Такое уже тоже не раз случалось раньше. Браконьеры не только ставили запрещенные снасти на озерах, но при случае и воровали их друг у друга. Гена тоже иногда хвастался, что "конфисковал" чужую сетку. А теперь и сам пострадал…
- Я слышал, как наш сосед-пенсионер Митрофанов говорил бабке, у которой мы раньше молоко брали, что больно "заломно" ты взялся тут за свои дела! И еще сетовал, что лучших судаков сетями из озера повыловил…
- Сам Митрофан не снимал сети, - размышлял расстроенный Геннадий. - Научил кого-то, подсказал, где я поставил. Может, в кустах, гады, сидели, когда я их выметывал у того берега…
У Геннадия была нехорошая привычка считать, что все кругом принадлежит ему, он тут хозяин. И про озеро Гладкое говорил, что это "его" озеро, про деревню - "его вотчина"! Потому, наверное, и сети ставил не таясь. Благо, озеро принадлежит колхозу "Путь Ильича" и рыбинспекторы сюда не приезжают. Так вот, местные сами ощутимо наказали брата.
Честно говоря, Николай даже и переживать не стал, может, теперь Гене наука, не нахальничай с сетями! Ни у кого в Палкино столько снастей нет и никто по триста-пятьсот метров сетей не выметывает на озере. А переметы вообще не ставят.
- Пойду, потрясу за бороду старого лысого черта! Может, скажет, кого навел? - сказал брат и выскочил за дверь, забыв ее притворить. В комнату залетела крапивница, попорхала у белой русской печи, подлетела к окну и стала биться о нечистое стекло. Николай встал, надел брюки и, осторожно взяв бабочку за крылья, выпустил на волю. Умывшись прямо из ведра и почистив зубы, он спустился к сверкающему озеру и стал на берегу делать зарядку. Эта привычка осталась еще с армии. На плесе покачивалась на легкой зыби длинношеяя птица. Гена сказал, что это и есть гагара. Время от времени птица ныряла и, пробыв под водой несколько минут, выныривала довольно далеко от прежнего места. Молодой камыш еще не зазеленел, а прошлогодний, серый, все ниже клонился к воде. На крыше бани сидела сорока и смотрела на приседающего человека. Черные перья на ее крыльях радужно светились, будто смазанные нефтяной пленкой.
- Доброе утро, - услышал Николай тонкий голосок.
На тропинке стояла Алиса в одной длинной клетчатой мужской рубашке, босоногая, с розовым со сна лицом и растрепанными волосами. Щурясь от солнца, она с улыбкой смотрела на него.
- Уже встала? - пробормотал он, отводя глаза от ее обнаженных белых ног. В джинсах они не казались такими крепкими, полными. Алиса не походила на привычных в наше время высоченных акселераток с широкими плечами и узкими бедрами. Рост у нее средний, примерно 165 сантиметров, фигура стройная с тонкой талией, ноги не длинные, в самый раз. Небольшая крепкая грудь круглыми яблоками оттопыривает рубашку с низко расстегнутым воротником. Кстати, эта рубашка Николая. Наверное, достала ее из комода. И надо сказать, она ей идет, хотя и велика.
Алиса спала наверху, там на чердаке была еще одна маленькая комната с окном, выходящим на единственную улицу в Палкино. Ветви высоких лип торкались в окно. Николаю пришлось повозиться, чтобы запущенную комнатку привести в порядок: вымел мусор, одних синих дохлых мух было на полу, как в цеху металлических стружек, выбросил старые коробки с каким-то тряпьем, затащил туда железную кровать с сеткой. Алиса тоже помогала: обмела в углах паутину, вымыла полы, стекла, даже прикрепила к дощатой стене ветхий коврик, на котором выткано какое-то диковинное пернатое: не то павлин, не то жар-птица. Коврик в нескольких местах продырявила моль, одна дырка была как раз на голове птицы.
Николай попросил резкого и грубоватого брата быть помягче с Алисой, мол, она освоится и сама начнет кое-что делать по дому. Пока Геннадий сам варил на плите уху, жарил на сковороде судаков, чистил картошку. Николай помогал ему. На третий или четвертый день такой жизни девушка сказала, что рыба надоела, нужно чего-нибудь другого сварить.
