– Девочка моя! – Мерзляев подсел к Настеньке. – Я ценю ваши дочерние чувства, это благородно, но, если вдуматься, до чего мы докатились! Вы бледны, вся дрожите… А меня вы пожалели? Ведь жертва здесь не вы, а я! У меня тоже, как ни странно, душа имеется. И я хочу, чтобы меня любили ради меня самого, а не за то, что я могу казнить или миловать… Ах, как я одинок, Настенька! Помните, у Лермонтова: "И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…" Это Мишель просто про меня написал… Я вижу вокруг себя льстивые улыбки, низкие поклоны, дамские авансы, но это все не мне, а мундиру. Когда я увидел вас в театре, у меня закружилась голова… Она и сейчас кружится! Такого со мной не бывало! По-моему, это любовь!
Растерянная Настенька покорно потянулась к пуговкам.
– Нет! – закричал Мерзляев. – Не оскверняйте святого! Не здесь! И не сейчас!.. Завтра, после ужина! Я хочу дать вам время, чтобы вы успели меня хоть чуточку полюбить. Обещайте мне! Успеете?
– Попробую, – обреченно сказала Настенька. – А как же все-таки насчет папеньки?!
– Боже, как вы все меркантильны! Выпущу я завтра вашего родителя! Целым и невредимым! Но любить-то меня прошу не за это!.. Помните, как у нашего незабвенного классика сказано: "А ты, невинная, ты рождена для счастья. Беспечно верь ему, летучий миг лови: душа твоя жива для дружбы, для любви, для поцелуев сладострастья!" – Мерзляев побледнел и неожиданно перешел на прозу: – Покиньте меня немедленно! Я могу с собой не совладать!
Он заскрежетал зубами и отвернулся. Настенька поспешно выбежала из кабинета. Оставшись один, Мерзляев еще несколько секунд задумчиво слушал музыку, доносящуюся из-за стены, потом вздохнул, взглянул на часы и, подойдя к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее.
В комнате музицировали двое: жандарм играл на скрипке, за роялем сидел человек в штатской одежде.
– Концерт окончен!
– Слушаюсь! – гаркнул жандарм. Он убрал скрипку в футляр и, обратившись к аккомпаниатору, скомандовал: – Встать! Руки назад! Шагом марш!
Пианист выполнил приказ и, позвякивая кандалами, тихо пошел впереди жандарма…
О бедном гусаре замолвите слово,
Ваш муж не пускает меня на постой.
Но женское сердце нежнее мужского
И сжалится, может, оно надо мной.
Я в доме у вас не нарушу покоя,
Скромнее меня не найти из полка,
И если свободен ваш дом от постоя,
То нет ли хоть в сердце у вас уголка? -
тихо напевал Плетнев старинный романс.
В зале офицерского клуба гусары коротали время. За ломберным столом играли в бридж, стучали бильярдные шары, дым от трубок плавал по комнате.
Около Плетнева за большим круглым столом сидели несколько гусаров с мрачными лицами. Несмотря на то что стол явно предназначался для трапезы, на нем не было ни тарелок, ни рюмок, ни бутылок, ни кушаний.
В залу вошел полковник Покровский, поздоровался с подчиненными, приблизился к столу.
– По какому поводу пирушка намечается?
Офицеры переглянулись.
– День рождения у Лыткина! – сказал наконец Симпомпончик.
– Поздравляю! – Полковник сердечно протянул руку.
– Благодарю, господин полковник! – Прапорщик встал, ответил на рукопожатие. – Только он у меня завтра…
– Чего ж сегодня собрались?
– Завтра не до того будет! – подавленно ответил прапорщик. – Завтра не день рождения – день смерти. Спасибо вам за подарок, господин полковник!
– Завтра поминки справлять, – вставил один из гусаров. – Утром шлепнем – вечером выпьем… Весело живем!
– Интересные учения придумали, – съехидничал третий гусар. – Стрельба по живой мишени…
– Так, понятно! – посерьезнел полковник. – Вы свои подковырки бросьте. Шутки для девочек поберегите, а то так подковырну… А ну, слушай команду: отдыхать, веселиться, дурь из головы выбросить! Плетнев, ну-ка, пошли, я тебя на бильярде обставлю.
Плетнев послушно отложил гитару.
