– На которых есть ваши пальчики? Вы снова не даете интервью? А входите вы в обширную сеть распространителей этой дряни! Мы за вами давно присматриваем. У нас есть записи камер наблюдения, стоящих на вокзале. Вам показать? Вы, как на работу, приходите на наш вокзал и носите товар целыми коробками. Вчера вы сделали четыре ходки всего за один день. У нас все ходы записаны.
Леонидов молчал. Терпеть он точно решил идти до конца. Он изуистически испытывал себя на прочность. Он завелся! Интересно, что нужно сказать еще, чтобы сломать невинного человека? Он желал это знать! С каким-то удовольствием и даже азартом он ввязывался в незнакомую игру. Он пойдет до конца, теперь точно пойдет! Он выполнит свою миссию! После того, что он услышал – назад дороги нет.
А человек напротив все нажимал, давил, выдвигая обвинения, и не понимал, почему этот странный тип не пугается и не идет на попятную. Почему просто не предложит законную мзду? И теперь он тоже завелся и выполнял свой долг! Свою миссию! Он должен был сломать этого наглеца! Это стало делом принципа, делом его чести! А наглец сидит напротив и позволяет себе улыбаться! Нахально улыбаться! И пока не знает, какой на руках у него есть козырь!
И тут Леонидов услышал фразу, от которой ему стало дурно. Нет, не фразу – имя, которое произнесли в этих стенах. Человек напротив продолжал:
– Галина Леонидова – жена и сообщница, стояла на привокзальных улицах, помогая своему мужу продавать книги. Так называемые книги. Товар! Она тоже, как вы понимаете, у нас в гостях.
– Галя! Его Галя сейчас находилась здесь, в этом здании?! Галя ходила по улицам и продавала его книги?! И теперь она снова была рядом! – и услышал:
– Вы опять не даете интервью, господин Леонидов? А это уже совсем другая статья… так сказать расходов. Что скажете? Сейчас мы устроим личную ставку.
Человек в форме сидел на своем рабочем месте, на боевом посту и победно смотрел на задержанного. Смотрел на человека, лицо которого покрывалось испариной. Тот больше не улыбался, не говорил глупые вещи, только по-рабски следил за каждым его движением, ловя каждое слово, взгляд, интонацию. Сколько раз в своей жизни он видел подобное. Все эти людишки, такие разные, по-разному ломаются, но сдаются одинаково. Вот и этот. Какое немыслимое удовольствие сделать свое дело хорошо, довести его до логического конца и сломить противника. Завалить его, дожать. Никакие деньги не сравняться с мигом победы над врагом, и созерцанием этой ломки… Наконец, он услышал знакомую фразу, которая его уже не взволновала, была она предсказуема, привычна и не интересна:
– Командир, может, договоримся? Цена вопроса?
Человек при исполнении назвал цену. Назвал с избытком – так сказать, за моральный ущерб. Деваться этому писателешке было некуда.
– А может, он действительно торговал наркотой? – неожиданно для себя подумал он, про себя посмеявшись такому предположению. Он так завелся, что уже готов был в это поверить.
– У меня нет таких денег, – выдохнул Леонидов.
– Зато у вас есть 24 часа. Посидите-подумайте, – ответил тот, закончив разговор. И подумал: – Странная парочка. Писссатели.
36
Директор известного нам Математического института, вышел из дома, где несколько часов разговаривал с Клейзмером. Это был сложный разговор, и вообще, день у него сегодня выдался тяжелым. Его предупреждали, что Клейзмер ни с кем не общается, не разговаривает, даже не дает интервью, не вступает ни в какие контакты и сторонится людей.
– Прекрасно он разговаривает, оказался умнейшим человеком, впрочем, кто бы сомневался? Таких умов на планете меньше, чем пальцев на одной руке. Просто, с ним нужно говорить на темы, интересующие его, а эти…
Он сидел в машине, направляясь в аэропорт. Миссия его была завершена. Эта была непростая миссия, но она была выполнена. Он ехал, вспоминая этого удивительного человека, от которого еще вчера зависело многое, зависело ВСЕ!
– Надо же – один человек, одна ничтожная формула и все рушится, летит ко всем чертям, рассыпается вдребезги!
Он сидел в удобном салоне машины, напряженно думая:
– Клейзмер – это лишь первая ласточка. Через год или сто лет появится новый Клейзмер, и снова создаст коллизию, которую предотвратить будет уже невозможно! Мы подошли вплотную к черте, за которую даже заглядывать не стоит, не то что доказывать или строить гипотезы. Нельзя смотреть в эту сторону. Нужно очертить безопасные границы, и никого к ним не подпускать.