- Вари, - хмыкнул Гена.
- Где у вас продукты?
- Мука, крупа, фасоль - в стеклянных банках в кладовке, а все остальное в холодильнике и подполе, - сказал Геннадий.
На обед Алиса приготовила пересоленный суп из фасоли и мясной тушенки, испекла блинчики. Вообще-то, скомканные куски поджаренного теста можно было блинчиками назвать с большой натяжкой. Алиса смущенно объяснила, что блины почему-то не захотели отставать от сковородки, хотя она ее смазывала и сливочным и подсолнечным маслом.
Молча пообедали, Геннадий даже выдавил из себя что-то вроде "благодарствую…". По молчаливому уговору, братья почти не обращали внимания на девушку, может, это ее даже и задевало. Они могли вести свои разговоры, которые ей были совсем неинтересны, но если она встревала, вежливо отвечали. Чаще всего девушка уходила гулять вдоль озера, навещала своих мурашей в роще, была и в лесу. Принесла оттуда старое аккуратное гнездо, похожее на связанную из крупной шерсти шапочку.
- Чье это? - спрашивала она.
Николай промолчал, он не знал, а Гена уверенно заявил, что поползня. Алиса гнездо унесла к себе наверх и положила на деревянную полку. Свою клетушку она скоро привела в образцовый порядок, изредка подметала веником пол в комнате, где спали братья. В доме было всего две комнаты, не считая чердачной клетушки. Одна - где они спали, а вторая - комната-кухня. Убогая мебель досталась им вместе с домом. Николай планировал кое-что из старья выбросить, а стол, шкаф, диван-кровать со временем приобрести. Диванчик, на котором он спал, свешивая длинные ноги с края, продавился посередине и явно был маловат.
Если раньше Алиса почти не смотрелась в зеркало и вообще мало заботилась о своей внешности, то в последние дни все изменилось: стала замысловато причесываться, то закалывая русые волосы белой заколкой, то вплетая в них красную ленту, которую отыскала в ящике комода. Три вечера вручную перешивала платье, а когда надела его после бани, братья не могли не отметить, что оно ей шло. Девушка хорошела на глазах, как распускающийся на клумбе цветок, однако они будто и не замечали этого, хотя и чутко перехватывали взгляды друг друга, обращенные на Алису. А как-то вечером Геннадий - он во всем любил полную ясность - завел довольно трудный разговор о девушке. Они сидели на берегу на почерневшем бревне, легкая волна ударялась в борт примкнутой цепью к железному колу лодки, крякали за мысом утки. Солнце уже касалось вершин сосен и елей, и бор казался охваченным огнем. В зеркальной вечерней глади отражалось синее небо с редкими высокими облаками, широкая багровая полоса на воде, постепенно меняющая свои оттенки.
Геннадий курил, а Николай увлеченно вырезал ножом из подобранного на берегу искривленного соснового сука гуся с раскрытым клювом. Позже он его ошкурит, покроет лаком и… преподнесет Алисе. Пусть поставит в своей комнатке на полку.
- Ты какие виды имеешь на девчонку? - в лоб спросил брат. Продолговатое лицо было в резких складках, придававших ему суровый вид. Брат выглядит гораздо старше своих лет, прошлые затяжные пьянки наложили на него свой отпечаток… Темно-серые глаза у него невыразительные, в них никогда не прочтешь, что на уме. Он немногословен, не умеет говорить женщинам комплименты, бросившая его жена как-то давно жаловалась Николаю, что никогда от него не слышала ласкового слова, а иногда и за весь день ничего не скажет. Придет с работы, поест, а аппетит у Гены всегда отменный, сядет у телевизора с газетой и вскоре засвистит носом. На детей тоже мало обращал внимания, а уж в их тетрадки-дневники вообще никогда не заглядывал.
