Наконец маму с Фурманом пригласили войти вместе. Оба волновались и злились друг на друга. Совершенно неожиданно врач предложила положить Фурмана в стационар, то есть в больницу. Ненадолго – всего на две-три недели, для более тщательного обследования, которое невозможно провести в амбулаторных условиях. В любом случае такое обследование необходимо, и чем скорее оно будет начато, тем лучше, поскольку Сашино состояние этого требует. Нет-нет, не пугайтесь, ничего страшного с ним не происходит! Но я же вижу, что ему нелегко, у него ведь все на лице написано… Безусловно, у вас будет время подумать, прежде чем принять решение. Но лучше сделать так, как я говорю. Вам просто сказочно повезло, что я вообще могу сделать такое предложение: обычно попасть к нам в больницу невозможно, люди записываются на год вперед. Но у нас есть экспериментальное отделение, и я буквально перед вашим приходом узнала, что там освободилось одно место. Я вам скажу без всякой рекламы: в этом отделении работают великолепные детские специалисты, лучше в нашей стране вы просто не найдете. И ребятишки там как раз твоего возраста… Фурман с мрачной наглостью спросил, есть ли там решетки на окнах. А, так вот что тебя встревожило – ты увидел решетки на большом здании! Я тебя понимаю. Но, чтоб ты знал, дорогой мой, – там у нас лежат такие больные, для которых эти решетки – самая элементарная необходимость, причем прежде всего с точки зрения их же собственной безопасности. Если не верите, могу вас сводить туда на экскурсию. Не хотите? И правильно, а то там такого можно насмотреться, что потом вообще не заснешь. Но экспериментальное отделение представляет собой нечто совершенно особенное: оно находится в отдельном маленьком доме, на отдельной закрытой территории с большим садом, и никаких решеток на окнах. Более того, у них там так называемый свободный режим, и на выходные детей обычно отпускают домой. Если вас это беспокоит: тяжелых больных мы туда вообще не направляем. В основном там лежат детки с заиканием и с разными пограничными состояниями – короче говоря, с такими же проблемами, как у вас. Некоторые из них находятся здесь по полгода и даже больше. Но когда приходит время выписываться, многие просят оставить их – так им хорошо в этом отделении. Кстати, у нас при больнице есть своя школа – очень неплохая, со своими учителями, которые знают проблемы детей и относятся к ним очень внимательно и по-доброму. Так что если Саша захочет… Всё, молчу, я уже всё поняла, это – только по желанию. Тем более что и учиться-то осталось всего ничего. Ну вообще, ты там будешь просто отдыхать, как в санатории… Эх, мне бы самой всё бросить и тоже залечь на недельку-другую в какое-нибудь тихое место…
На принятие решения им было дано только два дня: мол, желающих полно, люди специально едут сюда с детьми из других городов…
Когда они вышли с территории диспансера, Фурман спросил у мамы:
– Чего она тебе про меня наговорила-то?
– Ну, сказала, что вообще ты ей очень понравился, что в твоем возрасте такое случается со многими…
– А еще что?
– Еще? Еще она сказала, что когда ты ей рассказывал про свою железную дорогу, то у тебя в глазах стояли слезы.
Фурман обиделся – какие еще слезы?
– А она сама-то вполне нормальная? Как тебе показалось?.. – язвительно спросил он, и они оба рассмеялись. Сквозь слезы.
Папу с дедушкой предложение врача просто потрясло. Папа кривился, точно съел какую-то кислятину. Нет-нет, это абсолютно исключено! Он категорически против того, чтобы Саша ложился в больницу. Это дело слишком серьезное по своим последствиям, чтобы вот так, ни с того ни с сего… Ну хорошо, хорошо! Я вас понял. Но должны же быть и какие-то другие варианты! Например, можно поискать другого врача, более опытного… В конце концов, если она считает, что Саше необходимо поправить здоровье и отдохнуть, можно попробовать достать путевку в какой-нибудь хороший детский санаторий… Я только не понимаю, зачем нужно так кричать? Давайте обсудим всё спокойно…
Дедушка тоже был против больницы. Но мама с неожиданным фатализмом сказала, что, раз врач так настаивает – а этого врача им порекомендовали именно как знающего детского специалиста, и найти кого-то еще у них вряд ли получится в ближайшее время, – значит, нужно соглашаться. Если нет никакого другого способа определить, что происходит, пусть будет так. Черт с ней, со школой, пусть она провалится! Главное, чтобы возникла хоть какая-то ясность, потому что без этого жизнь начинает просто рушиться.
