– Мой чародей, если ты надеешься смутить меня, обращая внимание на мои собственные противоречия, то забудь об этом. В свое время мне не хватало просветленности, и я верила в необратимость смерти. А теперь я не столь наивна, чтобы верить в необратимость исчезновения видов. Кроме как на чисто формальном уровне. Ты находишься достаточно близко к источнику и поэтому должен знать, что живые существа в действительности никуда не исчезают. Их формы – другое дело, они могут устареть и не отвечать потребностям времени, но энергия их сути – вечна. Единственное, что навсегда исчезает, – это форма, какую принимает энергия. После того, как видимые, такие, какими мы знаем их, подвязочные змеи исчезнут, их энергия продолжит свое существование. (Примечание: Марксу Марвеллосу, который позднее жарко спорил с мистическими декларациями Зиллера, пришлось согласиться с предыдущим утверждением Аманды, поскольку оно имело научное обоснование. Как установил немецкий биолог Эрнст Геккель, ни одна частичка живой энергии никуда не исчезает, и никаких новых ее частиц тоже не возникает.) Динозавры по-прежнему существуют, только в форме энергии. Частица энергии динозавра вполне может быть частью любого из нас, например, тебя. Вокруг нас полным-полно энергии саблезубых тигров. И энергии трилобитов. Совсем недавно я столкнулась с энергией лохматого мамонта. Поэтому, солнце мое, то, что мы должны сохранять, это не более чем формы, своего рода контейнеры, хотя сами контейнеры состоят из энергии и являются переплетением связей энергии, которую они в себе содержат, подобно тому, как кувшин содержит в себе молоко. Более того, физический облик этих контейнеров прекрасен. Форма, цвет, органы чувств и движение, способность к действию и различимая психическая жизнь. Пусть наш зверинец исчезающих видов будет чем-то вроде музея. С той разницей, что это будет музей полных контейнеров, а не пустых, как обычно бывает.
Музей живых форм, которые, возможно, пережили свою функцию. Таким образом, это будет музей вне времени, над временем и над смертью и тем самым сродни поэзии.
Зиллер поставил барабан на его обычное место.
– Что ж, – произнес он наконец, – твое предложение представляется мне разумной альтернативой. Давай ляжем спать, а утром все хорошенько обсудим.
Он нырнул под одеяло, а Аманда отправилась в свое святилище задуть свечу. Джон Пол улыбнулся.
– Наверное, это здорово: стать мировой столицей – столицей Почти Исчезнувших Сан-Францисских Подвязочных Змей, – сказал он.
Когда Зиллеры вернулись из леса домой, там их уже поджидало письмо. Они завершили работу по переустройству кафе – как внутри, так и снаружи, – и у них наконец появилось свободное время. Поэтому супруги решили посвятить хмурое туманное утро поиску съедобных и/или внешне привлекательных грибов. Сев в джип, они покатили вдоль реки, исполняя по пути в горы доисторические песнопения собственного сочинения, призванные привлечь к себе внимание грибов. И на склонах горы Маунт-Бейкер, все так же громко распевая, вскоре собрали две полные корзинки лисичек. Возвращаясь обратно, грибники чувствовали усталость, предоставив реке возможность распевать песнопения вместо них.
Когда они вернулись домой, Аманда поспешила на кухню и загрузила грибы в раковину – сначала необходимо соскрести с них грязь и сосновые иголки. Джон Пол немного задержался, чтобы заглянуть в почтовый ящик.
В нем обнаружилась открытка, довольно старая. На редкость несуразно-аляповатая, она являла собой – кстати, качество печати, нечеткое и смазанное, словно не в фокусе, оставляло желать много лучшего – изображение лесопилки, не иначе как достопримечательность какой-то глухомани. Чуть размазанные фигурки рабочих в комбинезонах держали в руках топоры, выстроившись в ряд на массивном бревне на фоне паровой лебедки. Все были тщательно причесаны и улыбались (как казалось) по воле незримого фотографа, который должен был запечатлеть их на пленке, сделав размером не больше комара. Это была открытка не первой свежести, подвыцветшая и слегка помятая, снятая где-нибудь со стойки разбитых надежд. Почтовый штемпель – с таким же успехом на нем могло стоять что-то вроде Троббинг-Уоллет, штат Айдахо, или Нуво-Рэтс-Брес, штат Миннесота, на самом деле гласил – Абердин, штат Вашингтон. Открытка была адресована Джону Полу Зиллеру.
Дорогой Зиллер!
Похоже, что от цирка я отстал, однако теперь у меня свое собственное шоу. О господи. То, что произошло со мной за последнюю пару недель, не вписывается ни в какие рамки, даже такой продвинутый чувак, как ты, ни за что бы мне не поверил. Не буду пока вдаваться в детали. Помолись за меня. Пламенный привет твоей женушке. Покеда.