Гену надо понять. Когда он не пьет, то работяга, каких поискать! Выкладывается до конца и вечером даже у телевизора глаза слипаются. Начальство всегда его держало на должности до последнего предела. А уж когда с неделю не показывается на службе, а потом еще три дня не может в себя прийти после запоя, как такого терпеть? Да еще работа на верхотуре? Один раз упал с крыши, когда устанавливал антенну, руку сломал и плечо вывихнул.
- Что ты имеешь в виду? - ответил застигнутый врасплох вопросом брата Николай.
- Не хитри… - ухмыльнулся тот - Раз привез девчонку, да еще такую симпатичную, чего же не спишь с ней? Или она того… с подозрением на СПИД? Вид-то у нее, когда сюда приехала, больно потрепанный был. А сейчас ничего, выправилась. Что же получается: в доме Два здоровых мужика, рядом крутит задницей хорошенькая бабенка, а мы, как эти… евнухи?
- Я не знаю, что у нее на уме, - помолчав, ответил Николай, - Она - травмированная, понимаешь, Гена? Я не рассказывал тебе, где я ее подобрал? И эта трагедия в Ленинакане. Ни родителей, ни кола, ни двора. Она еще не отошла..
- Ну, а когда отойдет? - нажимал брат, - Женишься на ней или…
- Что или?
- Вот что, Коля, или ты с ней живи, а я поищу себе бабенку в Новгороде… Да есть там одна, только любит выпить, я ее боюсь сюда и привозить, без веселья и гульбы ей и жизнь не в жизнь… А мы тут живем, как монахи. Или давай я попробую к Алиске подбить клинья? Я готов хоть жениться на ней… Я ведь тоже травмированный… - он хохотнул, - Выходит, мы два сапога пара!
У Николая неожиданно шевельнулось чувство ревности. Нет, он не хотел бы, чтобы Алиса стала женой Геннадия… Но и самому к ней "подбивать клинья", как выражается брат, тоже пока не приходило в голову, хотя что толковать, девчонка симпатичная, на нее приятно и просто так смотреть… Он все же бывший учитель и, наверное, относится к девушке, как к ученице. К трудной ученице, которая благодаря твоим стараниям на глазах выправляется…
- Я тебя понял, - хмуро обронил брат, - Тогда не оставляй ее тут одну - увози с собой в Ленинград от греха подальше…
И вот сейчас, глядя на Алису в мужской рубашке с почти открытой грудью и полными белыми ногами, Николай впервые поймал себя на мысли, что девчонка ему не безразлична… Может, и раньше в глубине души он желал ее, когда она вертелась у плиты на кухне или поднималась по лестнице в сенях к себе наверх, сверкая голыми соблазнительными ногами… Но он гнал эти мысли прочь. И пока педагог перебарывал в нем мужчину..
- Какие у тебя плечи, мышцы! - откровенно разглядывала его Алиса. - Ты сильнее Гены?
В детстве они часто боролись с переменным успехом, а после армии, где Николай прошел солидную спортивную закалку, брат и не пытался оспаривать пальму первенства, хотя силой его бог не обидел. Да и водка изрядно подорвала здоровье Геннадия, он жаловался на приступы радикулита, иногда сердце прихватывало, а особенно донимал ревматизм. Не раз он на рыбалке по весне проваливался под лед, осенью переворачивался в озерах на лодке. Рыбалка у Гены была самой сильной страстью.
- Не соскучилась по Ленинграду? - перевел Николай разговор на другое. - Я в понедельник поеду туда. На неделю.
Алиса застегнула одну пуговицу на рубашке, прислонилась к березе. На фоне белой коры ее волосы казались бронзовыми и тяжелыми, а глаза были точно такого же цвета, как ясное небо над головой. Из-под подола рубашки выглядывали белые шелковые трусики, плотно охватывающие ее округлые бедра. Рассеянный взгляд ее скользил по берегу, остановился на зазеленевшем острове. Ступни у нее маленькие, с розовыми пятками и перламутровыми ногтями, на коленке - засохшая царапина.
- Мне здесь нравится, - сказала она. - Я вам еще не надоела?
- Живи, - сказал Николай, - дитя природы…
- Ты купи мне купальник, благодетель, - улыбнулась она - Я, конечно, могу купаться и в чем мать родила, но что скажут деревенские жители?