– Даю десять очков форы! – сказал Покровский, намеливая кий.
– И без форы обойдусь! – Плетнев был настроен недружелюбно. – Почем играем?
– По три рубля! Разбивай…
Плетнев разбил пирамиду.
– Да… Чтоб не забыть, – как бы мимоходом сказал Покровский, целясь в шар. – Завтра на рассвете поедешь в тюрьму… Три очка в угол. Будешь конвоировать преступника к месту казни…
– Это еще почему? – взвился Плетнев.
– Играй! – прервал полковник. – Видишь, десятка на удар выкатилась…
– Я в охранники не нанимался! Хватит с меня и остального.
– Во-первых, не ори! Бей!
– Десять очков в середину! – пробурчал Плетнев. – Увольте, Иван Антонович…
– Этот якобинец, как я слышал, – понизил голос полковник, – очень опасный элемент… Играю дуплет в середину! Может инцидент случиться – вдруг налетят его сподвижники и отобьют. Потому и посылаю тебя на подмогу. Понял?
– Чего тут не понимать?
– И если ты его упустишь…
– Это я-то? – возмутился Плетнев.
– Не перебивай… Я говорю: если упустишь, понимаешь, что тебе будет?
– Да что вы заладили: "упустишь", "упустишь"!
– Ну, представь, что случилась такая невероятная штуковина – отбили его. Вникаешь?!
– Вникаю, – сказал Плетнев и тут же радостно воскликнул: – Пятнадцатого в угол!
– Плевать мне на пятнадцатого! – вскипел полковник. – Слушай, что я тебе вдалбливаю! Если во время схватки бунтовщик убежит, придется тебя наказать!
– Само собой, – согласился сбитый с толку Плетнев. – Только зачем вы мне это разъясняете? Сам понимаю, что мне тогда будет!
– Чего тебе будет-то, дурень? Ну, гауптвахты неделька. Ну, эполет поручика еще с годик не носить. Зато своим проступком… некрасивым проступком, прямо скажу, пятно с полка снимешь. Товарищей своих от позора спасешь. Понимаешь, какой парадокс образуется? Ты вроде бы виноват, но молодец! С тебя что за спрос? Убежал бунтовщик – и убежал… Ты-то дрался как лев!
– А-а, – начал наконец мучительно соображать Плетнев. – А-а, в смысле… Стало быть…
– Я все думал, кому это рискованное дело можно поручить. Тебе доверяю!
– Так вы бы, Иван Антонович, так сразу и приказали!
– Я ничего не приказываю, – оборвал полковник. – Это дело совести. Можешь и не ходить.
– Как "не ходить"? – покачал головой Плетнев. – Вы мне доверились, а я в кусты? Не сомневайтесь. Не подведу! Как налетят эти вольтерьянцы, басурманы, французы поганые, так стоять насмерть буду… Пока тот не убежит!
– Темный ты, Леша, – улыбнулся полковник. – Ну откуда в этой губернии французы? Ты бы хоть книжку какую прочитал, а то прямо беда с тобой… Ты операцию продумай как положено. У тебя ночь впереди… Чтоб все чисто было. Себя не скомпрометируй…
– Комар носа не подточит! – заверил Плетнев. – А пятнадцатого кладу в угол!
– Клади, везунок! На подставках выигрываешь…
К бильярдному столу подошли четыре гусара.
– Господин полковник, разрешите обратиться. – Прапорщик протянул полковнику заготовленную бумагу. – Прошу принять рапорт с просьбой о переводе в другой полк.
– Так! – вздохнул Покровский. – Кто еще грамотный?
Оставшиеся три офицера сделали шаг вперед и протянули конверты.
– Хорошо! – сказал полковник, собирая рапорты. – Молодцы!
– А ты, Плетнев? – спросил прапорщик. – Ты ведь тоже хотел.
– Передумал! – потупившись, сказал корнет. – Уж извините, ребята…
– Тебе видней! – брезгливо сказал прапорщик. – Ты же у нас любимчик командира…
– Молчать! – заорал полковник. – Чистенькими хотите остаться? Знаете ли вы, сукины дети, что третье отделение вам персональную проверку устраивает? Да передай я эти рапорта по начальству, вас не то что в другой полк – вас сразу в роты арестантские… Только я этого делать не стану! – Полковник в сердцах порвал конверты. – Для того я над вами и командир, чтоб на столько дураков хоть один умный был! Отойдите от стола, не мешайте! И запомните, ребята: если в завтрашней мишени хоть одной дырки недосчитаются, вам всем повторную проверку устроят!.. Играю семерку – два борта в середину.
