Командно-наблюдательный пункт своих батарей Хосе устроил на окраине города, где небольшой холм венчала церковь Сан Хуана - святого мученика. Никакой религиозной подоплеки в этом не было, лейтенант не искал покровительства святого. Просто с холма хорошо просматривались окрестности, а батареи были окопаны неподалеку. Но его подопечные все равно шутили, собираясь к холму:
- Пойдемте скорее, наш святой Хосе уже бродит около церкви, как призрак.
Прошло еще не менее часа, пока все подтянулись на командно-наблюдательный пункт: восемь командиров расчетов, два командира батарей, сам Хосе и его правая рука, Лагарто.
- Ну вот, двенадцать апостолов в сборе, - провозгласил Лагарто с ехидцей.
По кучке воинов прошел добрый смешок.
- Труднее всего было со святым Мануэлем, - продолжал Лагарто. - Непросто было вытащить его из постели достопочтенной сеньоры Фелисидад, тоже, надо полагать, святой. Он многажды поминал дьявола и все время путался в ризах.
Бойцы хохотали, а молодой брюнет Мануэль, командир первого расчета второй батареи, победно глядел поверх голов.
- Вы мне просто завидуете.
- Альто! - громко сказал Хосе и поднял правую руку.
Смешки и разговоры смолкли. Лейтенант оглядел своих "апостолов". У многих были опухшие глаза, выдававшие, что вечер и ночь прошли за распитием деревенского вина из кладовых местных жителей. Лейтенант покачал головой.
- Доставайте тетради, пишите.
Командиры примостились кто на земле, кто на брошенных бочках и ящиках, открыли тетради и изготовили карандаши. Записывать не собирался только Лагарто. Он по умолчанию выполнял в подразделении и на импровизированных курсах функции заведующего хозяйственной и административной частью.
- Итак, вчера мы разобрали, как установить три координаты самолета. Таким образом, мы можем зафиксировать, где находится самолет в момент наблюдения. Но этого мало: нам нужно знать, где он будет находиться в момент, когда его зоны достигнет снаряд. Для этого нам нужно знать скорость самолета.
Хосе с удовлетворением отметил, как все его гуляки превратились в серьезных студентов и царапают тетради, чуть не высунув языки от усердия. Ему подумалось, что у него есть педагогические способности. Если бы не эта война, сеньор Баррос рано или поздно преподавал бы в артиллерийской академии…
- По высоте и угловым координатам на планшет наносим точку - проекцию самолета на горизонт. Через несколько секунд снова измеряем координаты самолета. Заносим на планшет вторую точку. Теперь измеряем расстояние на планшете между двумя точками и делим его на число секунд, которое прошло между двумя измерениями. Это и будет скорость движения самолета. Мы знаем скорость самолета и работное время, то есть время, необходимое для выполнения всей подготовительной к выстрелу работы. Это десять секунд. А задачу встречи самолета и снаряда считаем с помощью таблиц стрельбы…
- Постойте, лейтенант, - Мануэль даже поднялся со своего бочонка, - а если заряжающий, мой Бето, этот баскский медвежонок, промедлит? Если он не уложится в десять секунд?
Неожиданно Лагарто ответил вместо Хосе:
- Лучше бы он укладывался, Маноло! Лучше бы он укладывался в десять секунд, твой сонный медведь. Иначе мы расстреляем все снаряды по ангелам небесным. А у нас не так много снарядов. Если ты не знал, у нас всего по сорок снарядов на орудие.
Студенты уставились на лейтенанта, выжидая реакции их ревнивого преподавателя на вмешательство старика Лагарто в педагогический процесс.