П.П.
Лисички представляют собой что-то вроде крошечной трубы с продольными складками-гофре. Сырые лисички пахнут абрикосом. Поджаренные в масле – источают аромат почек, обвалянных в сухарях, однако имеют вкус яйца-пашот, приготовленного с вином Надыму костра, и плотность мяса дичи. Мон Кул предпочитал уплетать их сырыми. Малыш Тор не брал в рот вообще. Аманда и Джон Пол, чей экстатический аппетит подчеркивал их животное единодушие со всем мировым бытием, употребляли их в жареном виде. Причем с удовольствием.
– О боже, – произнес Джон Пол, поглаживая свой живот.
– О боже, боже мой, – произнесла Аманда, поглаживая свой.
После трапезы они растянулись на подушках и выкурили трубку травки. Впервые за время беременности Аманда ощутила шевеление во чреве. Это было не компактное движение, которое производит животное, когда ему нужно повернуться в норке, но некий трепет, подобный трепету ласточкиной стаи в неподвижном воздухе.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Джон Пол.
– Грибы вспугнули ласточек, – ответила Аманда.
Затем, после вялой интерлюдии, после того как Мон Кул и Top уснули, Аманда спросила:
– Что ты скажешь об открытке Плаки?
– Она заставляет задуматься.
– Теперь мы хотя бы знаем, что он жив.
– Мы можем это только предполагать.
– И он по крайней мере на свободе.
– Очевидно. Хотя в его послании нет свидетельства, что это именно так.
– Как ты думаешь, когда мы что-нибудь еще узнаем о нем? – спросила Аманда, погружаясь в сон, такой же несуразно-аляповатый, что и оттенки цветов на присланной Плаки Перселлом открытке.
– Понятия не имею. Может быть, очень не скоро.
Однако все получилось не так. На следующий день пришло письмо.
Чародей был занят своим чародейством. Лежа на звериных шкурах, он изучал свои карты, прочерчивая курс при помощи перышек, чернил и деревянных кронциркулей. В отличие от бедняги Рэнда Макнелли Зиллера никто не заставлял ограничивать себя исключительно земной поверхностью. Его карты скорее отражали странствия не знающего оков воображения, их линии сплетались в психокосмическом орнаменте, который мог пригодиться, а мог и не пригодиться в поиске самых удобных путей из отсюда в туда. Если даже, используя привычные географические символы, они указывали на наличие горных цепей, лесов и участков водной поверхности, то одновременно с этим на них, казалось, были обозначены некие психологические нюансы, местные запахи, генитально-уринарные реакции и экстрасенсорные феномены – те самые "другие измерения" странствий, столь хорошо знакомые опытному путешественнику. Карты Зиллера скорее напоминали причудливые музыкальные композиции. Возможно, таковыми они и являлись. (Лондонский Филармонический оркестр скоро будет исполнять "Карту Нижнего Конго" Джона Пола Зиллера, масштаб: три четверти дюйма к одной миле.)
Аманде пришлось постучать четыре раза, прежде чем ей удалось завладеть вниманием мужа. Он принял ее у входа в свое святилище.
– Письмо, – объявила она, подняв над головой конверт. – И притом толстое. Со штемпелем Хамптьюлипса, штат Вашингтон. У них что, везде такие дурацкие названия? Как ты думаешь, оно от Перселла?
– А кто еще из наших знакомых может оскорблять глаз такими жуткими каракулями? – ответил Джон Пол, внимательно разглядывая конверт.
Супруги перешли в гостиную, где вскрыли конверт ножом из слоновой кости.
* * *
Дорогой Зиллер (и его аппетитная женушка)!
Привет. В конце концов я решился-таки сообщить вам все подробно. Мне нужно излить кому-нибудь душу, а на свете нет другого такого чувака, которому я доверял бы больше. (В этом месте ты должен зардеться от гордости.) Доверяю и надеюсь, что ты сохранишь все в тайне, хотя и не будешь особо брать в голову. Усекай вот что.
Теперича я монах! Ты только представь себе: я живу в большом монастыре, и мои новые товарищи считают, что я такой же, как и они, и принадлежу к их ордену. Ты только не смейся, поганец! Это все абсолютно серьезно.
Это не обычная компашка монахов. Черта с два! Как бы не так. Нет-нет, они "христиане", римо-католики. Кроме того, усекай, они шпионы! И убийцы! Ты врубаешься? Так вот послушай! Так уж получилось, что я проник в тайный орден воинствующих католических монахов, которые служат Ватикану, точно также, как ЦРУ или "зеленые береты" – нашему правительству!