Самого Фурмана охватывала жуть, когда он представлял себе, что ложится в психушку. Но двигаться можно было либо вперед – то есть туда, либо назад (в школу). В конце концов, он ведь не собирался никого обманывать…
2
В больницу Фурман отправился в своей черной "комиссарской" куртке, хотя и без фуражки – и так уж ассоциации возникали самые анекдотические, вроде: что делает комиссар в сумасшедшем доме? Но другой куртки у него не было.
Пятнадцатое отделение располагалось в дальнем конце больничной аллеи. Мама "сдала" туда Фурмана часов в десять утра, пообещав вечером подвезти недостающие вещи, о которых их забыли предупредить, – кстати, оказалось, что пациенты ходят здесь не в смирительных рубашках, а в своей собственной домашней одежде. В это время почти все они находились в школе. Новенькому предложили пока ознакомиться с территорией отделения, для чего ему был даже выделен сопровождающий – кудрявый горбоносый парень с блудливыми карими глазами, по какой-то причине освобожденный в этот день от учебы. "Куришь?" – доброжелательно спросил он Фурмана, как только они вышли во двор, – и был очень раздосадован отрицательным ответом, поскольку у него самого закончились сигареты.
Напротив старого двухэтажного кирпичного здания отделения тянулось какое-то нелепое белое строение с несколькими воротами – то ли котельная, то ли гараж. Двор был целиком заасфальтирован. Дальнюю его часть с одной стороны огораживала потрескавшаяся кирпичная стена, а с другой – высокий сетчатый забор, за которым виднелся заросший кустами и деревьями участок. На калитке висел замок, и фурмановский провожатый равнодушно сообщил, что в сад пускают редко – там живут собаки. Нет, они не дикие, их здесь кормят и вообще-то держат в клетках, но все равно лучше туда не соваться. Во дворе было несколько скамеек, а у дальней стены стояла темная сырая беседка, в которой остро пахло гнилью. Здесь экскурсия завершилась. Они вернулись в корпус, и парень тут же куда-то смылся.
Фурман потерянно топтался в коридоре, пока на него не наткнулась сердитая старуха уборщица с ведром и шваброй, которая сразу стала ругаться, что он ходит по чистому полу в уличной обуви. На шум вышла женщина в белом халате. Поняв, что перед ней новенький, она завела его в свой кабинет (судя по табличке, это была старшая сестра), сверилась с какими-то бумажками и повела Фурмана в большую палату, где ему теперь предстояло жить. Все койки были более или менее аккуратно застелены, как в пионерском лагере, но каким-то неизвестным Фурману способом, причем подушки стояли торчком в виде странных треугольников. Его кровать оказалась рядом с окном. Из широко открытой форточки сильно дуло, и он спросил, нельзя ли дать ему какое-нибудь другое место, а то он немного простужен. Сестра сказала, что сейчас свободна только эта кровать, но дней через десять состоится большая выписка, и тогда можно будет выбирать. Находиться в палате днем запрещалось, поэтому Фурману посоветовали пойти в игровую комнату и подождать, пока все придут из школы. Потом будет обед.
Сестра решила проводить его в игровую и, к своему удивлению, обнаружила расположившуюся там компанию фурмановских ровесников: давешнего кудрявого "экскурсовода", коротко стриженого парня хулиганского вида и рыженькую пухленькую девушку-хохотушку с маленькими голубыми глазками. После небольшого разбирательства сестра недовольно удалилась, и компания продолжила прерванное развлечение. Заводилой здесь был кудрявый, который с хищной умелостью подбирался к развалившейся на диване хохотушке, в то время как его грубый приятель лишь одобрительно погавкивал издали неразборчивым матерком.