И вспомнил знакомые факты из истории, которую изучал еще в детстве в колледже.
– Такая проблема существовала всегда, только раньше ей уделяли должное внимание, а сейчас… Всегда находились умные люди – и в древности, и в средние века. Были структуры, институты, которые зорко присматривали за порядком, а теперь… Теперь они необходимы как никогда! Что же, снова разводить костры, устраивать охоту на ведьм? Почему бы и нет? С такими людьми иначе разговаривать невозможно. Сейчас, когда общество, наконец, избавилось от фанатизма, от лживых идей и пророков, и только деньги мудро выстраивают рентабельность любого дела – стоит только перекрыть финансовый кислород, и всякое порочное изобретение или инновация летит в корзину, любое произведение искусства становится никчемным, а его автор изгоем. Когда появился идеальный механизм, регулятор, контролирующий и фильтрующий все и вся, и только деньги могут принимать и избирать. В этот самый момент является некий Клейзмер! И никакие деньги ему не нужны! А на кой черт ему нужны эти деньги, когда их просто не будет! Они станут бессмысленными бумажками, впрочем, какими и были всегда, – неожиданно перебил он самого себя, но тут же поправился: – Просто об этом никто не знал! Вернее, знали, но немногие. И таких Клейзмеров контролировать будет невозможно! Но не может будущее цивилизации зависеть от такой ничтожной вещи, как какая-то теорема и ее сумасшедший математик. Слава Богу, все удалось…
Неожиданно в голову пришла смешная мысль: – А, может, нужно было убить этого Клейзмера? Уничтожить и все! Как говорится – убрать его.
И теперь он, вытирая пот со лба и стряхивая напряжение, представлял себя киллером, возвращавшимся с задания. Он понимал то состояние – чувство выполненного долга, которое должен был испытывать этот человек. Осознавал, какая миссия, новая миссия, ложится на его плечи. Необходима целая организация, которая будет контролировать подобные процессы. Военные, их службы, разведки безнадежно устарели, отстали со своими переворотами и нефтью, выборами и перевыборами, цветными революциями и переделом земель. Нужны силы, которые будут стоять на страже, охраняя подступы к этой опасной черте. А быть киллером? Зачем? – отмахнулся он от дурацкой мысли, – найдутся другие методы – мы же цивилизованные люди!
Он вышел из машины и уже готов был направиться на взлетную полосу, где ожидал самолет. Внезапно его окружили журналисты. Вспышки фотоаппаратов, свет прожекторов.
– Господин, директор, несколько вопросов нашему каналу…
– …нашей газете…
– …нашему журналу…
Он остановился и не щурился от яркого света. Он давно к этому привык – это была его стихия. А голоса неслись со всех сторон:
– Что вам сказал математик Клейзмер?
– Он стал с вами разговаривать?
– Почему он не бреет бороду?
– Почему уволился из института и нигде не работает?
– Над какой проблемой он сейчас трудится?
– Какую премию ему будут присуждать в этом году?
– Какие его ждут награды?
Подняв руку, он остановил поток вопросов и ответил одной короткой фразой:
– Господин Клейзмер просил вам передать, что математикой он больше не занимается. И просил его больше не беспокоить.
Люди с микрофонами в руках замерли, переваривая сказанное. Вдруг кто-то очнулся и задал вопрос. Тот самый вопрос:
– А почему он не взял миллион?
– Миллион? – рассеянно переспросил директор. – Ах да, миллион, – вспомнил он и задумался.
– Почему он не взял миллион? – заголосили со всех сторон люди с микрофонами, – почему не взялл?… Не взяллл?
– Потому что…, – помолчал мгновение, посмотрел на этих людей, потом, неожиданно для себя, произнес:
– Вы все равно не поймете, – махнул рукой и быстро направился к самолету. Добавить ему было нечего.
37
– Да, пропади все пропадом! – вертелось в голове Леонидова. – Гори все дьявольским огнем. Что он на самом деле? Ему больше всех надо? Гений! Доморощенный гений! За кого он себя принимает? Довел себя, довел Галю до безумия! Люди вокруг работают, делают деньги, крутятся, а он… Писатель! – и мысленно зло посмеялся нас собой. – Писатель? Ну-ну!
Они с Галей сидели в шикарной машине, которая, рассекая утренние пробки, напролом, без оглядки, неслась по городу. Было как-то уютно в этой машине, в ее просторном салоне. Уютно, и не хотелось больше думать ни о чем. Этот салон напоминал кают-компанию большого корабля, на котором хотелось плыть и больше не смотреть по сторонам, только вперед, уверенно разрезая ее мощным корпусом волны ревущего океана. Где-то за окнами бушевал шторм, а здесь было спокойно, тихо, и только брызги волн иногда надоевшими каплями оставляли следы на плотно задраенных люках.
