* * *
Ранний весенний дождь сделал улицы скользкими, пешеходам приходится быть поосторожнее. Весна приближается семимильными шагами, она уже чувствуется в воздухе, и зеленая паутина мало-помалу обволакивает голые ветви деревьев. Вербы уже шумят зелеными веточками, будто зимы и вовсе не было, тюльпаны пробиваются из-под земли. Весна будет удачной, и лето тоже, настанет время любви, как всегда, как каждый год, захочешь - заметишь. Люди оттаяли, скинули маски, на лицах улыбки, пока еще чуть заметные, в сквер на площади выползли старички, дождь только что прекратился, самое время подышать воздухом. С места на место перепархивают голуби. Над газоном, пробуждающимся к жизни, - о чудо! - кружится, трепещет крылышками первая бабочка, желтая лимонница, как будто расцвело уже все, чему полагается цвести попозже, как будто бабочка не догадывается, что еще рано. А может, лимонница знает, что уже пора.
Колокол с костела сзывает на молитву, пожилой человек осеняет себя крестом, минуя храм, снимает шапку… а надевать ее вовсе необязательно, до того тепло. Ну зачем ты ее опять напялил? Для столь ранней поры народу на улицах полно. Из подворотни слышна музыка Баха - какой-то русский вызванивает ее на бокалах, словно на ксилофоне, зарабатывает себе на жизнь.
Юлия целует Романа на прощанье, он спешит на Рыночную площадь, а у нее собеседование насчет работы, может, на этот раз получится.
Голуби опять взмывают в небо.
Возвращается домой Роза, все хорошо закончилось, какая радость! После обеда приедет Себастьян, вчера ей не хотелось с ним встречаться.
Жизнь начинается весной, думает Роза и дотрагивается до живота. Сможет ли она беременная водить машину, не повредит ли это ребенку?
Она позвонила родителям и сказала, что беременна.
И мать радостно закричала отцу:
- У Розочки будет ребенок! Папочка, у тебя внук! Деточка, ты должна о себе заботиться, мы поможем, не волнуйся!
И ни слова о замужестве.
* * *
Бася потрясена. Она никогда раньше не видела Петра плачущим, даже на похоронах родителей он стоял с каменным лицом. Не зная, что делать, Бася робко гладила его по голове, потом обняла, прижала к себе, как будто он был ее ребенком, а не мужем. Он не отстранился, не оттолкнул ее, и она перестала бояться. Они сумеют во всем разобраться. День за днем. Она все ему объяснит.
* * *
Кшиштоф вернулся на работу во втором часу дня. Кота вырвало прямо на белое кожаное сиденье "вольво". И черт с ним, с сиденьем, главное, Буба была не одна. А чем еще он мог помочь - только сопроводить кота в последний путь. Буба даже не заплакала.
- Я в ответе за него, - сказала она, - не хочу, чтобы он продолжал страдать.
Кшиштоф отвез ее к ветеринару, тот обещал заняться погребением кота. Кшиштоф не хотел с ней расставаться. Буба пахла ландышами… Приворожила она его, что ли? А может, это весна виновата? Ведь Буба ему не нравится, вечно она с ним ссорится, оскорбляет, цепляется к словам. И все-таки без нее тоскливо.
А что, если взять да и приехать к ней вечером? Так, с бухты-барахты. Спросить, как она себя чувствует, не каждый же день приходится усыплять котов. Вот и повод. Они же все-таки из одной компании, вряд ли Баська или Петр заглянут к ней сегодня. Они заняты своими делами, о коте наверняка и не знают ничего. А он бы проявил сочувствие, глядишь, сумел бы помочь…
Так он и поступит - поедет к ней. И хрен с ним, с этим сиденьем, невелика ценность. В конце концов, это всего лишь машина.