Несмотря на понятную игровую живость ситуации, Фурман, улыбчиво затаившийся в мягком кресле, ни на секунду не забывал, что находится в психбольнице и все присутствующие – ее пациенты. В разбитном кудрявом парне ощущалась смутная опасность (такой при случае вполне мог бы за десятку прирезать собственных родителей), рыженькая девица, похоже, была просто дурочкой, но самым тяжелобольным из них казался стриженый. У него был нехороший бегающий взгляд, никак не связанный с застывшей на лице веселой маской, и он все время стоял в дальнем конце комнаты за выдвинутым диваном, вцепившись большими ладонями в низкую спинку, или же враскачку расхаживал в этом закутке взад-вперед, с глубоким интересом вертя под носом снятую с соседнего стеллажа малышовую игрушку, которую затем с рассеянной аккуратностью ставил точно на прежнее место. При этом он постоянно бормотал что-то, явно разговаривая сам с собой. Все его движения были не вполне естественными, словно он охотно, но чуть-чуть запаздывая, выполнял их по чьему-то приказу. ("Господи, куда я попал?" – испуганно присматриваясь к нему, подумал Фурман.) Кудрявый несколько раз настойчиво призывал приятеля выйти из-за дивана, чтобы принять непосредственное участие в атаке на рыженькую, даже обозвал его обезьяной в клетке, но тот только мелко тряс головой и стеснительно матерился: мол, ты давай, давай, давай, а я лучше здесь постою. Впрочем, заигрывание кудрявого завершилось весьма неожиданно: когда он под смешочки и прибауточки уже пустил в дело руки, рыженькая дурочка вдруг разрыдалась. Занервничав, он попытался успокоить ее, но фонтан слез становился всё обильнее и рыдания вскоре перешли в жуткую истерику. Не помогали ни насмешки, ни угрозы. Стриженый начал в бешенстве метаться в своем закутке, выкрикивая какие-то запредельные грубости и колотя кулаком по ладони. Фурман машинально подумал, что это какой-то сумасшедший дом и самое время вызывать санитаров, но тут кудрявый дал истеричке легкую пощечину. Чудесным образом мгновенно протрезвев, она в ярости вскочила с дивана, обозвала кудрявого сволочью и, к несказанному облегчению Фурмана, унеслась, хлопнув дверью.
Кудрявый опечаленно развел руками – видишь, мол, как мы тут живем… Было ясно, что, если девчонка пожалуется, у него могут возникнуть серьезные неприятности.
– Да заткнись ты, придурок! – с неожиданной злобой рявкнул он на своего приятеля.
Как ни странно, тот немного притих.
– Ладно, как-нибудь рассосется. Все равно они меня скоро отсюда выпишут. У тебя закурить не найдется?.. Ах да, я у тебя уже спрашивал. Пойду поищу кого-нибудь, а то с утра не курил. Эй, чокнутый, слышь, давай вылезай оттуда, пошли сигареты стрелять! – крикнул он стриженому.
Но, к ужасу Фурмана, тот, словно слепой, так и не смог самостоятельно найти выход из-за дивана, поэтому кудрявому пришлось помочь ему, взяв его за руку, как маленького.
– А с этой сучкой я еще разберусь, – пообещал кудрявый на прощанье, и странная пара удалилась, оставив Фурмана в одиночестве.
Что ж, начало подтверждало его худшие опасения по поводу обитателей психушки. А что будет, когда появятся остальные? Но все же нельзя было не отметить, что к новенькому трое психов отнеслись достаточно доброжелательно.
Окна игровой выходили во двор, и через какое-то время Фурман с волнением увидел, как туда медленно втягивается толпа возвращающихся из школы. В основном это были старшеклассники, хотя среди них крутилось и несколько довольно буйных малышей. В отделении стало шумно. Пару раз в коридоре раздавался быстрый топот, в игровую просовывалась чья-то голова и тут же исчезала. Вскоре Фурману пришлось знакомиться с вошедшими, а потом с соседями по палате и по столу. Почти все спрашивали, курит ли он, и после отрицательного ответа их интерес к нему резко падал.
Во второй половине дня большинство ребят снова ушли в школу – чтобы они не слишком утомлялись, учебный день у них был разбит на две части. Кстати, школьной формы здесь никто не носил, хотя на "воле" такие "отклонения" не допускались.
Не зная, где можно приткнуться с книгой, Фурман занял уже знакомое место в игровой. Дома он после мучительных колебаний решил взять с собой в психушку толстенный том с тремя романами Ремарка – как говорится, "а ля гер ком а ля гер". Однако уйти от реальности ему не удалось: вскоре в игровой появился восточного вида широкоплечий парень в черных очках и с артистично накрученным белым шарфом на шее, от нечего делать юноша завел с некурящим новичком разговор о жизни. Звали его Владимир – "как Ленина". Можно Володя. Он рассказал, что его отец – военный атташе посольства Монгольской Народной Республики, а сам он несколько лет проучился в Суворовском училище. Но после того как он в ответ на повторное словесное оскорбление со стороны офицера ударил того по лицу и пообещал прирезать, его отчислили из училища и даже хотели отдать под суд. Посадить его не смогли, потому что по паспорту он гражданин иностранного государства. И вообще, учитывая дипломатический статус его отца, это вызвало бы международный скандал. Конечно, после того что случилось, они не хотели отпустить его просто так, но не знали, что с ним делать, и в конце концов придумали отправить сюда, в эту психушку, якобы на экспертизу… Жаль, что все так повернулось, – это может серьезно испортить его будущую военную карьеру. Но сломать его дух все равно никому не удастся, хотя именно это является их целью. Он потомственный офицер и всегда поступает в соответствии с кодексом офицерской чести. Это означает, что каждый, кто посмеет нанести ему оскорбление, понесет за это неотвратимое наказание. Так было, и так будет. Поэтому ему плевать с высокой башни на всю эту …ню, которую они там затеяли… Фурман старательно кивал и поддакивал, скрывая отчаяние и страх перед бесноватым сыном монгольского дипломата, который все больше распалялся по ходу своего монолога.