Но лейтенант Баррос, против ожидания слушателей, не разозлился и не накричал на Лагарто; напротив, он напустил на себя серьезный вид, даже поднял зачем-то указательный палец и, кивая головой, произнес, поддерживая теологические измышления Лагарто:
- Если мы будем палить в небо, а не по самолетам, пара снарядов могут залететь в райские кущи, или даже к престолу Самого Господа Бога! Господу Богу может не понравиться, что мы выбиваем перья из Его ангелов и разносим в щепки рай, вместо того чтобы валить на землю немецких чертей. "Ради чего Я даровал вам по сорок снарядов на орудие? - спросит Он. - Знаю, это не много, но при нашей бедности даже на фронте не всегда артиллерия имеет такой боезапас. А знали бы вы, чего эти снаряды стоили вашему лейтенанту, сколько он молился и клал поклоны по штабам! Если вы ночами кутите, а днем засыпаете со снарядом в руках, не можете правильно выставить прицел и вовремя подготовить орудие к выстрелу, - пожалуй, стоит поджарить ваши задницы на сковороде без масла!"
- Вот святой Хосе и произнес свою нагорную проповедь!
- Баста, баста! - лейтенант замахал руками.
Бойцы угомонились, и занятие продолжилось.
- Итак, командиры расчетов держат в руках таблицы стрельбы. Командир батареи отдает команду: высота 32, скорость 50! Командиры расчетов находят нужные страницы, по клапанам с надписями 32 и 50. В соответствующих строках и столбцах напечатаны вычисленные заранее установки орудия. Артиллеристы принимают установки и наводят орудия. В ту секунду, когда стрелка секундомера пробегает назначенное работное время, командир батареи командует: фуэго! Орудия стреляют, но не туда, где находится самолет сейчас, а в упрежденную точку, где по расчетам должны встретиться снаряд и летящий самолет. Запомните: стрелять надо не в ту точку, где находится самолет в момент определения его координат или в момент выстрела, а в упрежденную точку на пути самолета. Мы стреляем из настоящего в будущее, вот как я вам скажу!
…А когда он был совсем маленьким, зима была чудом. На южной окраине огромной страны только далекие горы были всегда одеты снегом и льдом. Холода спускались в долину совсем не надолго: два коротких месяца с неба мог падать мягкий пушистый снег. Та земля не знала жестоких морозов.
Снегопадение, волшебная белая сказка! Словно лепестки акации, кружили снежинки, дети выходили на улицы, даже дворовые псы не могли усидеть в деревянных будках, таращились на свои холодные носы и хватали снег алыми языками прямо в воздухе. Если долго смотреть в вертикальный столб света под уличным фонарем, начинало казаться, что снег не падает, он возносится к небу!
Что же случилось с миром? Почему эта грязная каша под ногами, колючая мокрость за воротником, зябкая кожа и тусклый северный свет теперь называются так же - зима? В новой земле на два месяца приходит лето, да и как приходит: потопчется только в прихожей, не снимая плаща, и спешит уйти, захватив непросыхающий зонтик.
Наверное, дело во взрослости. Ведь его маленькая дочь еще совсем недавно, года четыре назад, тоже умела радоваться снегу. И первый снег в ту зиму был как первый грех, но - прощенный. Они наспех оделись и выбежали во двор. У самых окон, среди голых ветвей сирени, они катали громадные комья снега, с налипающей палой листвой, и собрали даже снеговика - с крюкастыми руками из сучьев.
Через пару лет они шли мимо этого места, держась за руки:
- Помнишь, папа, здесь мы с тобой лепили снежную бабу!..
Почему захотелось рыдать, закрывая лицо руками, обнять и прижать ребенка, молить о прощении за то, что так мало простого счастья, что всегда далеко и этим обманул и предал ее любовь? А годы ушли, и она стала совсем большой и не рисует смешные картинки. Смешные картинки из шариков и крюкастых палок, выведенных на бумаге карандашом, и подписи, такие же кривые, внизу: папа, я, снеговик. Потом она научилась писать целыми предложениями: папа и я лепим снеговика! И скоро, вкусив плод речи, Ева уже фантазировала: мама, папа и я лепим снеговика!!! И мама нарисована - с большими глазами, потому что это красиво, и ее крюкастая рука перекрещена с палкой, торчащей из овального тельца папы. Чистый художественный вымысел, ведь мамы не было рядом. Мама была дома, наверное. Или в гостях. А папа - такой редкий, воскресный, почти чужой, но тогда - непонятно.