Нет, никаких глюков у меня нет. И я ни от чего не торчу. Я выкладываю тебе все как на духу, старина, говорю тебе истинную правду, и пусть тихуанские ослы сожрут того, кто утверждает, что Плаки Перселл лжет! Письменным столом в настоящий момент мне служит пень в лесной чаще (оттого и почерк такой корявый). Случись, что меня застукают за сочинением этого письма, прольется кровь, причем в самом буквальном смысле.
Думаю, мне следует начать с самого начала, извиниться за мою оригинальность и сообщить тебе, как все произошло. А произошло все так неожиданно, что я сам до сих пор не могу свыкнуться. А случилось все в последние выходные сентября, то есть около месяца назад. В тот самый день цирк выступал в Сиэтле (между прочим, я читал о ваших неприятностях с магистратом и полицией, ну и гнусный город, должно быть, этот ваш Сиэтл), и я намылился туда, чтобы повидать моих добрых друзей-циркачей. Но автобус мой в пятницу утром почему-то расчихался да засопливел, и я откатил мой болезный "фольксваген" на ремонт в Абердин. Думается мне, Зиллер, ты как в воду глядел, говоря о сосиске как о главном триумфе немецкой технологии. Видит Бог, в отличие отдолбаного микроавтобуса с венскими сосисками у меня никогда не возникало проблем.
Не знаю почему, но меня всю дорогу тянуло пофилософствовать.
– Ладно, сделаем так, – сказал я себе, – подожду-ка я немного и догоню ребят в Беллингеме, на последнем представлении. Наверное, так оно даже и лучше.
Но случилось так, что я застрял в придорожном клоповнике милях в десяти к северо-западу от города, и ввиду отсутствия на горизонте кое-каких женских прелестей (прости меня, Аманда, если сейчас читаешь эти строки) мне не оставалось ничего другого, как читать старые ковбойские книжонки Зейна Грея. Поэтому в субботу утром я решил отдохнуть от своего автобуса. И, как будто и без того не провожу прорву времени в лесу, задумал побродить по Олимпийским горам, переночевать под открытым небом, полюбоваться на луну, выследить какого-нибудь медведя или лося, может быть, отыскать дерево с дуплом лесных пчел и полакомиться медком. Быть в лесу одному – совсем другое дело. Это не электропилу визжащую с собой таскать, которая до зубовного скрежета надоела, и не разговоры тупых лесорубов слушать – прожужжали уже мне все уши, хвастаясь тем, сколько бензина сжирают их всякие там "мустанги".
Добрался я на попутках до Хамптьюлипса – да, такое местечко действительно существует на белом свете! Послушай, Зиллер, каких только имен не дают эти вашингтонцы своим деревушкам! Хамптьюлипс напомнил мне о том, что мне всегда безумно хотелось трахнуть голландскую девушку. Нет, ты только себе представь: чистенькая, беленькая, глазки голубенькие, щечки что твои яблоки, а эта штучка между ног пахнет ну точно что сыр гауда. И главное, на красотке моей ничего, кроме деревянных башмаков да засунутого за ухо тюльпана. Я не шучу. Каждый раз, когда я прохожу мимо сыра гауда в супермаркете, у меня возникает дикая эрекция. Однако я отвлекаюсь от темы моего повествования, а тратить драгоценное время на отвлечения я не могу.
Из Хамптьюлипса я следую вдоль узкой серебристо-зеленой долины, держа путь на восток, в направлении реки Вайнучи. Наконец долина переходит в крутой подъем, ко мне со всех сторон подступает густой лес. Он шепчет мне что-то сразу на шести диалектах готского языка. Уже за полдень, а я ушел еще не слишком далеко, миль этак на девять-десять от старого доброго Хамптьюлипса. Обнаруживаю грибное место и сворачиваю налево в лес. Нет, конечно, я в свое время отведал священных мексиканских грибов (которые еще не скоро забуду) и даже проглотил вместе с бифштексом свою долю кнопочек, но я не микофил, и мне что шампиньон, что мухомор, все едино. Однако эти поганки вызывают у меня интерес – они похожи на маленьких человечков в зеленых шляпах, а потому, влекомый ботаническим любопытством, я бухаюсь на коленки, чтобы рассмотреть их поближе. Скажи-ка, дружище, ты видел когда-нибудь гриб с пятью пальцами? О, природа богата, и поэтому чего только не произрастает на нашем огромном космическом корабле! Но на одном из этих пальцев почему-то блестит золотое кольцо, а таких фокусов Мать-Природа никогда не выкидывает.
