- Царя убили, бога изничтожили, а что взамен нам дали? - вяло отвечал Никита. - Ложную идею коммунизма? Да кто верит сейчас в это? Не верили и те, кто придумал эту чушь…
- Я в политике - профан, - заметила Алла.
Постепенно все посторонние мысли ушли, Никита почувствовал то блаженное состояние после второй сигареты, которое приносил на первых порах дурман. Ему наплевать было на всякие сборища и митинги, вообще на политику и перестройку, лишь бы его никто не трогал, не беспокоил… И тут как раз перед его заблестевшими глазами замаячил Прыщ, так звали торговца наркотиками Леву Смальского. Худущий, с острой каштановой бородкой и длинными черными сальными волосами до плеч, он сам наркотики не употреблял, но предложить мог любые. И цены у него были самые высокие. Лева уже дважды понемногу сидел за торговлю наркотиками, последний раз попал под амнистию, но своего доходного занятия не бросил. У Левы была "девятка" со стереомагнитофоном, дома "видик" и уйма фильмов, больше всего про мафию и борьбу международной полиции с наркоманией. Так что Лева был подготовленным товарищем, его, как воробья на мякине, не проведешь. Он как-то хвастал, что у него есть великолепный адвокат, который всегда его из ямы вытащит…
Никита старался к Леве не обращаться даже в самые трудные минуты, знал, что к нему попадать в кабалу опасно. Потом вовек не рассчитаешься… Прыщ сам не бил, но у него всегда были на подхвате "шестерки", которые у любого вытрясут душу… Ушастик побывал в их лапах, еле рассчитался книгами с Левой…
- Кайфуете, детки? - улыбнулся Прыщ, постучав носком своего лакированного туфля в подошвы кроссовок Длинной Лошади - А на завтра запаслись травкой? Могу по дешевке предложить?..
По дешевке у него не купишь, однако Алка завела с ним пустой разговор, стараясь сбить цену. Условились, что Длинная Лошадь часов в восемь вечера подойдет к памятнику "Второй Кати" с бабками. Лева ей приготовит первоклассной расфасованной травки.
- Не вижу, бояре, промежду вас Рыжей Лисички? - с ухмылкой произнес Прыщ.
- Лисичка попала в капкан, - сострила Алка.
- Взяли? - удивился Лева.
- Ее взял в плен красавец с крепкими кулаками…
Лева улыбнулся и исчез.
- Где бабки-то достанешь? - лениво поинтересовался Никита. Спросил просто так, потому что прекрасно знал, каким образом она "делает" бабки.
- Это я тебе только, Лапушка, не нравлюсь, - сказала Алка, - мужики от меня с ума сходят.
Никита поморщился от "лапушки", скользнул рассеянным взглядом по ее длинным тонким ногам с костлявыми коленками, чуть заметной груди, длинному лицу с небольшими светлыми глазами и насурмленными ресницами. Разве можно ее сравнить с Алисой? У той стройная фигура, а какие глазищи! Грудь хотя и маленькая, но круглая и твердая, как теннисные мячики. Алиса к сексу относилась равнодушно: насколько Никита знал, из их компании только он два или три раза с ней переспал, но у него осталось ощущение, что ей было с ним хорошо. А может, и показалось. Никита знал, что наркотики притупляют половую активность, но как-то на свой счет это не относил. Не такой уж у него и солидный наркоманский стаж, всего каких-то полтора года, а у Алисы, дай бог, если полгода наберется.
- Поделишься? - спросил Никита, хотя и так знал, что Алка не жадная. Она охотно угощала своих и деньги легко тратила. Главным образом на наркотики.
- Что-то меня, Лапа, потянуло на секс, - глядя ему в глаза, сказала Длинная Лошадь, - Не составишь мне компанию? Я знаю тут неподалеку один симпатичный чердачок, даже со старинным плюшевым диваном.
- Лень подниматься, - уронил он.
- Я тебя подниму… - глаза у нее заблестели.
