Некоторые, одолев самую малость под хихиканье зрителей, смущённо ослабляли захват и съезжали вниз. Толстого Йохана вообще хватило только на метр. Основная масса застряла где-то на полпути. Эрик и ещё двое вскарабкались до самого конца.
Следующее упражнение состояло в перепрыгивании козла. Снаряд поднимали раз за разом, пока не остались только Эрик и Каланча, который и победил. Кэп и лейтенант Йоханссон сделали для себя пометки.
Потом последовал короткий инструктаж, как прыгать "рыбкой" через препятствие, плинт. Лейтенант Йоханссон показал технику, описал гимнастический мостик и объяснил, что для первой попытки надо набраться мужества. В принципе-то совсем не опасно.
Большинство мальчиков начинало тормозить еще во время разбега, и за трусость лейтенант Йоханссон отчитывал их не самыми вежливыми словами. Эрик заставил себя отбросить сомнения, сжал зубы и разбежался изо всех сил. Катапульта мостика буквально выстрелила его через плинт. Приземлился на другой стороне лицом вниз, растопырив конечности как лягушка. И весьма удивлённый тем, как легко всё получилось.
Далее лейтенант Йоханссон поставил рядом ещё один плинт, на этот раз поперечный, подозвал мальчиков, которые прилично справились с первым раундом. Удлиненное препятствие смогли форсировать только Эрик и Каланча. Стало ясно, что происходит некий отбор.
Потом их неожиданно отправили на школьный двор - играть в футбол. Лейтенант Йоханссон быстро разделил класс на две команды и вбросил мяч. Во время матча, продолжавшегося лишь пятнадцать минут, снова делались какие-то таинственные пометки. Наконец, велено было вернуться в спортивный зал и построиться шеренгой.
"Ага, - сказал кэп. - У меня в руках знак Школы. И вы им будете гордиться".
Он поднял кусок материи, на котором красовался родовой герб короля Густава Ваза: сноп на синем фоне с золотыми крыльями.
"Это носят только настоящие парни, - заявил кэп. - Мы разделим класс на четыре группы. У каждой будет свой командир. Он прикрепит к левому бедру спортивных брюк наш клановый знак. Ему полагается заместитель, который тоже получит знак, но для правого бедра. А сейчас я зачитаю имена ваших четырёх лидеров".
Потом Эрик и Каланча и еще двое мальчиков, тоже набравших достаточно очков в силе, быстроте и уверенности в себе, вышли вперед и получили свои награды за первые успехи в спорте. Это напоминало раздачу призов. Кэп крикнул: "Поздравляю!" Лауреаты благодарно поклонились.
Всякий раз перед началом спортивных занятий командир выстраивал своих подчинённых, проверял соответствие одежды правилам (белый свитер, синие брюки, белые туфли, чистые носки), а также докладывал о состоянии дисциплины и составе команды в тех видах, по которым проходили соревнования между группами. Он утверждался в должности, можно сказать, раз и навсегда, поскольку кэп считал свои принципы отбора абсолютно непогрешимыми.
Но, когда классу предстояло играть в футбол во дворе, деление на группы отменялось. Вместо этого двое лучших, а именно Эрик и Ёран, сначала тянули жребий: кто будет выбирать первым. Ему предоставлялось право взять себе одного парня, соперник взамен выцеживал сразу двоих. Когда обе команды были укомплектованы, а на скамейке всё ещё оставались несколько мальчиков с блуждающими взглядами, один из капитанов предлагал другому:
"Эй, забери-ка оставшийся сброд".
Сброду, как правило, не удавалось принять участие в игре. Разве что в роли зрителей.
