двенадцатого - ответы на анкету "Гасеты": "Если вы станете депутатом, что собираетесь сделать для провинции?" Чушь, конечно, согласен, но попробуй сказать "нет". - Он подмигнул. - С этими средствами массовой информации надо держать ухо востро.
Дани опустил голову и призадумался. Когда он молчал, черты его лица словно успокаивались. Наконец он сказал, глядя в пустоту:
- Ладно, даже если выедете в час, то пообедать сможете в Рефико. А после обеда не спеша проедетесь по селениям, темнеет сейчас поздно. Не знаю, какое там шоссе, но всего дороги километров пятьдесят, правда наверняка крутые повороты и плохое покрытие. Накинь часа два. Да по часу на каждое селение, не больше.
Виктор согласился.
- Ладно, - сказал он.
Дани вдруг задрал голову к потолку и в такой позе продолжал:
- Пако и Анхель Абад могут выехать в одиннадцать в Дос-Кабальос и назначить собрания. На часов пять - в Куренье, на половину седьмого - в Кинтанабаде, на восемь - в Мартосе. Еще успеете поужинать здесь, вернетесь засветло.
- Ладно, - повторил Виктор.
Дани вернул голову в нормальное положение.
- Остается решить, с кем ехать, - сказал он. - Во-первых, я думаю, Рафа. Симпатяга, балагур, немного, может, легкомысленный, но молодчина. Ты его знаешь, на один день сойдет, к тому же хорошо водит машину. Во-вторых, Лали, в такой поездке нужна женщина. Лали хороша собой, ты ее тоже знаешь, лучшего украшения у нас нет; кроме того, она умница; единственно, что от нее требуется, - раз и навсегда забыть свои феминистские теории. Рассуждать об эмансипации в горах - курам на смех, ты ее убеди, что не все сразу.
Виктор еще раз согласился.
- Хорошо, - сказал он.
Дани обернулся к Кармело:
- Не сходишь за ними?
Кармело молча вышел. Дани пожал плечами и снова задрал голову.
- Что с тобой? - спросил Виктор.
- А ничего, болит. Когда устаю, вступает в шейный позвонок, как будто током бьет.
Когда Кармело вернулся вместе с Лали и Рафой, Дани уже опять принял нормальное положение. Жестикулируя, он живо изложил программу. Рафа подошел к карте и провел пальцем от Рефико до Паласиос-де-Силос.
- Тут? - сказал он. - Вот те раз, да это же Урдес!
- Ты что, бывал там?
- Да нет, и я не бывал, и ты не бывал, никто там не бывал. С Урдесом как с "Капиталом": чуть что - все его поминают, а никто не знает, что это такое.
- Надо бы почитать, - сказал Дани.
- Я тебе головой ручаюсь, там никого не осталось. От силы пятьдесят мужиков на все три селения наберется.
- Если они женаты, глядишь, сто голосов и получится.
- А голосов получится и того меньше, старик.
На столе зазвонил телефон.
- Может, возьмешь трубку, - попросил Дани.
Кармело снял трубку:
- Да… Да, был здесь… С плакатами, само собой… Несколько групп… Не могу вам сказать… Нет… нет… нет… Да ничего не случилось… Нечего беспокоиться…
Рафа продолжал сосредоточенно изучать карту. Виктор объяснил: Кинтанабад и Мартос. К ужину сможем вернуться.
Рафа схватился руками за голову:
- Смерть мухам! Вы обратили внимание, тут проселочная дорога? Ну и ну, старики! - Он улыбнулся. - Зато в Рефико такая форель!
Виктор подсел к Дани, Лали и Рафе.
- В час дня внизу в кафе, идет?
- Идет, депутат.
Дани вмешался.
- Еще одно, - сказал он. - Вы знаете Мигеля, он маньяк, "сеат сто тридцать первый" у него не выпросить. Ничего, если поедете на сто двадцать четвертом?
- Даже лучше, - сказала Лали. - Сто тридцать первый там выглядел бы слишком буржуйским.
- Потрясно, - поспешил добавить Рафа. - В сто двадцать четвертом есть магнитофон. - Он поглядел на Лали, обнял ее за плечи и притянул к себе. - К тому же он теснее, и нам придется прижаться друг к другу.
III
Молодые люди толпились у стойки бара, курили и болтали, наполняя кафе неясным, будоражащим людским гомоном. Пол был усеян скорлупой креветок, косточками от маслин, окурками, бумажками от сахара и скомканными салфетками. Виктор протиснулся к стойке у самой кассы. Одна из четырех работавших за стойкой девушек - наиболее яркая блондинка с розовыми руками в веснушках - заметила Виктора и, улыбнувшись, обратилась к нему:
- Стаканчик вина?
- Стаканчик вина, - сказал Виктор.
Она поставила на стойку стакан, взяла с полки бутылку и налила Виктору вина:
- Опять едете?
- Что делать!
- Из одной поездки в другую. Как идут дела?
- Идут - уже неплохо.