Никита переспал и с Алкой. Конечно, она гораздо опытнее Алисы, та вообще ничего не умеет, а накачанного наркотиками мужчину не так-то просто привести в боевое состояние… И хотя ему совсем не хотелось заниматься сексом с Длинной Лошадью, он не хотел ее обижать. Никита знал, что нравится ей, был убежден, что Алка никогда в беде его не оставит, вот он бы запросто оставил ее… Его ни к кому не тянуло, он ни к кому не привязывался. Как-то само собой получалось, что вокруг него собиралась их компания. Посторонних Никита не терпел, даже когда у них можно было поживиться травкой. И потом, надо было подумать и о завтрашнем дне: снова, как сегодня, маяться и клянчить у Алки травку как-то унизительно. До воровства из дома, как Ушастик, он еще не опустился, а у матери вымогать деньги противно… Из-за отца он старался пореже бывать дома.
- Туда водишь своих клиентов? - равнодушно спросил Никита. На чердачок с плюшевым диваном?
- А тебе-то что? - огрызнулась Длинная Лошадь. Не хочешь, другие найдутся… И еще капусты отвалят.
- Выпьем хоть пива? - предложил Никита. Проходя по Невскому, он заметил, как у пивного бара, что на Маяковского, разгружали машину.
Алка поднялась, протянула руку и рывком поставила его на ноги. Пошарила в кармане куртки, улыбнулась:
- Завалялся трюльник… Пошли, герой-любовник, трахнем по паре кружечке!
3
Алиса приспособилась наблюдать за муравьями, сидя на полусгнившем чурбаке, который она обнаружила неподалеку и прикатила к муравейнику. Если поначалу ей казалось, что жизнь этих суетливых насекомых беспорядочна и хаотична, то теперь она так не думала: мураши все делали со смыслом, движения их были целенаправлены, из дальних походов - у них были проложены от муравейника узкие тропинки - приносили добычу, иногда значительно превышающую их размер. Она уже научилась различать их: большеголовые с мощными челюстями - это солдаты, обычные - рабочие, есть даже муравьи-няньки, которые часами возятся на солнышке со своими желтоватыми яйцами. Видела она, и как муравьи на высоких травинках облизывали тлей, которые совсем их не боялись. Если первое время солдаты и покусывали ее ноги, обжигали муравьиной кислотой, то, очевидно, привыкли к ней и озабоченно пробегали мимо, пошевеливая усиками-антеннами. Усиками они пользовались непрерывно: постоянно ощупывали друг друга, поворачивали их во все стороны, даже прикасались к земле. Скоро она стала отличать и муравьев-разведчиков. Эти, как правило, отправлялись в лес по одиночке, найдя добычу, чаще всего мертвую козявку, тщательно обследовали ее и, поминутно приседая, деловито бежали за подмогой. Очевидно, про свою находку разведчики сообщали рабочим муравьям тоже усиками: скрещивали, как шпаги, кивали головами, затем рабочие спешили за разведчиками к мертвой гусенице или букашке. Оравой брали ее цепкими передними лапками и волокли домой.
В погожий день красные муравьи были энергичными, подвижными, а в пасмурный - вялыми, медлительными. Задолго до дождя закрывали отверстия сосновыми сухими иголками, глянцевитыми листьями брусничника и прятались внутри муравейника. Несколько раз Алиса сверху клала красный кленовый лист, и всякий раз муравьи его уносили прочь. Почему-то этот лист был им не по нраву, а вот березовые листья, похожие на пятачки, примерив несколько раз в разных местах, оставляли на куче. Спокойно ей в березовой роще, мерный лесной шум успокаивает, по мху и опавшим прошлогодним листьям прыгают юркие солнечные зайчики, небо в неровном просвете закудрявившихся пышной зеленью берез кажется не синим, а фиолетовым. Нет-нет, да и пролетит чайка, ворона или сорока. На обочине лесной тропинки голубыми огоньками горят подснежники. Они здесь крупные, бархатистые на ощупь, розоватые ножки в светлых волосиках. Жалко даже рвать. Растут семьями, голубые лепестки раскрывают навстречу солнцу, а к вечеру плотно закрываются, так что не видно желтых пестиков и тычинок.