Ввалившаяся в игровую компания во главе все с тем же кудрявым показалась Фурману спасением. Тут же выяснилось, что его благородного собеседника здесь величают не иначе как Мао или "косоглазый" и он является чем-то вроде местного козла отпущения. Издевались над ним все кому не лень, но особенно выделывались мерзкие сопливые "шестерки", и вскоре Фурману стало его жалко. Странный парень начал было как-то витиевато отвечать им, и тогда старшие его просто прогнали. После его ухода Фурман с трудом высидел вместе с этой "бандой" еще несколько минут и, решив, что будет звать Мао только по имени, в тоске пошел бродить по отделению…
Мама появилась только в половине девятого вечера. Она выглядела утомленной: после работы, прежде чем ехать в больницу, ей пришлось сделать крюк, чтобы взять из дома нужные вещи, при этом она торопилась и поужинать, конечно, не успела.
Фурмана переполняло холодное, нетерпеливое отчаяние. Он уже принял решение и даже не стал разбирать привезенные вещи. Обсуждать что-либо в коридоре было невозможно – кто-то постоянно оказывался рядом и невольно начинал прислушиваться. Фурман хотел выйти с мамой во двор, но наружная дверь почему-то не открывалась, несмотря на все его усилия. На шум появилась нянечка: нечего ломиться, сердито сказала она, дверь заперта, в такое время на улицу уже никто не выходит. Сдерживая истерику, Фурман объяснил, что он здесь сегодня первый день и ему очень нужно обсудить со своей мамой возникшие проблемы, поэтому он просит выпустить их ровно на пять минут. Нет, это запрещено. Только с разрешения врача… Хорошо, где можно найти врача? Сейчас все равно уже поздно, никого из врачей нет, все ушли домой. Ну пожалуйста, откройте дверь, я вас очень прошу… Мама, которая до этого молча стояла, прислонясь к стене, увидела фурмановские глаза и сочла, что ей пора включиться в переговоры. Однако вредная бабка уперлась. Пришлось долго разыскивать по кабинетам дежурную сестру, потом объясняться с ней, но в конце концов им все-таки разрешили выйти, и Фурман с мгновенным острым чувством освобождения вдохнул холодный воздух.
Середина темного пустого двора была, точно сцена, освещена единственным уличным фонарем. Да еще над дверью, неприятно слепя глаза, горела голая электрическая лампочка.
– Только давай сядем, а то меня ноги уже совсем не держат, – мама опустилась на ближайшую скамейку. – Устала… А тебе не холодно в одном свитере? Что ж ты не догадался куртку-то набросить? Может, сбегаешь за ней?.. Ну ладно, всё!.. Давай не будем сейчас из-за этого ссориться. Так что ты хотел со мной обсудить?
Больничные окна ухмылялись совсем рядом, и Фурманом вдруг овладело ужасное отчаяние: ему стало ясно, что мама абсолютно не готова помочь ему, он все неправильно себе вообразил, нельзя было на нее рассчитывать…
– Сашенька, сыночек мой, я прекрасно понимаю, как тебе сейчас трудно, и я не тороплю тебя, но просто времени действительно уже очень много, а мне еще до дому добираться как минимум полтора часа и завтра рано вставать…
– Хорошо, я тоже тебя понял!.. – раздраженно рявкнул он.
Три секунды безнадежного молчания…
– Ты должна забрать меня отсюда. Прямо сейчас.
Мама опешила:
– Как это "забрать"?.. Ты с ума сошел?!
– Да, ты права, я сошел с ума! Но не настолько, чтобы здесь оставаться!..
– Господи, ты меня просто убиваешь… Я уже вообще перестаю что-либо понимать! Сначала ты целый месяц изводил нас, убеждая что ты болен, потом сам согласился лечь сюда, а теперь говоришь мне, что я должна тебя забрать?!
– Я не могу здесь разговаривать, – он кивнул на окна. – Давай выйдем за ворота.
Мама была в нерешительности: мы же обещали не уходить со двора? Но Фурман заставил ее встать: "Ничего страшного, давай, пошли! Как будто я тебя провожаю…"