И так хотелось, чтобы она скорее стала взрослой, чтобы смогла понять. Совсем уже скоро она поймет. И все поздно.
Эти картинки раньше она дарила папе на каждый праздник, зимой и летом.
Теперь она рисует только холодных кукол в дерзких нарядах, с бриллиантами в волосах и коровьими глазами. Потому что это красиво. И кукол зовут, как ар-эн-бишных красоток: Синди, Джессика, почему-то мужское - Сэм.
Что же ты за человек, как ты просрал свою жизнь, как просрал ее детство?
А скоро мы все умрем.
Серый снег за окном опадает, как пепел.
Анвар Берзоев оторвал взгляд от окна и посмотрел прямо перед собой на сидящего рядом с журнальным столиком человека с крохотной чашкой кофе в ладони.
В маленький кабинет без стука зашла высокая девушка в черном костюме.
- Георгий Анатольевич, ваш водитель спрашивает, можно ему отлучиться на полчаса пообедать?
- Конечно, Ксения. Спасибо. Пусть заедет за мной в три.
Девушка вышла. Гость, кивнув головой в сторону закрывшейся двери, спросил:
- Е. ешь ее?
Берзоев скривил лицо укоризненно и ничего не ответил.
- Ну, по. бываешь ведь, признайся, старый развратник. Или уже не стоит? Сколько там тебе лет?
- Ты, я вижу, совсем разошелся…
Гость достал из кармана пиджака пачку сигарет, щелкнул по днищу и поймал выскочивший фильтр губами. Пошарил в карманах брюк, достал дешевую одноразовую зажигалку и закурил.
- Ладно, забудь. Это нервное.
- Проехали.
- Что скажешь насчет речи?
- Гоша, по-моему, ты злоупотребляешь националистской риторикой.
- Ты, Ваня, меня не обижай. Риторика - это у педросов и прочих холуев, они тебе какую хочешь риторику изобразят: хоть националистскую, хоть коммунистическую. Им до п. зды, лишь бы остаться у кормила, которое одновременно кормушка. А я русский националист. И никогда этого не скрывал.
Берзоев покачал головой и стал перебирать лежавшие на столе перед ним листы с текстом.
- Ты хочешь, чтобы тебе бил морду именно русский полицейский? Для тебя это - главное? Так ОМОНовцы, которые на митингах дубинками мозги массажируют, в большинстве своем русские. Чем тебе не русский мир и порядок?
- Если я предам Россию, то пусть меня русские парни отп. здят до смерти. А сейчас они сами служат предателям и врагам нации.
Георгий докурил сигарету до половины и затолкал ее в пепельницу, уже полную окурков.
- И потом, Ваня, ты же сам националист. Просто не русский. Ты должен меня понимать.
- Нет, Гоша. Мой национализм мне отбили еще в детстве вместе с почками. Когда в одном городе меня мордовали за то, что мать звала меня Ваней, а в другом - за то, что отец называл Анваром. В конце концов я пошел в секцию бокса. Теперь вот могу мочиться на два фронта и защищать оба своих имени.
- О, да! Ты же принц-полукровка. А я Гарри Потер. И все-таки ты мыслишь национально, я всегда это отмечал.
- Наверное, да. Но это только потому, что сейчас все не так, как во времена классического марксизма, сейчас все наоборот. Тогда буржуазия защищала национальные интересы, а пролетариат был интернационален - во всяком случае, в теории. А теперь буржуазия космополитична - не на словах, а на деле. И широкие массы инстинктивно противопоставляют идеологии глобальной элиты свой частный национализм.
- Ты сам это признаешь! Левый протест против глобализма неэффективен. Только националистические идеи могут быть ресурсом новой революции.