Если ты догадался, что я нашел человеческую кисть, то ты, как лучший скаут, заслуживаешь награды. А если ты догадался, что эта кисть имела продолжение в виде руки до плеча, а рука имела продолжение в виде человеческого тела, вечная тебе честь и хвала. Ну а если ты сделал вывод о том, что это тело не подавало ни малейших признаков жизни, то ты лучший скаут к западу от Миссисипи. Старику Плаки повезло: выбирается безмятежно отдохнуть на лоно дикой природы и находит посреди замечательного грибного места труп.
Тело было тепленькое. Еще тепленькое. На нем я не заметил никаких признаков насильственной смерти, так что я не особенно-то и перетрухнул. Труп был мужского пола и одет в клетчатую шерстяную рубашку, охотничьи брюки цвета хаки и сапоги. На шее бинокль. Первым делом я осмотрел его, пытаясь установить личность покойного. Бумажника при нем не было. Я сначала испугался – ограбили, наверное, беднягу какие-то негодяи и прячутся где-нибудь поблизости. Но нет, немного башлей у него нашлось-таки в кармане, этак триста зеленых. Тут я вздохнул посвободнее. Потом вижу какую-то выпуклость под рубашкой и нахожу документы, вроде бы официальные, сложенные и запечатанные. На наружной стороне пакета напечатано имя – Брат Даллас, О.Ф. И все, никакого там адреса. Срывать печать я не стал.
В следующую секунду я заметил сумку покойника, вернее – саквояж из коричневой кожи. Он валялся во мху, футах в четырех от тела. Саквояж был закрыт, но в кармане покойника отыскался ключ, и я открыл его в мгновение ока. Содержимое не вызвало прилива адреналина в моей крови. Мужские туалетные принадлежности, смена нижнего белья, темные носки, пара затрапезных черных туфель, которые обычно носят торговцы страховками. Дорожная карта Вашингтона – Орегона и католический молитвенник. А кроме того, еще один предмет – длинная, плотного шелка сутана, черная, как запекшаяся кровь.
И никаких указаний на имя и личность усопшего. Что же делать? Покойник – чувак в теле, и мне никак не доволочь его до Хамптьюлипса. Будет лучше всего, решил я, вернуться туда одному и поставить в известность местного судебного исполнителя или патрульную службу штата, хотя, честно говоря, мысль о том, что придется связаться с легавыми, меня вовсе не вдохновила. В общем, я перебрасываю на другое плечо мою поклажу, ломая голову над тем, что же делать, как вдруг моему взору открывается не что иное, как тропинка. Всего футах в тридцати от меня и ведет в сторону от просеки, прямо в лес. И это не просто хорошо протоптанная тропинка, она еще и выложена камнями. У меня возникает ощущение, что ею довольно часто пользуются. Учитывая то, что мне совершенно не хочется отправляться в Хамптьюлипс и накликать там на себя беду, я ступаю на эту тропинку. Не успеваю я сделать и несколько шагов по ней, как до меня доходит, что я тащу с собой саквояж покойника. И, черт побери, я не чувствую в этом ничего плохого, а тропинка манит меня к себе как сладкоголосые сирены оголодавшего по бабам морехода.
Через мгновение, а это точно было всего лишь мгновение, дружище, я оказываюсь на огромной поляне, в самом центре которой возвышается – что твоя Клеопатра на царском горшке – настоящий форт. Во всяком случае, это строение выглядело как настоящий форт. Сложено из бревен и окружено частоколом из заостренных жердей. Если бы сейчас внезапно открылись ворота и оттуда во главе 9-го кавалерийского полка армии США выехал бы Джон Уэйн, я бы ничуть не удивился. Однако полковник Джон сейчас находится на Беверли-Хиллз, а ворота наглухо заперты. В следующее мгновение я увидел табличку, на которой было написано: Монастырь Рысий Ручей, Католическое Общество Фелиситатора. Извините, посторонним вход запрещен".
Позволю себе еще раз специально подчеркнуть. Форт-монастырь находится на расстояние длины двух футбольных полей от просеки и менее длины двух с половиной футбольных полей от того места, где вечным сном спит покойник. Мой разум, подобный стальному капкану, щелкает всевозможными вариантами взаимосвязи. Брат Даллас. Черная сутана. Монастырь. Покойник имеет отношение к монастырю. Мне не нужно отправляться в Хамптьюлипс. Монастырь – самое логичное место, куда следует сообщить о найденном мною мертвом теле. Интересно, есть у них бюро находок? Вдруг кто-то потерял бывшего в употреблении монаха?
Минут пять я стоял на краю поляны, таращась на монастырь, в котором стояла тишина, если не считать низкого постоянного рокота – он доносился откуда-то изнутри. Казалось, будто монастырь – это какой-то гигантский примитивный холодильник, сложенный исключительно из бревен.