Физическая сила, красивое тело и хорошо развитая мускулатура, мужество и стремление не сдаваться занимали первое место в бесконечных разглагольствованиях кэпа, которыми он начинал либо заканчивал уроки физкультуры. "Мы, шведы, были сильным и мужественным народом. Хорошие солдаты с традициями от викингов и ратников Карла XII…"
Таким образом высший класс командиров групп, их заместителей формировали Обладатели самых красивых и сильных тел, Забиватели голов в гандболе и футболе, Перелетатели по самой крутой дуге через плинт и козла или через гимнастическое бревно с прямыми ногами из исходного висячего положения и с обратным хватом руками, Прыгатели с самой высокой вышки, Плаватели, способные дальше всех пронестись под водой. Остальные считались все тем же сбродом.
Для этой публики оставался лишь один способ самореализации. Например, подобно Толстому Йохану, появляться на уроках не в джинсах-свитере, а в костюме, использовать высокопарный язык, декларировать любовь к диксиленду, зубрить до умопомрачения. То есть претендовать на звание интеллектуалов, презирающих хамье без мозгов.
В этом и заключалось наиболее существенное отличие от народной школы в Богатом Пригороде. Там авторитет ученика определяли другие мотивы. Конечно, имело значение, кто является самым сильным в классе или забивает больше мячей во время перерыва на завтрак. Да и учительская благосклонность или неприязнь коррелировались с фамилией конкретного школьника, тем паче с манерой его изъяснений. Но вместе с тем действовали и неписаные правила.
Это называлось: происходить из приличной семьи. Одежда не всегда служила здесь основным показателем, но по лексике невозможно было ошибиться. При прочих равных, высокие отметки неизменно выставляли тем, кто умел представиться чётким и уверенным голосом, элегантно приносить извинения, использовать при ответе больше иностранных слов, чем другие парни.
Теперь всё вроде бы выглядело иначе. 700 учеников представляли семьи всевозможных типов. По прежним канонам - от приличных через полуприличные и совсем неприличные. С чем, конечно, не составляло труда разобраться. Кто-то обитал в большой квартире, где фигурировали картины, хрустальные люстры, кто-то в скромном жилье, где припахивало керосином. Различие проявлялось в строе речи, подборе слов и произношении задолго до того, как ощущался дурной запах или возникала домработница в прихожей.
Но в Школе и преподаватели в классных комнатах, и священник в актовом зале, и кэп в своих стадионных откровениях вбивали мальчикам в головы, что именно здесь находится плавильная печь для новой Швеции. В которой нет, как встарь, деления на классы. Каждый создает своё собственное будущее в независимом соревновании и на равных условиях. Старательным и прилежным предстоит путь наверх. Аутсайдерам - выпасть на обочину и оказаться среди пропащих в народной школе. Мы свободный народ, красивая германская раса с гордыми традициями. И вы, мальчики, в своё время придёте к власти в новой демократической Швеции. Вы наше прекрасное будущее, и поэтому необходимы строгое воспитание и здоровый дух в здоровом теле.
Где-то в другом мире балом правило зло.
Согласно идеалам демократии человек всегда мог стать лучшим в какой-то области, выйти победителем в любой ситуации. Но в злом мире, в странах, завоёванных Россией, таких возможностей нет. Там люди превратились в машины, все на одно лицо.
В подобной манере гремели проповеди во время обязательной утренней молитвы. Её ритуалу придавалось большое значение. Мальчиков строили в безмолвные двойные шеренги. Соблюдался строго установленный порядок. Дежурный преподаватель, шествуя вдоль строя, проверял, чтобы каждый ученик в левой руке держал псалтырь (забыть книжку - получить замечание, три повтора вели к снижению отметки за поведение).
Потом директор сигналил, потрясая огромной связкой ключей, мальчики входили в актовый зал опять же в искони заведенном порядке. Любые разговоры запрещались. Уличённый получал замечание.
После пения псалмов начиналась проповедь. Обычно затрагивались сложные вопросы религиозной морали. Толковали их семинаристы, приходившие в Школу для отработки своих излияний на юношеской аудитории. Но поскольку поборниками Слова Божьего, как правило, были не только излишне нервные, но и, прости господи, весьма заумные личности, болтовня их совершенно не представляла интереса для слушателей. Тогда парни могли незаметно учить уроки (Эрик всегда поступал таким образом). Или просто смотрели в пространство, не думая ни о чём. Или хватали друг друга за пенисы. Или подчитывали тексты на высоких фризах по окружности.