- Гоша, не заставляй меня повторять банальности. В России революции всегда одного цвета - красного, цвета крови. Коричневыми могут быть только погромы. А погром - это еще не революция. Или уже никогда не революция. Погромы - то, что нужно власти: это ресурс ее легитимации, сам прекрасно понимаешь.
- Я не призываю к погромам.
- Слава Аллаху, этого еще нам не хватало.
У Берзоева на столе зазвонил телефон. Он поднял трубку, но услышал только шипение, которое сменилось короткими гудками. Георгий посмотрел понимающе.
- Прослушка глючит.
Берзоев опустил трубку на рычаг и пожал плечами.
- Да и не будет никакой революции.
Минут через сорок Берзоев все же отредактировал речь Георгия Анатольевича Невинного, кандидата в губернаторы. Георгий забрал листки, исчерканные карандашом Анвара, и уехал. Почти сразу вслед за ним из редакции оппозиционной газеты, надев бежевое пальто и шарф, вышел и сам Берзоев.
Он пошел по улице, немного боком и подняв ладонь к лицу, пытаясь защититься от холодного ветра со снегом, который, казалось, шел горизонтально. Небо было серо-голубое, пустое, как глаза идиота, и делало вид, что не имеет к происходящему внизу никакого отношения.
Над проезжей частью колыхалась огромная растяжка, залепленная снегом. Слоган призывал голосовать за кандидата от партии власти. Сам кандидат присутствовал неподалеку в виде огромных биллбордов с фотографией: он жмет руку президенту. Или президент жмет ему руку? Пес их разберет. Но оба улыбаются в объективы фотокамер и в глаза электората: кандидат улыбается широкой, открытой улыбкой, президент - немного сурово, но в целом тоже доброжелательно. Жирная подпись под фотографией гласит: "Мы - вместе!"
Вместе - с кем? - подумал Берзоев. Друг с другом, наверное. Не с нами. Дружат против своего народа. Да и дружат ли? Каждый, как волк, готов вцепиться в глотку вожаку стаи, стоит только Акеле промахнуться… Вместе…
"Все говорят, что мы вместе, все говорят, но не многие знают - в каком…", - вспомнил Берзоев строку из песни Виктора Цоя. Интересно, а Цой был русским националистом?
Город прятался от непогоды за стеклами кафе, за стенами домов. Редкие прохожие спешили свернуть во двор или зайти в парадную. Машины двигались медленно, ожесточенно работая дворниками на лобовом стекле.
Анвар Берзоев жил в этом городе уже почти двадцать лет. Он остался в России - в большой России - после окончания института. В этот город его привезла женщина. Русская женщина. Мать Евы. Его дочери.
Ее зовут Ева. Ева Анваровна Берзоева. Так написано во всех документах. Так написано в школьном журнале. Мать Евы не сменила свою русскую фамилию, не взяла фамилию Берзоева когда они зарегистрировали брак. Но дочь носит фамилию отца.
Может быть, только до совершеннолетия. Может, когда ей будут выдавать паспорт, она возьмет фамилию матери. Он поймет - дочери жить среди русских, с фамилией Берзоева она будет чувствовать себя неуютно. Может, нет. Пусть решает сама.
Не очень-то у них получилось. Все это - семейная жизнь, совместные походы в магазины, воспитание ребенка, супружеские долги. Сначала они часто скандалили. Потом стали жить отдельно - каждый своей жизнью. Говорят, всегда виновны оба. Но Берзоев главным виновником считал себя. И не потому, что позволял себе много, нарушал чистоту и святость супружеских уз, - хотя и это было. Просто потому, что мужчина. Женщины и дети не могут быть ни в чем виноваты.
Вот только зря все родственники - с той и с другой стороны - покачивали головами с выражением всезнайства. Мол, мы-то всегда понимали. Не живут в одном гнезде орел и ласточка. Это тут ни при чем. Разве мало русских мужчин, расстающихся со своими русскими женами? Да еще тяжелее, грязнее, кошмарнее.