Через открытую стеклянную дверь проникал влажный пар: только что прекратился ливень. Сотни разноцветных листовок осели на влажную мостовую, прилипли к ней. Проехала машина с мегафоном, что-то пронзительное выкрикивавшим, но проехала так быстро, что едва можно было расслышать начало обращения, остальное же поглотил шум других машин, проносившихся по широкой улице.
- Ну и зануды, - сказал рядом с ним безбородый юнец.
Появилась Лали в голубом с вырезом джемпере, обтягивавшем маленькие груди, и в джинсах.
- Привет! - сказала она. - Как спалось?
- Мало и плохо, - сознался Виктор.
Улыбка у Лали была сочная и мягкая, а не одеревенелая, какая бывает после сна.
- Что будешь пить?
- Ничего не хочется, - сказала Лали.
Виктор расчесал густую бороду пальцами правой руки. Лали спросила:
- Ну, как интервью?
- Чушь собачья.
- Почему?
- Сама знаешь. - Виктор настроил голос на комическую торжественность: - "Что вы будете делать в кортесах, если вас выберут депутатом?" Действительно, черт побери, что я буду делать в кортесах? Сидеть на заседаниях, слушать и выступать, если покажется нужным.
- Ты, надеюсь, не сказал так, уж больно приземленно.
Они стояли лицом к двери, но, когда Рафа вошел и обнял их за плечи, Лали все-таки вздрогнула.
- О чем говорят депутаты? - сказал Рафа. Наклонился к Лали:
- Один поцелуй, любовь моя.
Лали механически чмокнула его в щеку.
- Если бы ты вложила немного больше чувства, ничего дурного не случилось бы, милочка. - И тут же обратился к белокурой официантке: - Стакан красного, живо!
- Где ты поставил машину? - спросил Виктор.
- На углу. Плохое место.
Он залпом выпил стакан и положил на стойку несколько монет. Через дверь виден был летевший над городом маленький самолет. Он летел по голубому небу, и белая лента от хвоста вилась за ним серпантином.
- Пора отваливать, старики, хватит слюни пускать на самолетик.
Лали поддержала:
- А то Суарес из кожи лезет, а мы…
Виктор посмотрел в одну сторону, потом в другую:
- Где же твоя машина?
- Иди, иди, старик, за углом.
Это был светло-желтый "сеат-124", и на правом его боку красовалась улыбающаяся физиономия лидера, а на левом - огромная эмблема партии. Рафа открыл заднюю дверцу, приглашая Виктора.
- Ты - назад. - И, видя, что тот не двигается с места, добавил: - Шевелись живее, старик, ты же все-таки кандидат в руководители как-никак, а?
Виктор повиновался. Лали сказала:
- Хочешь, я поведу?
Рафа крутил на пальце ключи.
- Что? - Он сел за руль. - Ты уж давай следи за дорогой, да не забудь: пристегни свой прелестный бюст ремнем безопасности.
Машина тронулась. Улица кипела. Автомобили неслись в обоих направлениях, а пешеходы - их было множество - высыпали на мостовую, стоило движению застопориться хоть на миг. Рафа беспечно и лихо объезжал машины и пешеходов, стараясь первым подойти к светофору.
- Слушай, нельзя ли поспокойнее? Так ты до собрания все нервы нам вымотаешь, - сказал Виктор.
Улица, словно ковром, была выстлана призывами и листовками, машины, проезжая, оставляли на них отпечатки шин. С фасадов, с заборов, огораживающих строительные работы, с мрамора банковских зданий пестрые плакаты приглашали голосовать за ту или иную партию. Время от времени попадались неистребимые надписи, сделанные краской.
- Погляди-ка, - показала Лали, смеясь.
На зеркальных стеклах большого магазина тканей чья-то рука вывела: "Хочешь голосуй, хочешь нет. Как твоей левой пятке угодно".
Рафа хохотнул.
- Ничего, - сказал он. - А этот, посмотри!
Чуть поодаль та же рука написала теми же буквами: "Автономию Куриэлю!" Виктор спросил:
- Куриэль - это селение, что славится своими сосисками? Там еще церковь в мосарабском стиле?
- Оно самое, - сказала Лали.
Они домчались до моста, там машин было меньше, и Виктор чуть согнулся, достал из кармана кассету и через плечо протянул ее Лали:
- Поставь, если не трудно. Подсластим наше путешествие.
Лали прочитала надписи с одной и с другой стороны и обернулась к Виктору с жалостливой улыбкой.
- Но, Виктор… - сказала она.
- Черт подери, что там? - спросил Рафа, косясь на пленку краем глаза.
- "Букет роз", - сказала Лали.
- Ну, депутат, нам только слюней не хватало.
Лали вставила кассету в магнитофон. Теперь улыбка ее стала доброй и снисходительной, какая появляется на лице у взрослого, имеющего дело с ребенком. Последние дома города остались позади, и они мчались средь чистого поля. Зазвучали первые такты.