У Терезы лицо овальное, кожа светлая, глаза темные, брови густые. Темно-каштановые волосы зачесаны назад и завязаны сзади лентой. Когда Полина глядит на дочь, то видит все это, а еще серьезное, чуть озабоченное выражение лица. Но одновременно она видит и другое, заметное только ей - призрачный отголосок себя, который каждый родитель ощущает в ребенке. Тереза и Полина непохожи: у Полины лицо шире, более плоское, рот крупнее, глаза - зеленовато-серые, волосы - медно-рыжие с проседью. И все равно этот отголосок есть - неуловимый, неформулирумый и в то же время неоспоримый. Вот она, думает Полина. Тереза. И в то же время я. И - никуда от этого не денешься - Гарри.
- Еще кофе? - спрашивает Тереза.
- Мм… Спасибо.
Тереза, Полина и Люк одни в кухне. Все слегка изменилось, как будто ветер задул с другой стороны. Женщины говорят с чуть иными интонациями. Некоторые обертоны исчезли, другие появились. Только Люк, поглощенный своими заботами, все тот же.
- Когда поедешь за покупками, можешь оставить Люка со мной, - предлагает Полина.
Тереза в сомнении:
- Ты работаешь.
- Я могу прерваться и наверстать вечером. Я теперь сама себе хозяйка.
- Тогда хорошо, - говорит Тереза. - Спасибо. Тебе что-нибудь купить?
- Нескафе, - отвечает Полина. - Натурального йогурта. Фруктов. Дай подумать.
- Ага.
Тереза составляет список. Замирает и смотрит на стол. Покусывает губу. Может быть, думает о покупках. Может быть, нет.
Полина глядит на Терезу:
- Что у них там с книгой? У Мориса и этого Джеймса… как его там?
- Солташа. Вроде как переходят ко второй редакции.
- Морис очень плотно работает с редактором.
- Он говорит, Джеймс толковый. Он общается с киношниками и должен проследить за тем, чтобы в книге все было как надо на случай, если с телесериалом все-таки получится.
- Ясно.
- Если я задержусь, Люку можно будет приготовить омлет.
- А Морису? Ему тоже сделать омлет?
- Морис не успеет так быстро проголодаться.
Очень будничный разговор. Впрочем, полезный - договоренности достигнуты, сведения переданы. Улавливаются отзвуки и отголоски - легкая рябь на поверхности. Обычные слова несут дополнительный смысл, в них эхо других событий, других разговоров, других воплощений Терезы и Полины. В каждой их интонации - некая сопричастность. Они говорят не только о списке покупок и ленче, но и о своей общей истории.
Когда Тереза молча смотрела в стол и покусывала губу, для Полины сквозь нее проступила на миг та, другая Тереза, глядящая в другой стол, стоящий на другой кухне совершенно другого дома.
Та Тереза внезапно поднимает глаза и объявляет:
- Я не иду сегодня встречаться с Доном.
- Решила его прокинуть? - спрашивает Полина.
Тереза немного смущена:
- Да нет, не совсем… Просто с ним стало как-то немного скучно… и я подумала, что лучше нам провести этот вечер по отдельности.
- Это называется "прокинуть парня", - наставительно говорит Полина. - Если ты тут все равно собираешься торчать и тебе нечем себя занять, сделай доброе дело, помешай вон в той кастрюле. Я через три часа жду двадцать человек.
Тереза краснеет до кончиков волос. Она сгорает от стыда. Тереза - добрая девочка, и это ее главная беда.
- Переживет, - говорит Полина. - Неделю пострадает и забудет.
- Спасибо, - чуть обиженно отвечает Тереза.
- Потому что он молод и здоров. - Полина внимательно смотрит на дочь. - А ты, значит, осталась на Новый год неприкаянная. Куда пойдешь?
- Буду справлять с тобой, - улыбается Тереза.
- Вот как? Ну тогда тем более тебе есть резон мне помочь. Вот это намажем вон на то и замешаем какой-нибудь пунш, - предлагает Полина.
- Кто придет? - спрашивает Тереза.