Лозунги, выполненные позолоченной прописью, провозглашали:
ИСТИНА СДЕЛАЕТ ВАС СВОБОДНЫМИ
НАДО СЕЯТЬ ЗЁРНА БЛАГОРОДСТВА, СТРАНСТВУЯ ПО МИРУ
ПРЕЖДЕ ВСЕГО БЕРЕГИ СВОЁ СЕРДЦЕ,
ИБО ОТТУДА ИСХОДИТ ЖИЗНЬ
Но иногда ораторствовал сам директор или кто-нибудь из наиболее искусных в риторике учителей богословия. В борьбе со злом всегда побеждало мужество (либо что-то именуемое чистым сердцем, которое, однако, поминалось реже, чем мужество). Лучше слышать звук лопнувшей тетивы, чем никогда не натягивать лук. Труд побеждает, а усердие вознаграждается, как доказал пример Робинзона Крузо. Перед Господом все равны, и Господь поэтому следит за успехами во всевозможных соревнованиях. Хотя некоторым людям великие свершения предначертаны свыше. Известен был, например, маленький голландский мальчик, засунувший палец в отверстие дамбы, через которое сочилась вода. Тем самым он спас родной город от затопления Атлантическим океаном.
Двумя директами в соревновании являлись, конечно, спорт и школьные предметы. В обоих случаях действовала своя система ценностей. Ее верхние строчки занимали такие элементы, как, например, прыжки с шестом и способность определить члены предложения во фразе "Газеты называли его аферистом" (каким членом предложения является слово аферистом?). Состязательность продолжалась постоянно. Поскольку Эрик бегал быстрее всех, забивал больше всего голов, первенствовал в нескольких школьных предметах, он принадлежал к элите элит, состоявшей из пяти учеников. Среди них борьба носила ещё более жёсткий характер, и недостаточно было побед в спорте и учебных дисциплинах. Но поскольку он прибыл из Богатого Пригорода, то есть едва ли не из деревенской глуши по сравнению с Вазастаном, не видел фильмов, запрещённых для детей, не умел курить в затяжку, не трахался, не обладал запасом ругательств, не слыхивал о застеклованных барах, где музыкальные автоматы играли Элвиса и Литтл Ричарда, не посещал танцплощадку Нален со шведскими рок-группами, носил не ту одежду, а также школьную шапку (по требованию папаши) да и разговаривал порою чересчур изысканно - ему, пожалуй, не на что было рассчитывать в гонке за медали. Хотя считалось, что он все-таки обладает достоинствами, которые вполне компенсируют даже его дурацкую шапку. Он бил в полную силу при любой драке и удивительно стойко терпел наказания. То и другое имело большое общественное значение.
Что касается выдержки при трёпке, Эрик продемонстрировал ее уже в один из первых дней, когда учитель рисования по заведенному порядку знакомился с новым классом. Для штатного профессора академии школа являлась дополнительным заработком. Ему искренне хотелось, чтобы мальчики на уроке сидели тихо и копировали поставленный перед ними предмет. В то время как сам он почитывал газеты или готовился к лекциям.
Его педагогика строилась на Юлиусе.
"Это Юлиус", - сказал профессор и черкнул несколько раз указкой по воздуху, чтобы свист от удара снял любые дополнительные вопросы.
"Юлиус мой лучший друг здесь в школе. Тому, кто будет шуметь, придётся выбирать между Юлиусом и замечанием. Понятно? Правонарушитель подойдет сюда и наклонится вперёд. А дальше…"
Указка снова со свистом рассекла воздух.
"Понятно? Или нужна ещё демонстрация? Может, есть добровольцы?"