Николай и Геннадий стучат молотками: вдоль забора они на столбах устанавливают кроличьи клетки, а Чебуран, которого Гена наконец нашел в Новгороде, перекладывает в бане печку. Смешной такой маленький человек, ростом почти с нее, Алису. Круглое смуглое лицо опухло, мутноватые глаза с красными прожилками то ли серого, то ли водянисто-голубого цвета, волосы темные, коротко подстрижены, спускаются на загорелый невысокий лоб. Характер у него легкий, покладистый, он все время улыбается. Зубы желтоватые, крупные. Голос сильно пьющего человека - сиплый, бесцветный. Николай сказал, что Колян - его звали так, Коляндриком, Чебураном и Чебурашкой - уже много лет нигде постоянно не работает, привык иметь дело с шабашниками. Геннадий его после шабашки и пригрел у себя. К деньгам Коляндрик равнодушен, особенно теперь, когда на них водки не купишь. Гена на выходные дни доставал ему что-нибудь выпить, иногда заваривал брагу в десятилитровой стеклянной посудине. И тут Коляндрик не жадничал, сколько нальют, на том и спасибо. В Новгороде он, как и предполагал Геннадий, встретил старых дружков, вернувшихся после выгодной шабашки, и широко и надолго загулял с ними…
При первом же знакомстве Алиса сразу почувствовала, что Чебуран совершенно равнодушен к женскому полу, наверное, поэтому у них сразу установились ровные товарищеские отношения. Он не пялился на нее, в отличие от Геннадия, когда она загорала на раскладушке. Все, что бы она ни попросила, Чебуран беспрекословно выполнял. Он как раз относился к тому разряду людей, которые рождены выполнять приказы других, тут не надо над чем-то ломать голову, чего-то придумывать. Любую работу он делал медленно, но обстоятельно. Единственное, чего он сторонился, - это стряпни. Мог рыбу почистить, картошку, печь затопить, но вот стоять у горячей плиты с кастрюлями - это было не по нему.
Глядя на муравьев, скопом тащивших на вершину конусной кучи ночную бабочку, Алиса подумала, что Коляндрик - это ярко выраженный рабочий муравей… Без разведчиков и солдат он как без рук. Не говоря уж о матке. Ему нужно точно указать направление, место, объект, над которым нужно трудиться. А вот Николая и Геннадия не сравнишь с муравьями. Мураши - это колония, сообщество, а эти двое - личности, индивидуальности. Непохожие один на другого. Алиса вспомнила про Никиту Лапина. Алка Ляхова звала его Лапой. Алисе не нравилось это сентиментальное прозвище. Лапа, Лапушка - какое-то сюсюканье! Никита высокий, как Николай, симпатичный, с серыми мечтательными глазами и девичьими розовыми щеками, на них даже трехдневная щетина не заметна. С Лапиным она познакомилась на третий или четвертый день после того, как вернулась из Ленинакана. Тогда ей и свет был не мил, как-то сразу стало ясно, что в университет она не вернется. После всего того, что она пережила в разрушенном страшным землетрясением городе, чего наслышалась от оставшихся в живых, мирные лекции в университете, семинары и сессии - все это показалось таким ненужным. К тому же все сместилось: даже профессора не знали, что говорить на лекциях, а тех, кто продолжал по старинке читать, никто не слушал. Вообще, студенты не ходили на такие лекции. В общежитии она провалялась на койке трое суток, потом поднялась, захватила с собой немудреные пожитки и ушла. Где-то подспудно билась мысль, что на одну стипендию она все равно не проживет: родственников у нее больше нет. Может, и есть где-нибудь, но она их не знает, даже адресов нет. Была мысль поступить куда-нибудь на работу. Она могла бы работать санитаркой, даже медсестрой, но постоянно видеть несчастные лица людей, у которых тоже все в этой жизни неблагополучно, было невыносимо, так же, как и рассказывать каждому, что случилось там, в Армении. Еще две ночи она переночевала в общежитии, а потом подвернулся Никита. Собственно, с него и началась ее довольно странная жизнь в огромном городе без работы, постоянного угла, прописки…
Это было уже в первом часу ночи, перед самым восьмым марта. Они вдвоем остались в трамвае, который, по-видимому, шел в парк, потому что пассажиры в него не входили. Он сидел впереди, привалившись к замороженному окну. Длинные темно-русые волосы выбивались из-под рыжей ондатровой шапки, на нем - модная черная куртка и мягкие нейлоновые сапоги на толстой подошве. Он ни разу не обернулся, не посмотрел на нее, хотя она и встретилась с его равнодушным взглядом, когда садилась в трамвай, идущий от Некрасовского рынка на Охту.