* * *
А вдруг это ты? Лифт снова заскрипел, я припала к глазку… но мои мечты рассыпаются в прах. Это консьержка - выходит со шваброй, подпирает дверь лифта Ёедром и в темпе начинает уборку. Гляжу в глазок, внизу кто-то стучит по двери шахты лифта, явно желая ехать наверх, только консьержке наплевать. Она возит щеткой рядом с моей дверью и у двери Розового Трико. Сейчас явится Трико.
Я не ошиблась. Розовое Трико приоткрывает свою дверь и выглядывает: сначала толстенький животик, потом плечико, жирное и одинокое, потом розовое личико и тапочки с кроличьими помпонами.
Розовое Трико приклеивает к лицу улыбку, хочет поговорить с консьержкой.
- Все ходят, пачкают, может, домофон поставить…
- Так поставьте за свой счет, - отвечает консьержка.
- За квартиру-то мы платим, - обижается Трико.
- Так то - квартира. А то - домофон. Домофон - вещь полезная: еще до того, как ты нажмешь кнопку лифта, я уже буду знать, что это ты. Хочу выглянуть за дверь, - может, нам совместно с Розовым Трико заняться установкой домофона? Но тогда бы открылось, что я тоже караулю у двери, как и она, и нет между нами никакой разницы. А разница есть: я жду тебя, хоть знаю, что ты не придешь, а она никого не ждет.
- На кой нужен этот домофон, в третьем подъезде установили и уже провода вырвали, хулиганье, - бормочет консьержка.
Отодвигаюсь от двери. Даже кота у меня нет.
И на что мне домофон, если ты не придешь?
А ты не придешь.
Мое сердце переполнено тобой.
И времени у меня нет.
* * *
Бася проводит рукой по коробкам с кафелем.
- Неважно, что он желтый, мне нравится этот цвет, не расстраивайся!
- Я заказал другой, а привезли этот, - твердо произносит Петр.
Ему больше не надо осторожничать, обдумывать каждое слово, он будет говорить что захочет. Баську просто переклинило, на самом деле она сильная и больше не станет заливаться слезами по малейшему поводу.
- На каждом снимке есть данные об авторе, иди сюда, посмотри, вот здесь. - Петр щелкает мышкой на иконке. - Вот видишь: день, время и имя. За моим компьютером Конрад работал, помнишь?
Бася закрывает дверь на балкон. Да ну его, этот кафель! И не имеет значения, что за женщина ответила на телефонный звонок, главное, они любят друг друга. А она в последнее время слишком много пила. Пора завязывать, а то станет такой же, как отец. Существует один мир, а не две обособленные вселенные. И рядом с ней в этом едином мире живет Петр. Это так просто.
- Я тебя очень люблю, - невнятно шепчет она и, склоняясь над экраном компьютера, прижимается к плечу своего мужа, своего законного супруга, который когда-то был готов улететь ради нее прямо в небо…
Этот пиджак Петр надевал два раза в жизни - на свадьбу и в суд. Теперь это ее любимый пиджак!
Теперь она всегда будет верить всему, что скажет Петр, и не станет больше искать в его словах скрытый смысл. Иначе она погибнет.
"Мама просто ревнует", - прозвучали в ее голове слова отца.
Она не станет ревновать.
* * *
- Меня не взяли на работу. Я так зашла, просто захотелось тебя увидеть, - говорит Юлия. - Как чудесно светит солнце!
- Хоть бы предупредила, - отвечает мать (ох, опять эти упреки!), - я могла бы что-нибудь приготовить.
- Бася и Петрек не развелись, жалко, ты этого не видела, - произносит Юлия. Если бы мать была на том заседании, она бы разделила бурную радость всех присутствующих тогда в суде.
- Я рада, - говорит мать. - Выпьешь со мной чаю? А может, пойдем куда-нибудь пообедаем? Расскажешь мне о Романе… И когда вы меня пригласите, наконец?