Галя задумчиво опускала и поднимала затемненное окошко – она давно не игралась в эту игрушку. А на переднем сидении находился их спаситель – тот самый издатель. И даже грузчиком его теперь не назовешь – уважаемый бизнесмен, владелец крупнейшего в стране издательства, солидный человек, богатый человек!
– А откуда вы узнали о нас? – нарушил тишину Леонидов.
– Вы не поверите, – отозвался издатель. На нем был желтый восхитительный пиджак и малиновая рубашка без галстука.
– Утром мне позвонил человек, который представился вашим добрым Ангелом. Он и сказал, что вы готовы подписать договор, только место для этого выбрали экстравагантное. А вы молодец, Леонидов, это отличный пиар! Вы гений пиара! Завтра все газеты напишут, что мы подписали договор… в обезьяннике, – и он зашелся беззлобным, веселым смехом.
– Честно говоря, для меня это первый такой случай. За один день о вас заговорит вся столица! Да, что там, столица?…
Автомобиль мчался по улицам, невзирая на светофоры и правила, на разметку, на прочие машины, толпящиеся уныло в утренних пробках. На нем, казалось, тоже был надет восхитительный костюм и, глядя на него, никому и в голову не приходило его остановить, а потому пропускали без звука, сигналов и гудков, безо всяких правил. Езда без правил – что может быть прекраснее, когда за закрытым окном все пролетает мимо в обреченном стоянии, в раболепном оцепенении, и только для тебя дороги открыты все!
– Я обещал подумать о вашем имидже, не меняя слишком многого, так сказать, сохраняя ваше лицо, – снова обернулся к ним издатель, – я пошел вам навстречу. Мы не изменим ни единой буквы! Мой специалист придумал замечательный псевдоним! Леонидов, вы слышите меня? – уже громче кричал он, как будто издалека. И, если бы окна машины были открыты, его слова слышны были бы на всю улицу. Да, что там, на многие километры, на весь город… страну. Он засмеялся и спросил: – Вы знаете, как теперь, Леонидов, вас зовут?
– Нет. Пока нет, – весело отозвался Леонидов, поддавшись его настроению. Тот снова зашелся в диком хохоте и прокричал:
– "Леонидов"!.. Ну, вы понимаете? Вы ни черта не понимаете! Я не изменил ни единой буквы, но сделал превосходный псевдоним – слушайте еще раз! Леонидов! Леон Идов! Теперь вы поняли? Леон! Тигр по-французски! Теперь вы Идов! И ни единой буквы лишней – только пробел. Парадокс? Стоит к имени человеку добавить пробел, маленький штришок, фикцию, воздух и происходит полная смена имиджа! Леон Идов! Лео! Леон!
– Класс! – закричала Галя. – Здорово!
– С вами оказалось сложнее, – продолжал издатель, – Галя, не Галя. Гелла! Вот так!
– Теперь мне остается сказать свое ВАУ! – поперхнулась она таким псевдонимом. – Что же, Гелла, значит Гелла! Тебе нравится? – посмотрела она на Леонидова.
– Да! – тоже кричал он на всю улицу и площади, пролетающие по сторонам, на весь этот город, на всю страну, которая так и не узнала какого-то Леонидова еще вчера, но уже завтра будет читать нового писателя, нового автора, новый бренд, и имя его Леон Идов! Леон Тигр!