Одно эхо из многих, уже заглушённое внешней кутерьмой: Тереза собирает сумку, ищет ключи от машины, Полина берет хнычущего Люка на руки и выносит в сад, чтобы тот не видел, как мать уезжает.
Сад прямоугольником вдается в поле и состоит из трех длинных участков. Когда-то это были отдельные наделы, на которых три семьи выращивали овощи. И цветы - их потомки упорно всходят каждый год. В дальнем конце растут старые яблони, к концу лета на них созревают плохонькие неказистые яблочки. Теперь эти клочки земли, когда-то источник пропитания, объединены в один, заросший густой травой, которую ни у кого не доходят руки подстричь.
Окружающее поле маленькое и засажено не пшеницей, а молодой капустой - ровные ряды голубовато-зеленых кочанов постепенно сливаются в сплошную пастельную полосу. Дальше за живой изгородью начинается склон холма - еще один лоскут озими. Однако это не такой зеленый ковер, как тот, который виден из кабинета. Здесь его перерезает ограда, а за ней в пейзаж врывается фальшивая нота - кайма осеннего золота, жухлой травы, неожиданной среди буйного майского роста. Цвет тем более неприятен для глаза, что это не мягкие охристые тона осеннего увядания, а неестественно желтые, словно участок обработали гербицидами. Так и есть. Поле выведено из хозяйственного использования согласно программе сокращения посевных площадей. Правительство платит фермерам, чтобы те ничего не выращивали. Чонди получает несколько сот фунтов за то, что ничего на поле в этом году не сеял. Взошедшее самосевом опрыскали ядохимикатами, чтобы потом перепахать. Другие такие же безобразные пятна уродуют пейзаж, нарушая упорядоченное чередование пшеницы, овса, брюссельской капусты, порея, овец, коров и, разумеется, птицеферм, кемпингов и фруктовых садов самообслуживания. В этом есть горькая ирония: земля, на которой поколения фермеров работали не разгибаясь и все равно жили впроголодь, теперь стала чересчур урожайной. С урожаями не справляется промышленность, и землю приходится опустошать гербицидами.
Иногда Полина думает о прежних обитателях "Далей" - настоящих сельских жителях, никогда не отдыхающих. Она видит низкорослых людей, с кожей, черной от солнца и въевшейся земли. К пятидесяти пяти - ее возрасту - они по большей части были уже стариками и готовились лечь в ту самую землю, на которой горбатились всю жизнь. Они совсем иначе воспринимали и серебристый зимний иней на пашне или желтеющую августовскую ниву. Очень мило а-ля Мария-Антуанетта лечить усталую душу созерцанием природы. А когда-то тут все было не понарошку.
Люк направляется к яблоням, к высокой траве, еще мокрой от росы, - сейчас весь вымокнет. Догоняя внука, Полина на миг видит траву его глазами: манящий край новых ощущений, киберпространство света и тени, что-то, что колышется, вздрагивает и шуршит. Она подхватывает мальчика, разворачивается и видит, что Морис выходит из стеклянных дверей им навстречу.
В руке у него чашка кофе. Морис весь день накачивает себя кофеином.
- Привет, - говорит он. - А где Тереза?
- Уехала за продуктами. У вас же в субботу гости, не забыли? Надо купить еды.
Морис улыбается - как всегда, одним уголком губ. Эта улыбка как будто создана, чтобы сглаживать трудности, вроде той, на которую намекнула Полина. Он смотрит вниз на Люка, который обнимает отцовские колени и просится на руки. Гладит его по волосам. Морис не предложил посидеть с Люком, пока Тереза в магазине, потому что это не пришло ему в голову. Судя по всему, он вообще не подумал о том, что надо съездить за покупками.
- Как пишется "гезельшафт"? - спрашивает он.
Полина отвечает.
- Мне казалось, вы пишете про британский туризм?
- Да. Но надо же внести элемент культурного эклектизма.
Он подносит чашку к губам и смотрит на Полину тем проникновенным взглядом, который составляет существенную часть его обаяния. Те, на кого Морис так смотрит, чувствуют себя польщенными и тянутся к нему.