И Юлия вдруг понимает, что ей ни разу не пришло в голову пригласить одинокую мать к себе (как-нибудь вечером или там в воскресенье). Она могла бы показать ей картины Романа, показать романтический чердак и окна, которые Ромек утеплит на зиму. Из окон можно любоваться монастырской крышей, рекой и закатом - где еще увидишь такое?
Ведь они с матерью одной крови, они не из разных миров, не из разных созвездий, не чужаки, которые никогда не встретятся и даже не подозревают о существовании друг друга. Они из одной Вселенной и сближаются с момента Большого взрыва.
- Нет, не пойдем никуда, - говорит Юлия. - Сейчас выпью с тобой чаю и помчусь домой наводить порядок. А вечером ты придешь к нам ужинать, и мы откроем бутылку вина. Посмотришь, как у нас красиво на закате.
* * *
- Не удастся сейчас выложить ванную кафелем. - Петр кладет желтую плитку на место. - У нас нет денег.
- Ты же говорил… - хнычет было Бася и моментально спохватывается. - Я думала, у нас что-то отложено.
- Заначку я передал Енджею для его подопечной, он все уши прожужжал. Если она не уедет на лечение в течение недели, наверняка умрет. Ты бы тоже так поступила. Эта девушка чья-то дочь или жена, как ты мне. А для тебя я бы ничего не пожалел. Хотя здорово, что это не ты. Ко всем прочим радостям, операция стоит огромных денег.
Бася поражена. Ведь правда, это могла бы быть одна из них: Юлия, или Роза, или Буба. И что тогда? Что было бы важнее - этот дурацкий ремонт или они?
А если бы это была сама Бася?
- Ты поступил правильно, - говорит Бася, - в последнее время мы вели себя так, будто во всем мире существуем только мы одни.
* * *
- Только чудо. По правде говоря, никаких шансов нет.
Врач не хочет говорить об этом ксендзу, но его долг представить истинное положение дел.
- Вы знаете, - ксендз не поднимается с места, хоть врач и намекал, что пора бы и честь знать, все разъяснения даны, - ваше дело - ставить диагноз, мое - обращаться с просьбами. Тут мне вспоминается одна история.
Врач стонет про себя, но духовное лицо непонятно почему вызывает у него уважение.
- С вашего позволения, я расскажу. Когда у самолета загорелись двигатели, командир объявил по громкой связи: а теперь молитесь только Господь может нам помочь. Тот, кто не расслышал сообщения, спросил у соседа, о чем шла речь. "О том, что надежды нет", - прозвучал ответ. Заявляю вам, доктор, я молюсь о чуде. И надежда гораздо сильнее диагноза. Я верю, что Господь может ее спасти, а чьими руками Он это сделает, уже не мое дело. Благодарю вас за все. - Ксендз поднимается и не в первый раз потирает глаза.
Врач протягивает руку, ксендз тычет свою ладонь мимо докторской, медик внимательно смотрит на священника, а потом решительно берет под руку.
- Кстати, давайте прямо сейчас заглянем к окулисту. Мой коллега осмотрит вас. Вы же ничего не видите!
* * *
Как начать все сызнова?
Роза сидит напротив Себастьяна и видит пустое место. Одно пустое место. Как они далеки друг от друга!
Она не знает этого человека. А он ее.
Неужели трех лет недостаточно, чтобы хорошенько узнать друг друга? Себастьян, холодный как лед, кажется серьезным, как неодушевленный предмет, и основательным, как бетонная плита.
Решение принято, она справится с обязанностями матери-одиночки, знай об этом, Себастьян. Ты свободен, у тебя перед Розой никаких обязательств.
Себастьян глядит на нее с недоумением. Эту женщину он не знает. Хрупкая как тростинка, она предприимчива, как капиталист, и она не видит его в роли отца своего ребенка. Да ее ли он любил?