Конечная остановка, молодая в вязанной шапочке с помпоном вагоновожатая вышла из своей застекленной кабины, весело посмотрела на них:
- Вы тут решили заночевать, молодые люди? Выходите, я двери закрываю.
Они молча вышли из трамвая. Уличные фонари освещали десятка два столпившихся на запасных путях разноцветных трамваев, тусклый желтый свет скупо сочился из затянутых пушистым инеем окон, двери были закрыты. Переночевать было где у Алисы, но она не хотела туда идти. На улице Жуковского в коммуналке жил ее знакомый еще по Ленинакану, шофер "Автотрансагенства" Жора Мамедов. Она вместе с ним возвращалась в поезде из разрушенного города. У Жоры погибли два брата и сестра. Жора и посоветовал ей уйти из общежития, подруги уже косо на нее посматривали: приходит пьяная, а по ночам всех будит своими криками… Начали они пить с Жорой сразу по приезде из Ленинакана, но Мамедов быстро себя взял в руки, у него очень хорошая работа и терять ее из-за пьянки он не собирался. Жора уехал в очередной долгий рейс, ключи от комнаты отдал Алисе, которая у него с месяц прожила, но встреча с Никитой Лапиным заставила ее быстро забыть про Жору. Он был грубоватым, необразованным человеком и с ним можно было только пить и молчать, когда он открывал свой широкий рот, набитый золотыми зубами, Алисе становилось тошно и скучно. И Жора по ночам, особенно после выпивки, сильно храпел. Волосатый, кареглазый, кривоногий, он скоро стал вызывать у девушки отвращение. Даже общая беда не сблизила их. Лишь от того, что негде было ночевать, она еще какое-то время приходила к нему. Он молча выставлял бутылку красного портвейна, потом швырял ее на широкий диван и начинал грубо раздевать. Ее раздражали его колючие черные усики, густая поросль волос на впалой груди, но делать было нечего: за выпивку и место под одеялом нужно было расплачиваться… Мамедов обзывал ее сосулькой, фригидной бабой..
От Никиты не пахло алкоголем, однако серые глаза его были блестящими, а зрачки сильно расширенными. Лицо правильное, крупный нос, рельефный подбородок, слова Никита произносил чуть медлительно, округло. И вообще, вид у него был интеллигентный. Позже выяснилось, что они несколько раз встречались в университете, просто не обратили друг на друга внимания. Вернее, она, Алиса, не смотрела в его сторону, а Никита ее запомнил: такие глаза, как у нее, редко встречаются. Про глаза Алиса от многих слышала, ей уже это надоело. Как будто кроме красивых глаз, у нее больше нет никаких достоинств! Если на то пошло, у коров, ланей, оленей куда более красивые глаза…
А там, на конечной трамвайной остановке, они молча стояли под уличным фонарем и откровенно разглядывали друг друга.
- Куда это мы заехали? - наконец заговорил Никита, будто пробуждаясь ото сна. - Где мы?
- Не знаю, - пожала плечами Алиса. Дул холодный порывистый ветер, и ей было зябко в своей коричневой куртке на искусственном меху.
- Вот, черт, занесло… - пробормотал юноша, оглядываясь. - Тут и тачку не схватишь.
- Надо идти на остановку, - сказала Алиса.
- Идти куда - то надо, - согласился он.