Профессор, иронически усмехаясь, смотрел на класс.
Эрик со знанием дела оценил указку как сравнительно несерьёзное орудие пытки. Особенно если речь шла всего о нескольких ударах. Идея пришла сама собой:
"Да, учитель!" - крикнул он и вытянулся по стойке смирно.
"Добровольно?"
Профессор недоверчиво вытаращил глаза на высокомерно улыбающегося мальчика.
"Да, учитель! Это ведь не выглядит очень опасно".
Класс затаил дыхание, услышав вызов. У оратора не осталось выбора. Он вывел Эрика к доске и еще раз оповестил всех о наказании. Требовалось, значит, стоять, наклонившись вперёд, с руками на подложке доски и задом наружу. И… прочертил указкой по воздуху, затормозив у самой цели.
Эрик не пошевелился, он буквально замер в указанной позиции. Тогда профессор с неожиданным проворством - все-таки огрел.
Но Эрик, который уже задержал дыхание в предвидении неизбежного взрыва учительских эмоций, даже не шелохнулся.
"Как чувствуется Юлиус?" - победно вопросил профессор.
"Учитель уже ударил?" - как ни в чем не бывало отозвался Эрик. И тут же по классу прокатились едкие смешки.
Профессор, как и ожидалось, занервничал и хлестнул пять-шесть раз в полную силу. Потом, вновь занеся Юлиуса словно меч карающий, неожиданно сник. Волосы свисли ему на лицо, он покраснел от напряжения и психологического шока.
Эрик по-прежнему стоял, опираясь на доску, всем своим видом показывая, что ничего существенного не происходит.
"Иди и садись! Наглый хулиган! - выкрикнул профессор. - Кстати…"
Он замолчал, не закончив предложения, когда Эрик, уже идущий между рядами парт, громко засмеялся.
Профессор ведь не мог знать о папаше. Товарищи по классу пока ещё тоже не знали. Но в голове у них сидела мораль то ли из утренних проповедей, то ли из уроков истории: "В Спарте бывали такие воины, которые, благодаря своей способности выдерживать физические мучения, часто и подолгу занимали доминирующее положение в греческой политике".
Мальчикам сдавалось, что нечто подобное они увидели сегодня в реальности.
Но именно тем вечером, после небрежной победы над указкой профессора, папаша, как оказалось, пребывал в опасном настроении. Приходилось ходить на цыпочках, чтобы традиционная экзекуция не приобрела свою худшую форму. Эрик накрыл на стол, после ужина убрал посуду, тщательно контролируя каждое свое движение. Дёрги на лице папаши подсказывали, что сегодня во время порки он мог разозлиться до безумия. Ни с того ни с сего вдруг влепил Эрику по носу (то есть потом он нашёл некое обоснование).
Эрик видел знакомое мельтешение подглазья, уловил и момент атаки, но заставил себя обойтись без каких-либо защитных мер: пускай папаша тренируется на носе вместо щеки. Родитель оттаял немного, когда заехал под ноздри ловким движением по восходящей, отчего произвелся совершенно уникальный звук. Похоже, ему это показалось интереснее стандартного битья по скуле.
За ужином родитель не зверствовал и объявил, доедая мясное блюдо, что назначает 20 ударов платяной щёткой. И хотя он стартовал весьма скромно, у него явно имелось намерение удвоить наказание в ближайшие десять минут. Иначе он сразу же назвал бы 25 или 30. Но это выглядело многовато для удвоения при наличии какой-то дополнительной причины. Именно поэтому он начал мягко.
Мама приготовила десерт из американского порошка. Его смешивали с молоком и давали застыть. Получался шоколадный пудинг с почти натуральным вкусом.
Но Эрик вовремя не распознал опасность.
Младшему брату было шесть, и он никогда не получал трёпки.