Однако на Полину, знающую этот взгляд, чары не действуют. Она видит Мориса, который глядит на нее поверх белой с синим рисунком чашки в саду "Далей", и он сменяется для нее другим Морисом. Тот Морис облокотился на каминную полку в лондонской квартире Полины, держит у рта бокал с вином и смотрит на полную комнату гостей.
- Так значит, это и есть ваша дочь? - спрашивает он. Красное вино в бокале мерцает, освещенное лампой, глаза Мориса внимательно сощурены.
Люк не отстает, и Морис неловко берет его на руки. Для человека с таким быстрым и гибким умом Морис на удивление неуклюж. Он все роняет и обо все спотыкается. Плохо водит машину. Не в состоянии привинтить розетку или поменять шину. Отчасти его нескладность объясняется легкой хромотой - следствием детской травмы. При ходьбе он немного припадает на одну ногу. Однако хромота не объясняет неловкости, особенно заметной сейчас, когда Морис никак не может пристроить Люка на руках. И разумеется, он очень поздно стал отцом. В сорок четыре трудно осваивать новые навыки.
Морис боится своего возраста, не хочет верить, что старость подкрадывается к нему так же, как к любому другому. Полина замечала эти приступы паники, его желание окружить себя молодежью, лихорадочный поиск свежих интересов, новых знакомств. И разумеется, молодящиеся мужчины часто предпочитают женщин много младше себя.
До того как Морис женился на Терезе, они с Полиной были шапочно знакомы года три. Его книги выходили в том же издательстве, где работала она. Они разговорились на каком-то мероприятии, потом встретились в гостях и проболтали целый вечер. Морис - очень интересный и приятный собеседник. Он позвонил Полине, чтобы уточнить название книги, которую она упомянула. Знакомство укрепилось. Теперь, завидев Полину на вечеринке, Морис сразу направлялся к ней. Раз или два они вместе ходили в кафе. Полина пригласила его на Новый год.
Людей из круга Мориса, знавших дальнейший сценарий, ошарашило известие о свадьбе. Пожить вместе - обычное дело. Но зачем жениться? Милая девочка, кто бы спорил. Однако связывать себя всерьез? Морис - и семейная жизнь?
Полина в этом смысле принадлежала к тому же кругу.
- Зачем? - в отчаянии спросила она Терезу. - Зачем жениться?
- Я его люблю, - гордо ответила Тереза, сияя от счастья.
- Подумай хоть чуть-чуть! - взмолилась Полина.
- Когда любишь, думать невозможно, - резонно возразила Тереза.
Нет ничего ужасного в том, чтобы выйти за человека на пятнадцать лет старше. Если влюблена и, к собственным изумлению и радости, видишь, что твое чувство взаимно, естественно ответить "да" на предложение.
Люк извивается - возможно, потому, что Морис держит его неуверенно. Морис опускает малыша на землю, и тот отправляется исследовать кустик травы. Что-то находит и сует в рот. Полина вмешивается, вытаскивает у Люка изо рта сучок. Морис наблюдает за ними с благодушным смирением. Он по-своему любит сына. Однако это не значит, что его чувства хоть отдаленно похожи на те, которые Полина испытывает к Терезе или Тереза - к Люку. Морис в общем-то рад, что Люк есть. С интересом за ним наблюдает. Если Люк серьезно заболеет, Морис будет искренне переживать; если умрет, для Мориса это станет тяжелым ударом. Однако по шкале Рихтера родительской привязанности Морис больше трех баллов не набирает.
Кое-кто сказал бы, что в этом ему крупно повезло.
- Вы бывали в замке Брэдли? - спрашивает Морис.
- Конечно нет, - отвечает Полина.
Замок Брэдли - поместье шестнадцатого века в десяти милях отсюда, недавно превращенное в тематический парк. Там предлагают "Прогулку с Робин Гудом", турниры, соколиную охоту и (по субботам) средневековые пиры.
- Думаю съездить туда на выходные.
Полина поднимает брови:
- Есть более удачные способы развлекать гостей.