- Не хочешь со мной поехать?
- A-а, ты боишься, что мы тут с Геной…
- Мне бы это было неприятно, - признался он.
- Вы такие с ним… внимательные ко мне, - будто поддразнивая, заговорила она. - Оберегаете меня друг от друга, даже не смотрите в мою сторону… Коля, я тебе нравлюсь?
Хотя в голосе и звучали насмешливые нотки, чуть прищуренные глаза ее были серьезными. Когда она так смотрела на него, то была похожа на какого-то африканского зверька, очень симпатичного, большеглазого, но вот какого, он не мог вспомнить.
- Нравишься.
- Нет, это не то, - поморщилась она. - Так может мне сказать любой.
- А что же я должен сказать?
- Тебе не хочется поцеловать меня?
- Алиса, у тебя сегодня игривое настроение, - только и нашелся ответить он. Солнце ощутимо грело плечи, грудь, с лугов плыли запахи клейкой молодой листвы и вспаханной земли. Гагара совсем близко вынырнула у берега, посмотрела на них блестящими круглыми глазами и снова надолго растворилась в зеленоватой сверкающей воде. Со стороны соснового бора наползали заостренные, как веретена, узкие облака. Они были снизу подкрашены золотом.
- Зато ты такой серьезный, строгий…
- С чего ты взяла?
- Тебе же хочется меня поцеловать, обнять, повалить На траву… Где же твоя хваленая смелость, десантник?
- Ты этого хочешь? - ошеломленно спросил он.
- Господин бывший учитель, я уже давно не маленькая, - язвительно заговорила она. - Было бы вам известно, свой первый аборт я сделала в девятом классе, когда мне было пятнадцать лет. И, представьте, меня соблазнил в пионерлагере студент пединститута - наш старший вожатый.
- Подонок! - вырвалось у Николая.
- Я была в него влюблена, - рассмеялась Алиса, - Строила ему глазки, подкарауливала его вечером у палатки, так что скорее всего, я его соблазнила…
- И чем все это кончилось?
- Кончилась смена, он уехал в Ереван, а я вернулась в Ленинакан и довольно скоро поняла, что беременная. Ему даже не написала, Армен так никогда и не узнал, что у него мог бы родиться ребенок. Позже я написала ему три страстных письма, где клялась в своей вечной любви, но он не ответил… Больше я его никогда не видела..
- Неудачная у тебя была первая любовь, - заметил Николай. Он присел на борт лодки, но потом забрался в нее и удобно расположился на корме. Теперь солнце пекло в спину.
- Первая! - усмехнулась она. - Не любовь, а… нездоровое любопытство к противоположному полу! И не зеленые сверстники нас привлекали, а зрелые мужчины. Девочки в палатке после отбоя только и болтали об этом. Одна восьмиклассница привезла с собой заграничный цветной журнал, где все откровенно было показано. Она прятала журнал под пол. Как-то ночью пошел сильный дождь, и журнал весь размок и полинял.
- Однако дело свое сделал…
- Ваша большая ошибка, учителей, да и многих родителей, что вы современных школьников по установившейся традиции считаете за наивных несмышленышей. Дети очень рано узнают про половые отношения мужчин и женщин. Тут бы им умно и доступно все растолковать, но все делают вид, что ничего такого и не существует, мол, верьте, дети, лучше сказкам про капусту и аистов, которые приносят ночью в клюве детей… Смешно было мне, девчонке, слышать, как за тонкой стеной отец кашлем заглушал страстные стоны матери ночью.
- Я спорить с тобой не собираюсь, - сказал Николай. - Когда я учился в средней школе, старшеклассницы тоже беременели, даже рожали детишек от своих же одноклассников.
- А когда у тебя первый раз было?
- Откровенность за откровенность? - улыбнулся он, - Я рос нормальным мальчишкой, никогда не был сексуально озабоченным, не грешил онанизмом, в восемнадцать лет влюбился в красивую женщину, которая была старше меня на четыре года. Я хотел на ней жениться, но она предпочла меня мужчине, который был старше ее вдвое. У них хорошая квартира, дача в Сосново, "Волга". Муж ее - доктор физических наук, в прошлом году Государственную премию получил за какую-то фундаментальную работу. Был напечатан в газете его портрет. Кстати, он лысый.