– Господин штабс-капитан, прибыл в ваше распоряжение для конвоирования преступника! – отчеканил Плетнев, стоя перед Мерзляевым.
– Фамилия? – спросил Мерзляев.
– Корнет Плетнев!
– Похвально! – произнес Мерзляев, с интересом изучая гусара. – Это что ж, сами вызвались? Или приказ?
– Приказ полковника! – доложил Плетнев и добавил: – Но и сам в душе готов!
– Одобряю! – сказал Мерзляев. – Подобное рвение у офицера не часто встретишь…
– Рад стараться! – оглушил Мерзляева корнет.
Эта верноподданническая сцена происходила ранним утром на тюремном дворе. Здесь же стояла черная карета с зарешеченными окнами, готовая отвезти узника к месту казни. Узник не заставил себя ждать: он появился на тюремном дворе в сопровождении Артюхова. На Бубенцове был надет традиционный костюм смертника: белая батистовая рубашка с кружевной оторочкой, распахнутая на груди, черные бархатные штаны и начищенные до блеска сапоги. Наряд явно нравился приговоренному, он кокетливо поправил воротничок, чтобы выглядеть эффектнее, тем более что из окон тюрьмы на него смотрело множество глаз.
– Прощайте, друзья! – надрывно крикнул Бубенцов, обращаясь к заключенным. – Час вашей свободы близок! Позор тиранам!
– Да не ори ты, – тихо сказал Бубенцову ковылявший рядом Артюхов. – Зря стараешься, за это не прибавят.
– Не сбивай, дурак, – так же тихо ответил Бубенцов. – Я в образ вхожу.
– Вот ваш подопечный, господин корнет! – сказал Мерзляев, с едва заметной усмешкой наблюдавший за актером. – Опаснейший элемент. Вы с него глаз не спускайте!
– Будет исполнено! – гаркнул Плетнев.
Увидев знакомую усатую рожу, из-за которой и произошли все его злоключения, Бубенцов пришел в неистовство:
– Ага! И ты здесь, мерзавец! Смотрите все, до чего докатилась наша доблестная армия! Прислужник палачей, я тебя ненавижу!
Плетнев засопел, сжал кулаки и сделал шаг навстречу оскорбителю.
– Корнет, корнет, – остановил Плетнева штабс-капитан. – Наше дело требует выдержки! Уж коли назвались груздем… И прошу – в дороге без рукоприкладства. К месту казни извольте его доставить целым и невредимым.
Плетнев, бормоча что-то нечленораздельное, устремился в карету.
Проходя мимо Мерзляева, Бубенцов подмигнул и тихо спросил:
– Как я ему врезал? Убедительно?
Мерзляев усмехнулся и кивнул головой.
– Разрешите продолжать в том же духе?
– Продолжайте, – тихо сказал Мерзляев.
Получив одобрение начальства, Бубенцов вскочил на ступеньку кареты и истошно завопил, обращаясь к самому Мерзляеву:
– Прощай, жандармская крыса! Когда-нибудь ты нам ответишь за все! – Бубенцов дал такой подзатыльник Мерзляеву, что у того слетела фуражка.
Взобравшийся на козлы кареты Артюхов побледнел от страха. В окнах тюрьмы раздались аплодисменты. Бубенцов ответил тюрьме привычным актерским поклоном.
– Что стоишь? – взвизгнул взбешенный Мерзляев, обращаясь к Артюхову. – Пошел!
Плетнев схватил говорливого смертника за пояс и швырнул на сиденье.
Сопровождаемая аплодисментами карета выкатилась из тюремных ворот…
Вскоре тюремный экипаж ехал по живописным окрестностям Губернска. Утро было упоительным.
Узник находился явно в приподнятом настроении, и его можно было понять – не каждому выпадает счастье отдавать концы в такую дивную погоду и на таком шикарном ландшафте.
– Прощай, солнце! Прощайте, тучки! – изредка выкрикивал возбужденный артист и простирал руки сквозь решетки. – Прощай, речка! Никогда больше твои голубые воды не обнимут меня!