- Я слишком отрываюсь от земли, - говорит Морис. - Надо все-таки посмотреть и на реальный туризм.
- А… ясно. Книга.
Значит, поездка нужна не для развлечения гостей, а для самого Мориса.
Его эгоизм не слишком бросается в глаза. Не то чтобы Морис заметно поглощен собственной персоной или много говорит о себе и о своих заботах. Наоборот, он старается понять других, спрашивает со своим обычным чуть ироничным выражением: "Почему вы так думаете?" или "Отчего вы так поступили?" Его эгоизм более тонкого свойства и заключается в несгибаемой целеустремленности. Только когда узнаешь Мориса поближе - когда получишь возможность наблюдать за ним некоторое время, - становится ясно, что он беспрестанно манипулирует людьми. Все вокруг Мориса делают то, что нужно Морису. Он проворачивает это блестяще.
- На меня можете не рассчитывать, - говорит Полина.
Морис смотрит на нее долгим лукавым взглядом:
- Вы нам нужны, Полина. И вдруг вам понравится? Заранее не угадать.
- Я решу ближе к делу.
Морис широко улыбается:
- До чего же вы независимая женщина! Вы всегда такой были?
Вопрос не случайный: Морису и впрямь интересно. Полина не станет отвечать, потому что ответить - значит раскрыться, а ей не хочется раскрываться перед Морисом. Вместо этого она поворачивается к Люку, учит его сдувать пух с одуванчика. Морис некоторое время смотрит на нее, потом допивает кофе и уходит в дом.
На вопрос, счастлива ли она, Полина, наверное, ответила бы "да". В целом счастлива. Однако мало кому хватило бы духу этот вопрос задать. Полина считается самодостаточной, энергичной женщиной, сочетающей здоровую уверенность в себе с разумной заботой об окружающих. Она из тех, от кого психотерапевты должны бежать как от огня. Или, по крайней мере, выглядит такой со стороны.
Она и впрямь независима, но за свою независимость ей дорого пришлось заплатить, поэтому она и не стала отвечать Морису. Полина одна с тех самых пор, как вырастила дочь. Вернее, не то чтобы совсем одна. У нее были мужчины, кто-то из них даже жил у нее в квартире. Но она одинока в принципе, свободна от всяких обязательств. У нее выработались собственные холостяцкие привычки: менять планы в зависимости от настроения, действовать по обстоятельствам. Это по большей части хорошая жизнь, полная тщательно культивируемых мелких радостей, когда имеешь возможность себя побаловать или отвертеться от того, что тебе не по душе. Когда ничем не связана, не должна ни к кому приноравливаться и никого терпеть. Жизнь, в которой что угодно может случиться и временами случается. И в которой одиночество иногда накатывает черной волной, а в серую предутреннюю пору постель обступают призраки.
В отличие от Мориса, Полина не ужасается тому, что стареет. Когда она думает о своем возрасте - когда вспоминает, что ей пятьдесят пять, - то скорее удивляется, чем негодует. Удивляется, что дожила до таких лет. Долгое, наполненное событиями время детства, чехарда юности, затем - неумолимый стремительный поток событий. И вот она здесь, в сегодняшнем дне, который не так уж плох, хотя кое в чем и не слишком хорош. У нее старческие веснушки на руках, и зубы, похоже, не доживут вместе с нею до старости. Либидо уже не то, хотя это, наверное, к лучшему. Однако мир по-прежнему свеж и полон обещаний.
Люку надоели одуванчики. Он бросает мячик, бежит следом, падает, встает, снова бросает мячик - осваивает новое умение. Полина, глядя на него, думает, что есть еще и такой феномен, как время Люка, процесс ускоренных перемен - кажется, будто Люк не привязан к обычному течению календарного года, но движется собственным блуждающим курсом, оставляя за собой стремительную череду Люков: розовый младенец с глазами-пуговками превратился в мини-бульдозер, ползающий по всему дому, и вот уже он топочет по траве за пластмассовым шариком. Люк - на скоростном пути, не синхронизированном с днями Полины или своих родителей.