– Леон и Гелла, тигр и пантера! Вот это парочка! – кричал человек на переднем сиденье. А машина все мчалась, задевая тротуары полами своего пиджака, пролетая светофоры, расталкивая случайные авто на дорогах, и эти трое на удобных сидениях, радовались, веселились, ликовали, не задумываясь больше ни о чем…
Часть 4
38
Теперь у него было много работы. За последние четыре месяца с момента, как он подписал договор, изменилось многое. Изменилось все. За этот короткий период он заработал больше, чем за всю свою прежнюю жизнь. Издатель не обманул. Да и не мог обмануть, ведь он торговал книгами, а не чем-то еще. Ежемесячно он выплачивал сумасшедшие гонорары за книги, которые теперь с легкостью расходились по рукам читателей. Тысячи книг, десятки тысяч! Издатель знал свое дело! Он умел работать! Эти деньги теперь не распирали мелкими купюрами карманы шикарного пиджака, а цивилизованно лежали на счету… виртуальном счету, но были настоящими, в этом они с Галей убеждались каждый день. Она, как сумасшедшая, носилась по магазинам, салонам, бутикам и самозабвенно их тратила. Галя наверстывала упущенное за последние кошмарные два года. Она имела на это право, и Леонидов был за нее спокоен, больше не думал ни о чем, только писал. Они много путешествовали. Едва успевали вернуться с каких-то островов и дальних стран, сразу же делали визы и покупали билеты на следующий вояж. Его удаленная работа позволяла вести такой образ жизни. Они побывали… Они посмотрели… Увидели… Он не помнил, где они побывали и что увидели, не успевал замечать ничего, смотреть по сторонам, потому что перед ним всегда находился маленький ноутбук, и он трудился, не покладая рук. В аэропортах и самолетах, на горячих пляжах и у бассейнов, на каких-то развалинах, на орбите далеких планет, в других Галактиках, он не помнил, куда его все время тащила Галя, только стучал по клавишам, делая свое дело. Он не замечал даже Галю, знал, что она где-то рядом, в разных нарядах, на приемах, презентациях, на кухне, в постели. Галя была его рукой, глазами, частью его самого, но не обязательно же пялится постоянно на свою руку или все время заглядывать в зеркало. Все равно знаешь, что там увидишь. А его маленький компьютер связывал его всегда и везде в любой точке мира с далеким офисом в самом центре Москвы, куда он отправлял рукописи. Теперь он не писал книги целиком. Стоило окончить главу, он засовывал ее в маленький ящик электронной почты, в ее узкий проем. Это напоминало мясорубку, а через мгновение рукопись уже в виде перемолотого фарша выбиралась где-то за тысячи километров. А люди, "классные специалисты", мгновенно превращали этот фарш в горячие котлетки или пирожки. Все зависело от жанра. За эти четыре месяца он написал 12…, нет, 14…, может быть, 18 книг. Он точно не помнил. Как не помнил, что ел на завтрак неделю назад. Такое помнить невозможно! Писал главы, потом их превращали в книги или наоборот, ему давали сюжеты, чьи-то чужие наброски, а он делал из этого книги. Он не помнил названий, не все сюжеты отложились в памяти. Теперь он писал не слова, а символы, которые подсчитывались программой текстового редактора. Символов должно было быть столько и столько. Для каждой истории свой объем и размер, своя арифметика. Зато теперь он был в "формате" и писал этот "формат". А символы… Это слово его совсем не раздражало и не пугало. Даже нравилось это красивое слово – "символ"! Зато теперь его читали!
Иногда они, возвращаясь в Москву, шли на презентации или встречи с читателем. Галя выбросила всю мебель из квартиры, сменив на все новое. Теперь он не узнавал свое жилье, хотя, это его совсем не смущало. Под такую замену подпал и старенький телефон, который было не жалко. В последнее время он позволял себе вольности, и общаться по нему было крайне сложно и невыносимо. Он был очень впечатлительным аппаратом, и с его электронных уст постоянно срывалось нечто непонятное, странное и даже ужасное. А новый телефон-факс вел себя прилично, скромно издавая привычную трель, и говорил только на нормальном человеческом языке безо всяких сюрпризов, иногда молча плевался бумажным факсом. Пришлось сменить и номер телефона. В последнее время появилось множество старых знакомых. Он и не знал, что их так много. Они звонили, просили о встрече, о помощи, о чем-то еще. Один, обнаглев, попросил денег взаймы. Он, не долго думая, переадресовал его к старому другу, тому самому. Это же была одна компания – все они знали друг друга. А его старый друг сумеет тому популярно ответить на подобную просьбу и все объяснить. У него была целая философия на этот счет. Поэтому, чтобы избавить себя от этих звонков, он сменил номер, но все равно старые знакомые находили и одолевали его. Только не звонил Петров. Хотя, как он мог позвонить, когда не знал его нового номера. И он ему тоже не звонил. Все собирался, но как-то было не до него. Да, и сказать было нечего. А может, Петров не знал о переменах в его жизни? Не знал его нового имени? Вряд ли. Проходя мимо крупных книжных магазинов, нельзя было не заметить огромные плакаты с изображением, теперь модного писателя, фотографии которого светились именем – Леон Идов. Да и найти его при желании было просто – постоянные конференции, встречи, презентации. Ему даже нравилось улетать отсюда с Галей – не так отвлекали от работы. А Петров… Петрову он когда-нибудь позвонит. Не сейчас, позже, как-нибудь потом. Через двадцать… Нет, он этого не говорил! Он даже не мог подумать такое. Позвонит! Обязательно позвонит! Но не сейчас…
Книгу он забросил. Он показал эту последнюю недописанную рукопись редактору-классному-специалисту издательства, пожилой интеллигентной женщине, которая, в отличие от своего шефа, книги читала и знала о них все. Она и сказала свое мнение. Она была очень хорошим специалистом, и не поверить ей он не мог, да, и не хотел.