У Артюхова тоже было недурное расположение духа, он посмеивался над неуемной энергией заключенного и мурлыкал песенку: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ва-аши жены?"
Лишь один Плетнев своим мрачным, подавленным видом нарушал этот идиллический вояж.
– Прощай, травушка росистая! – кликушествовал Бубенцов. – Не ступать мне больше по тебе босыми ножками!
Эта жалоба пронзила Плетнева до самого сердца. Он угрюмо посмотрел на пленника и протянул ему трубку и кисет:
– Закурить не желаете? Напоследок?
– От убийц не принимаем! – отрезал Бубенцов. – Табачком откупиться хочешь? Не выйдет!.. И запомни мое лицо, душегуб! Я к тебе по ночам являться буду! – Он сделал страшное лицо и взвыл, простирая руки к небу.
– Что вы на меня так взъелись, господин карбонарий? – побледнел Плетнев. – Я солдат, мне приказали… При чем тут я?
– При всем! – обличающе крикнул Бубенцов. – На ваших штыках держится трон тирана! Кругом взяточничество, воровство, беззаконие. Вельможи утопают в роскоши и пьянстве, а народ бедствует, голодает…
– Не все офицеры такие, – понизил голос корнет. – Есть и честные.
– Не смеши меня! – с пафосом воскликнул Бубенцов и сардонически засмеялся. – Ни стыда ни совести! Для таких, как ты, нет ничего святого: что человека убить, что спектакль сорвать…
– Какой спектакль? – с изумлением воззрился Плетнев на Бубенцова.
– Такой, – спохватился актер, поняв, что проговорился. – Вся жизнь – театр, а люди в нем – актеры…
– Это вы верно подметили, – восхитился Плетнев.
– Это не я, обалдуй! – схватился за голову Бубенцов. – Это – Шекспир! О безграмотность российская!..
Внезапно в ближнем лесу послышались выстрелы, выкрики, звуки трубы.
– Что это? – встрепенулся Плетнев и обратился к Артюхову: – Слыхал выстрелы?
– Охота сегодня у господина губернатора, – безмятежно пояснил Артюхов. – Медведя егеря подняли.
– Вот иллюстрация к моим словам! – встрял Бубенцов. – Аристократы из прихоти… губят все живое! Что ему, есть нечего?
– Погодите! – оборвал Бубенцова корнет и с тревогой крикнул Артюхову: – Слушай, а вдруг это сподвижники карбонария… Нашего? Освободить хотят?
– Испугался? – злорадно воскликнул Бубенцов. – Да, голубчик, это они, мои сподвижники. Они отомстят! На обломках самовластья напишут наши… понял, палач? – наши, а не ваши, имена!
– Ты ври, да знай меру! – осадил распоясавшегося мятежника Артюхов. – Мы твоих сподвижников давно пересажали.
– Всех не посадишь! – упорствовал Бубенцов.
Неожиданно Артюхов выругался. Карета встала. Плетнев выскочил из экипажа. Поперек дороги лежало могучее дерево, преграждая путь.
– Это еще откуда? – удивился Артюхов. – Вчера здесь ездили…
– Вчера оно тут не лежало, – некстати подтвердил Бубенцов, выглянув из окна.
– И ветра вроде не было, – рассуждал вслух Артюхов.
– Какой ветер! – с некоторой нарочитостью закричал Плетнев. – Оно спилено! Это с умыслом! Нет ли здесь засады?
Бубенцов рассмеялся и, не в силах удержаться от соблазна сыграть новую сцену, завопил:
– Друзья! На помощь! Я здесь. Час освобожденья пробил!
Дальше случилось непредвиденное: Плетнев выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов по кустам.
Актер замер от неожиданности, кони шарахнулись, Артюхов оторопело крикнул:
– Вы что? Очумели?
– Ложись! – заорал ему Плетнев. – Прикрывай меня с тыла! – Он выхватил саблю и, провозгласив: "Плетнева голыми руками не возьмешь!" – устремился в кусты.
Через секунду кусты заколыхались, оттуда донеслись яростные вопли и крики: "Врешь, не уйдешь! На! Получай!" Раздался стон…
– Ой, мама! – испугался Бубенцов. – Что это, Егорыч?
– А я почем знаю? – недоуменно пробормотал Артюхов.