Почему он не рассказал ей о матери? Зачем внушил мысль, что женат? Неужели ему мало было доказательств ее любви? Что она сделала не так? Надо было настаивать, соблазнять и упрашивать? Или просто молчать?
А что он сделал не так? Неужели нужно было втянуть ее в свою жизнь, в ежедневную боль, в печаль тяжкой болезни матери?
Может, так было удобнее? Роза была для него как трамплин, как праздник, как окно в другой мир.
Удобнее… Себастьян для нее был тайной, ареной борьбы, перетягиванием каната: с одной стороны - Роза, с другой - та, другая.
От чего он может отказаться ради нее?
От чего она может отказаться ради него?
Что они могли бы построить вместе?
Останется он с ней ради нее самой или только ради того, что она беременна?
Является ли беременность решающим фактором? А в каком смысле, в положительном или в отрицательном?
Ради ребенка?
Не только ради ребенка?
Должна ли она рассказать ему, как стояла над ванной, наполненной горячей водой, и размышляла?
Нет, она никогда не расскажет ему об этом. - Да, я подумывала об этом… - говорит Роза.
- Ты дура! - орет Себастьян. - Я всегда хотел иметь от тебя детей, это ты вечно стремилась оставаться… - И замолкает, ибо не ведает, кем Роза желала остаться, о чем мечтала, что видела во сне. Всего этого он не знает, не до того было, столько дел наваливалось: заняться любовью, пойти в кино, побывать в театре, встретиться с друзьями, посетить спортивный зал, куда-то съездить, что-то увидеть, как-то развлечься…
Так какая она, Роза?
А какой он, Себастьян, когда Розы нет рядом? За пределами ее квартиры, ее холеного мирка?
От чего я могу не отказываться, если хочу быть с ним?
От чего я могу не отказываться, если хочу быть с ней?
- Ты вечно… - говорит Себастьян и опять замолкает, ибо не ведает, что Роза "вечно". Ведь Роза все делает сама, в гордом одиночестве, - зарабатывает, тратит, содержит дом, просыпается и засыпает. За исключением сред и пятниц, когда приходит он. То есть он не представляет, как живет Роза, знает только, что она всегда с ним.
- А ты никогда… - произносит Роза и умолкает, ибо не ведает, что такое для Себастьяна "никогда". С ней он никогда не был у больной матери, не показывался на глаза детям, которых учит, ни даже детям знакомых. А у Басеньки и Петра детей пока еще нет… Роза не знает, чего он никогда не делает, Роза не знает, как он просыпается, как ложится. Из этого "никогда" исключены среды и пятницы, но она все равно не знает, какой он у себя, - только какой он у нее.
Как совместить две разные жизни?
- Мне страшно, - говорит Роза, силясь не расплакаться.
- Мне тоже, - говорит Себастьян.
* * *
Юлия пританцовывая идет по Рыночной площади. Жизнь так прекрасна. Только надо в это верить, и все будет в порядке. Она - бабочка.
Юлия останавливается перед бабой с пуком роз, на руках у бабы обрезанные перчатки, видны пальцы - толстые, искривленные.
- Одну, пожалуйста.
Цветы надо покупать, даже когда нет денег. Если она купит хоть одну розу, значит, эта рука в черной обрезанной перчатке не напрасно манит прохожих на этой площади.
- Нет, не эту, вон ту, едва распустившуюся. Юлия улыбается, вытаскивает из снопа роз чуть раскрывшийся бутон в два лепестка. Она любит, когда розы расцветают у нее на глазах.
Рука в перчатке с отрезанными пальцами выдает сдачу.
Одинокая роза, корабль под парусами, танцующая женщина, конь на скаку.
Юлия проходит мимо Белой Дамы и не замечает, что та нюхает несуществующий цветок.
* * *
- Не знаю, понятия не имею, как тебе этого добиться. Она пьет слишком много, притом в одиночестве. Я с ней говорил, она не сознает, что дело серьезное.