Просто разные люди.
А Ева - Ева вырастает красавицей. Умницей. Говорят, что метисы бывают необычайно красивы и талантливы. Анвар - тоже метис, но на нем природа отдохнула. По крайней мере, сам он считал так. А Еву вознаградила всем, что упрятала от отца.
Если бы не Ева…
Если бы не Ева, жизнь была бы простой. Не так ныло бы сердце. Ночами не мучила бы бессонница. Не терзало бы чувство вины. Жить было бы легко.
Только в душе дул бы холодный северный ветер, ветер пустоты.
Такой же зябкий и мерзкий, как тот, что сейчас пробирается за воротник пальто, накладывает свои холодные пальцы на тело и начинает медленно сжимать грудную клетку, душить.
Берзоев распрямился, открывшись летящему снегу, и обхватил голову обеими руками, как будто стараясь выдавить из нее лишние мысли, чтобы вернуться к делам.
Город, не очень большой, даже не миллионник, был, тем не менее, центром области. Здесь располагалось областное правительство. Недавно прошел первый тур выборов губернатора. Число зарегистрированных кандидатов было беспрецедентно большим. Несколько кандидатов были вброшены самой партией власти, спешно сформировавшей для этой цели даже какие-то подобия политических движений и общественных организаций, симулякров политической активности.
В избирательном штабе партии власти этих кандидатов называли "ловушками" или "ложными целями" - по аналогии с военно-ракетными терминами. Когда стратегическая ракета с ядерной боеголовкой оказывается над объектом, она выстреливает несколько ложных боеголовок: чтобы отвлечь ракеты-перехватчики противовоздушной обороны противника. Так же и кандидаты от симулякров должны были, по замыслу технологов партии власти, отвлечь голоса протестного электората от реальной оппозиции.
Берзоев и его нынешние соратники называли псевдо-кандидатов по-своему - пиявками. Отсосав кровь народной воли, они должны были отвалиться от тела больного. А как в медицине утилизируют использованных пиявок? Знакомый медик рассказал, что часто их просто сливают в унитаз.
На этих выборах хитромудрые технологи переусердствовали. Запустили слишком много ловушек-пиявок. В результате, голоса избирателей так распылились, что главный - настоящий - кандидат от партии власти не смог одержать убедительную победу в первом туре. Более того, во второй тур вышел не засланный казачок, а представитель действительно оппозиционных сил. Георгий Невинный.
Это было, конечно, парадоксом. Где-то не успели вовремя среагировать, подрисовать цифры, вбросить фальшивые бюллетени или как-нибудь иначе выдать ожидаемый результат. На следующее утро результаты выборов стали известны. Слетело несколько чиновничьих голов, но повернуть время вспять партия власти не могла. Пришлось готовить второй тур. Теперь уже под пристальным наблюдением и непосредственным руководством центрального аппарата партии власти.
Город и область сами по себе не имели никакого стратегического значения. Чахлая, разваленная после краха Советского Союза промышленность, вяло вымирающее население, удаленность от торговых путей. Но на носу выборы в российский парламент. Партия власти хотела быть уверенной, что на местах - нужные люди, которые при необходимости используют для закрепления навечно ее руководящей и направляющей роли фактор, который в России по-иезуитски называют "административным ресурсом". Во всем мире то же самое явление известно как "фальсификация результатов выборов" и преследуется по уголовному законодательству.
В тихом губернском городе началась настоящая вакханалия. Настойчивость агитации, которую вела партия власти, стала сравнима разве что с пропагандой своих учений тоталитарными сектами. С той только разницей, что никакого учения не было и в помине, даже Рон Хаббард с его дианетикой дал бы сто очков вперед "программе" кандидата от партии власти в конкурсе на реалистичность и внутреннюю логику. Зато партия власти могла себе позволить в агитации поистине державный размах.