В ту же секунду из кустов раздалось два выстрела, пули попали в карету. Бубенцов в страхе плюхнулся на дно экипажа, Артюхов схватил винтовку.
Из кустов выбежал корнет в растерзанном мундире. Продолжая размахивать саблей, он вскочил на козлы рядом с Артюховым и заорал:
– Там их много! Гони!
Артюхов дрожащими руками потянул вожжи.
– Живыми не дадимся! – крикнул Плетнев, обращаясь к кустам, и неожиданно шваркнул рукояткой пистолета по голове Артюхова.
Тот обмяк и свалился с козел на землю. Плетнев спрыгнул и распахнул дверь кареты:
– Господин карбонарий, вы свободны!
Актер выглянул из кареты, осмотрелся, увидел лежащего на земле Артюхова и, поняв, что произошло, ужаснулся:
– Зачем вы это сделали?
– Бегите! – взволнованно сказал Плетнев.
– Куда?
– К сподвижникам!
– Как? Зачем? А как же расстрел?.. Нет, я не могу!
– Не теряйте времени! – прикрикнул Плетнев. – И знайте: в армии есть благородные люди!
Бубенцов некоторое время удивленно смотрел на одухотворенное лицо корнета, потом вылез из кареты и, произнеся загадочную фразу: "Ну и дела! Вот влип…", – пошел обратно по дороге. Однако, сделав всего несколько шагов, он круто повернулся:
– Нет, так не пойдет! Конечно, спасибо вам большое, господин офицер, но я предпочитаю остаться!
– Да вы что?
– Лично я никуда не побегу! – заупрямился приговоренный.
– Почему?
– Из-за вас! Вы – благородный человек, но и мы, карбонарии, тоже, понимаешь, не лыком шиты! Вам за это каторга грозит!
– Не ваша забота! Вас-то смерть ждет!
– А это не ваша забота!.. Одним словом, господин офицер, не станем препираться. Извольте отвезти меня к месту казни! Так для нас обоих спокойней будет.
Бубенцов заложил руки за спину, переступил через лежащее дерево, как через Рубикон, и величественно направился вперед.
Плетнев от изумления разинул рот.
– Стой!
Бубенцов обернулся, увидел наведенный на него пистолет.
– Либо беги, либо стрелять буду! – прохрипел бледный от волнения Плетнев.
Артист понял, что в данном случае коса нашла на камень, а попросту говоря – благородство на благородство.
– Дурак ты, корнет, – вздохнул Бубенцов. – Парень, видно, хороший, честный… но… Если б ты все знал… Как бы объяснить… Эх! Не могу. Не имею права.
– А я ни о чем не спрашиваю! – твердо произнес Плетнев. – Бегите! Здесь можно оврагами, через лес… Переберетесь в соседнюю губернию, а там и до границы недалеко…
– Какая граница? – завыл актер. – Ох, Господи, как все было просто: расстреляли бы меня и разошлись мирно. А теперь выпутывайся! Ну, черт с тобой! Прощай!
Он свернул в лес, но тут же вновь появился на дороге и подбежал к корнету.
– Давай я тебя к дереву привяжу, что ли? Чтоб натурально было!
– Верно! – согласился Плетнев. – Только быстро, а то наряд должен проехать. Как бы вас не схватили.
– Спасибо за заботу, – сказал Бубенцов, привязывая Плетнева к дереву вожжами.
– Это вам спасибо, господин революционер, – ответил Плетнев. – А что народ плохо живет, я и сам видел, только вот так красиво, как вы, сказать не могу. Я встречу с вами и слова ваши на всю жизнь запомню…
– Как зовут-то тебя? – затягивая узел, ласково спросил Бубенцов.
– Алеша Плетнев. А вас? Если не тайна?
– Какая, к черту, тайна. Афанасием кличут! Ну, счастливо! – Бубенцов похлопал корнета по плечу и нырнул в лес.
– На помощь! – крикнул Плетнев.
Артист тут же вернулся:
– В чем дело?
– Да я так, для маскировки, – улыбнулся Плетнев. – Военная хитрость…
– Правильно! – одобрил Бубенцов. – Ну, бывай!
И он нырнул в чащу.
Плетнев остался один, набрал полную грудь воздуха и заорал:
– Люди! На помощь!
В зарослях послышался шум.