Ксендз Енджей сплел руки. К этому разговору он специально не готовился.
Господи, ну что ему стоило зайти к кому-нибудь другому?
- Она пьет с Бубой. - Петр неожиданно встает на защиту Баси. Енджей всего не знает, не все понимает, он ведь не пророк какой. - Бася никогда не пьет одна, Буба иногда заскакивает с бутылкой вина или с…
- Петр, Буба не пьет, это я точно знаю. Вот отец Баси… да ты и сам знаешь, какая у них была жизнь.
- Так что же делать? - шепчет Петр. - Она и меня пытается втянуть, покупает вино, обижается, когда я отказываюсь, а мне не хочется ее расстраивать. Она такая ранимая.
- Дорогой мой. - Ксендз Енджей смотрит на Петра - ох уж эти дети! - Такова семейная жизнь, не все мед да сахар. Иногда приходится настаивать на своем… Ты несешь ответственность за свои чувства и за нее. Если позабудешь о себе, то не вспомнишь и про нее. Возлюби ближнего своего, как самого себя. Но не более того! Так будет по-честному. А из вашей истории получается, что вы вообще друг друга не знаете! Разумеется, ей будет неприятно. И что из этого следует? Когда человек стоит на краю пропасти и вот-вот рухнет вниз, ты что, не предупредишь его? А вдруг обидится? Может, он просто хотел поразвлечься, поболтает ногами над пропастью и пойдет домой? Сын мой, иногда бывает неприятно и грустно, бывает и плохо, но фальши быть не должно! Где печаль, там и радость, где день, там и ночь, где белое, там и черное, - это жизнь, а не сладкая фантазия. Вы с Басей должны жить в согласии, но не стоит закрывать глаза на ее проблемы!
Вот такой состоялся разговор.
Петр встает с места, отодвигает ноутбук и идет на кухню.
Бася улыбается.
- Я должен с тобой поговорить, - объявляет Петр.
* * *
Кшиштоф стоял перед зеленой дверью, полный сомнений. Стучать, не стучать? Кнопки звонка что-то не видно. Вот идиот! Надо же было припереться! Да еще эти нераспустившиеся ландыши в руке! И что ему в голову взбрело? Буба еще подумает что-нибудь плохое.
Кшиштоф повертел головой. Надо войти, и побыстрее, вдруг на площадку выйдет Бася или Петр, а он как идиот торчит у дверей Бубы.
Зеленая дубовая дверь приоткрылась.
- Заходи, Кшись.
Что, Буба куда-то собиралась? Он к ней в гости. Что ж не предупредил? Ну что уж теперь, ладно, пусть заходит.
* * *
- Нет, не пойдет, - Роман перебирает розы в букете, - мне бы такую… - Ему не хватает слов.
- Вот эта как вам? - улыбается цветочница и достает из середины бледно-розовый цветок, неказистый полубутон на шипастом стебле.
- То, что надо, - с облегчением вздыхает Роман и ищет мелочь.
* * *
Что происходит?
Он стоит в прихожей, обнимает худенькое тело - да у него и в мыслях не было ничего такого, - тогда почему же он наклонился к Бубе, и гладит ее худые плечики, и не может перестать? И почему Буба не вырывается, не кусается, не царапается? Спрятала свои коготки, прижалась к нему и чего-то ждет?
Он берет ее за подбородок, касается губами ее губ, сухих, беззащитных, и она не боится и уступает ему.
Что же произошло?
Колокольчики-трубки тихонько звенят, сами по себе или движимые сквозняком из-за неплотно прикрытой двери. Еще не убранный лоток напоминает о коте, в мисочки налита вода.
Кшиштоф почти уверен, что Буба легонько тянет его к другой двери, туда, где они никогда не были, в другую комнату; и он не отпускает ее, слушается, он пойдет за ней, куда бы она его ни повела, пусть только не прячет своих запекшихся губ… Это его опора, без них он пропал.