- Ты встречаешься с ней?
- С тех пор как она вышла замуж, я ее ни разу не видел. И видеть ее нет у меня никакого желания.
- А у нее?
- Давно-давно как-то вдруг позвонила, приглашала к себе - муж был в заграничной командировке, но я не поехал.
- Ну, и правильно она поступила?
- Наверное, да, - неохотно ответил Николай - Она тогда была умнее меня и дальновиднее.
- Конечно! - рассмеялась Алиса. - Заполучить известного профессора с "Волгой", дачей, квартирой или бедствовать с советским учителем при его мизерной зарплате!
- Ты прекрасно ориентируешься в нашей жизни, - заметил он - Правда, она тогда еще не знала, что я буду учителем.
- Если бы ты знал, как мне сейчас хочется… травки! - вырвалось у нее - Может, выпьем чего-нибудь, Коля?
- Такая красота кругом, - обвел он глазами озеро, бор, остров, - А ты о выпивке! Я тебе говорил, что в этом доме есть лишь один горький пьяница - это Чебуран. Так и тот куда-то запропастился. Поехал в город на день и вот пропал.
- Столько слышала о нем, а еще ни разу не видела… Когда же вы покажете мне вашего знаменитого Чебурана, Коляна, Коляндрика? У него еще есть какие-нибудь прозвища?
- Вроде бы, нет, - улыбнулся Николай. Гена сказал, что если Колян до вечера не появится здесь, он поедет в Новгород за ним. Дел полно, а толковый работник где-то пьянствует, может, даже в милицию попал. На пятнадцать суток, хотя вообще-то он не буянит.
- Скучные вы люди, - покачала головой Алиса - Все о делах, о делах. Какие-то очень уж правильные, я Думала, таких уже и не осталось на Руси. Выродились.
К ним подошел Геннадий. Он был тоже до пояса раздет, но на ногах - кирзовые сапоги.
- Лукич клянется-божится, что сетей и в глаза не видел… - сказал брат, глянув сперва на Алису, потом на Николая, - Теперь и концов не найдешь….
- Ловите удочками, спиннингами, как все, - сказала Алиса.
- Я поеду в Новгород за Коляндриком, - сказал Геннадий, - Нужно клетки ставить, а оцинкованные сетки кончились, придется побегать по организациям… Вот бы рыбка где пригодилась!
- Гена, а кроме кроликов, рыбы и пчел, есть у тебя еще какие-нибудь интересы.
- Есть, - глядя на нее, скупо улыбнулся тот. Складки на лице его еще больше углубились, - Ты меня заинтересовала… Выходи за меня замуж?
- А Коля? - бросила лукавый взгляд на Николая девушка.
- Он ведь не сделал тебе предложения?
Николай молча смотрел на озеро.
- Господи, сколько у меня женихов! - рассмеялась Алиса, - А кем я при тебе, Гена, буду? Кухаркой или кролиководом?
- Крольчихой! - не выдержав, буркнул Николай.
- Женой, - спокойно сказал Геннадий, - Может, даже любимой.
- Я подумаю, Гена, - очень серьезно сказала Алиса и застегнула еще одну пуговицу на рубашке.
Глава четвертая
1
На этот раз Уланов пробыл в Ленинграде всего четыре дня. Сдал Вячеславу Андреевичу Селезневу две отредактированные рукописи, поприсутствовал на двух совещаниях кооператива "Нева". В нем всего и было-то шесть человек, а объем работы такой же, как в солидном издательстве. Николай только диву давался, сколько же бездельников содержат государственные бюрократические аппараты! Кроме самого Селезнева, никакого начальства в "Неве" не было, да и сам Вячеслав Андреевич редактировал сложные рукописи, не было у него даже заместителя. Каждый делал свою работу на совесть, потому что знал: хорошо поработаешь, хорошо и заработаешь. На этот раз Селезнев вручил Уланову объемистую рукопись известного ленинградского прозаика, который не смог ее напечатать в государственных издательствах и передал в "Неву".