Когда они приступили к сладкому, юниор, естественно, попытался быстрой атакой подцепить ложку из тарелки старшего брата. Эрик действовал рефлекторно и слишком поздно понял свою ошибку. Когда он перехватил детскую ручонку, кусочек пудинга свалился с ложки на белую скатерть.
Папаша немедленно объявил 40 ударов.
И эта цифра лежала уже за границей терпения. Эрик знал, что в конце концов заплачет. Да, это может раздразнить папашу, заставит его сбиться со счёта. Но если начнешь заметно дергаться, тот непременно добавит, а это приведет к уже совершенно безудержным слезам. Которые, в свою очередь, выведут казнителя за установленную черту. Тогда Эрик, постоянно считающий удары, начнет биться в родительских руках совсем безоглядно. Им овладеет отчаяние (или сработает инстинкт самосохранения?), так что изувер ощутит буйную радость и примется колотить так, что любой счёт окажется бессмысленным. Побои продолжатся до тех пор, пока кожа не лопнет и кровь с плоской стороны щётки не начнет брызгами разлетаться по комнате, и мамин плач за дверью спальни постепенно не приведет папашу в чувство.
Шоколадный пудинг застрял в горле. Раньше он никогда не выдерживал 40 ударов.
Вообще, как он читал в разных изданиях, существовало два метода ухода от боли. Первый требовал абсолютного напряжения всех мышц сверху донизу. Твое тело должно как бы остолбенеть. Однажды он попытался, но выдержки хватило ненадолго. Для второго достаточно было напрячь только спину и ягодицы. Это чтобы удары поглощались как можно меньшей поверхностью. Но требовалось еще и мощное внутреннее усилие. Сначала сконцентрироваться, отбросить всякие мысли о реальности. Закрыть глаза и воображаемые шторки позади них. Представить картинку жгучего пламени и через ненависть к папаше превратить ее в искрящийся камень. И тогда пусть будет 40.
У Эрика был отсутствующий вид, когда он убирал со стола. Он чуть не уронил тарелку на пол, что привело бы к катастрофе. Он ощутил холодную дрожь в течение доли секунды, потраченной на то, чтобы уронить и снова поймать тарелку в десяти сантиметрах от пола. Потом ему потребовалось быстро восстановить концентрацию.
По дороге в спальню он глубоко дышал. Он закрыл шторки позади своих открытых глаз. С трудом расслышал приказ спустить брюки и наклониться вперёд. Потом сделал глубокий вдох и отключился от окружающего мира. Лишь тогда, в темноте, вспыхнуло синее пламя ненависти.
Возвращение к свету всего более смахивало на подъем к поверхности воды в бассейне после долгого нырка. Он обнаружил себя уже вне спальни. Вероятно, не сознавая того, обменялся с папашей рукопожатиями и стал с ним другом снова. Потом пришли радость и ощущение триумфа. Он выдержал 40 ударов! Он слегка замёрз.
Спустя несколько дней - новая напасть. Перед сном Эрик лежал под одеялом в детской комнате и читал с фонариком запрещённую книжку. Всего-навсего сказки братьев Гримм. Но они считались неподходящими для детей: дескать, сызмала навевают страх, который поселяется в человеке на всю оставшуюся жизнь. Как-то папаша уже прихватил его с этими сказками, что обошлось примерно в 30 ударов. А нынешний экземпляр был взят в школьной библиотеке вместе с "Историей Швеции" Гримберга. Чтение велось под одеялом, ухо снаружи, направлено перископом в сторону двери. Если оттуда слышались шаги, следовало мгновенно выключить фонарик и сунуть книжку под матрас (не под подушку!).
Несмотря на темень, маленький брат ещё не спал.
"Я хочу твой фонарик", - заявил он.
Эрик не ответил.
"Если не дашь, то сперва закричу, а потом скажу отцу, что ты ударил меня", - настаивал братишка.
Эрик торопливо обдумал ситуацию.
Уступить означало, во-первых, потерять фонарик, а во-вторых, подвергнуться такому же шантажу ещё много-много раз.