Ей понравилось, что парень не стал сходу "клеить" ее, говорить пошлости. У него было лицо ошеломленного человека. Позже он признался, что не помнил, как сел в трамвай, сколько ездил по маршруту, привалившись к замороженному окну. Но Алиса ведь видела, что он посмотрел на нее, когда она вошла в вагон. И вполне осмысленно. Правда, ей бросилось в глаза, что красивое лицо у него странное, какое-то отсутствующее.
Выяснив, что ей ночевать негде, Никита предложил пойти в мастерскую к знакомому художнику, который снимал ее на Литейном проспекте. Добрались на метро, которое сразу же, как только они проскочили к эскалатору, закрылось. Пока шли от метро по улице Петра Лаврова, стали гаснуть уличные фонари.
Художник оказался в мастерской, там еще были люди: бородатые мужчины, девушки в толстых, с широкими воротниками свитерах и джинсах. На длинном деревянном столе, где были разбросаны кисти, скребки, фломастеры и еще какие-то приспособления, стояли высокие зеленые бутылки с вином, прямо на белом картоне розово светилась нарезанная вареная колбаса, на глиняной тарелке - брынза, в углу на залепленной красками табуретке шипел коричневый эмалированный чайник. Под высоким лепным потолком с двумя плафонами плавал синий дым с каким-то странным запахом…
В этой довольно сдержанной поначалу компании, которая безропотно приняла их, Алиса впервые попробовала сигарету с марихуаной. Никиту тут знали. Хозяин мастерской художник Слава, как он представился, единственный был безбородым. Невысокий, коренастый, с невыразительным плоским лицом, он говорил густым басом и первым громко смеялся. Конечно, не обошлось без комплиментов, мол, какие красивые глаза у Алисы, позже художник сказал, что обязательно напишет ее портрет маслом. Он оказался человеком слова и портрет позже действительно написал, но девушке даже копии не подарил. У него его почти сразу купил какой-то иностранец за валюту. По такому случаю они пили в мастерской купленное за доллары виски…
Сейчас все это казалось Алисе далеким, нереальным. Художник со своей выставкой куда-то уехал и даже ключи от мастерской Никите не оставил, хотя тот и умолял его. И начались хождения по злачным местам, под валам, чердакам. И курили, курили, когда не было ширева, так назывались наркотики, пили что придется. Главное было - не отрезветь и не посмотреть на себя другими глазами, пожалуй, это самое страшное, а когда рядом сидят, лежат, дымят или пьют такие же бедолаги, как ты, как-то легче… И потом стали забываться разбитые лица мертвых родителей, перестали являться во сне и молча смотреть на нее, и не поймешь: осуждают они ее или жалеют.
Муравей-разведчик заполз по резиновому сапогу до колена, потом перебрался на руку, долго ощупывал усиками, поворачивал рогатую голову направо-налево, но не укусил.
- Надо было тебе поступать на биологический факультет, - услышала она голос Николая за своей спиной. Как неслышно он подошел!
В руках у него пучок подснежников, Алиса хотела сказать, что зря он их сорвал, на земле они смотрятся красивее, по промолчала: ведь он наверняка хотел сделать ей приятное.
- Что за гриб? - показала она глазами на странный, будто изжеванный бурый гриб на толстой белой ножке. Съедобный?
- Сморчок, - ответил Николай, - Гена их жарит и ест, хотя я ему твержу, что в них яд. Даже если отваришь, остается.
- В этом точно есть яд, - сказала Алиса. Мураши обходят его стороной… Видишь?
Его склоненная голова совсем рядом, Николай чисто выбрит, от него пахнет хорошим одеколоном, а Геннадий и Коляндрик бреются раз в неделю после бани.
- Не надоело тебе на мурашей смотреть?
- Думаешь, на тебя приятнее смотреть, да? - взглянула она ему в глаза. Он выдержал ее взгляд, улыбка тронула его красиво очерченные губы. Когда Николай разговаривал с ней таким тоном, ей не нравилось. Не так уж много и пробыл педагогом, а в его ровном голосе нет-нет, да и появляются назидательные, учительские нотки. Наверное, и сам не замечает?