Набежали облака. Погода снова портится - ясное утро сменил пасмурный день. С холмов ползет серая пелена, зелень полей, деревьев и живых изгородей становится ярче, насыщеннее. Падают первые капли дождя.
Полина берет Люка на руки и уносит в дом.
3
Полина помнит, как впервые увидела Терезу с Люком. Она идет по палате между двумя рядами ног, торчащих из халатов и ночных рубашек. Коричневых ног, черных, розовых. Гектары неприкрытого женского тела, ступней, коленей, грудей, к которым прижаты пушистые младенческие головки. Никакой стыдливости, всё нараспашку, как есть. Это мир, который вращается вокруг женского тела. И еще тут полно народу. Медсестры снуют туда-сюда, у каждой кровати толпятся мужья, друзья, родители, братья и сестры. Везде цветы, где-то откупоривают шампанское. Повсюду едят и пьют, будто это не больница, а муниципальный парк в выходной день.
Ладно, думает Полина, ладно. Она идет по аллее ног, мимо целых семей, мимо мельтешащих отпрысков и партнеров. "Посещение с 15:00 до 18:00, - гласит объявление в лифте. - Партнеры допускаются в любое время". Куда подевались мужья? Вымерли за ненадобностью. Ну и ладно.
Она наконец видит Терезу. Тереза одна. Одна с Люком. Полина подходит и замирает на мгновение, пока дочь ее не заметила. Тереза вне остального мира, она, в полноте переживаемых чувств, заключена в воздушном пузыре счастья. Она смотрит на Люка и не видит больше никого. А Люк, надо думать, не видит никого, кроме матери, - это его первое и главное открытие в жизни.
Теперь она знает, думает Полина. Вчера еще не знала, а сегодня знает все.
Она подходит к кровати. Говорит:
- Привет. Вот, значит, мы какие.
Они любуются Люком. Изучают его дюйм за дюймом: глаза, нос, рот, волосики, пальчики на руках и на ногах. Упиваются им.
- Как это было? - спрашивает Полина.
- Ужасно. Страшно. И потрясающе. Все сразу. Ты знаешь.
- Да, - с чувством отвечает Полина. - Знаю.
Конечно, она знает. Такое остается с тобой на всю жизнь.
Боль пронзает ее насквозь. Стискивает так, что из горла вырывается крик, потом отпускает. И снова, и снова, и снова. Она спрашивает, который час. Начало четвертого. Ночь, которая длится бесконечно.
Она одна с акушеркой в тесной спальне. Гарри в соседней комнате. Он иногда заглядывает в дверь, лицо встревоженное. Акушерка говорит, все хорошо, и гонит его прочь. Она на год старше Полины - они выяснили это, пока еще можно было беседовать. Теперь не до разговоров. Полина по лицу акушерки видит: что-то идет не так. Акушерка позвонила доктору. Боль и страх сливаются в одну ревущую черноту.
Она говорит акушерке, что не хочет умирать.
- Все будет хорошо, - отвечает та. В голосе не слышно уверенности.
Дальнейшее спрессовано в череду ощущений и образов. Ее тащат на носилках. Вой сирены "скорой помощи". Это происходит со мной, думает Полина. Со мной, не с кем-то другим. Она глядит в белый потолок, с которого свисает яркая лампа под зеленым колпаком. Сверху смотрят лица - бесстрастные, сосредоточенные. Люди подходят и отходят, слышны их шаги по линолеуму.
Она лежит все на том же столе, обессиленная, и по-прежнему смотрит в потолок. Люди ушли. Рядом каталка, на которую положили ребенка. Полина видит его личико и темные волосики на голове. Его? Ее, девочки. Она пытается думать о ребенке, о своей дочери, но от слабости ничего не выходит. Что-то неправильно. Полина как будто плывет. Она видит помещение: белый потолок, лампу под зеленым колпаком, спину медсестры, которая что-то моет в раковине, младенца на каталке, - однако не может ни думать, ни говорить. Понятно, что это неправильно, что надо позвать медсестру, она хочет открыть рот - не получается, поэтому просто лежит, уплывая все дальше и дальше.