* * *
Значит, Петр, Бася, Буба, Кшиштоф, Роман, Роза, Себастьян и временно отсутствующая Юлия. Они друзья.
Главное, они все друг о друге знают.
Вот Бася знает, что Роза очень педантична. Это многое объясняет. Ведь даже ее гигиеническая связь с Себастьяном поставлена на регулярную основу. Петр знает, что Себастьян не любит говорить о себе. И ничего удивительного. Что интересного можно рассказать об очередной сорокапятиминутке в компании недорослей? Юлия была в курсе, что Бася влюблена в Петра, задолго до того, как сам Петр осознал, что любит Басю. Когда Бася потеряла невинность, Юлия узнала об этом первая. Буба знает, каким одеколоном пользуется Роман (хоть и редко). Точнее, это лосьон после бритья, но очень дорогой. И магическое знание тут ни при чем, просто лосьон ему подарила на именины сама Буба года полтора назад. И как-то он его скупо тратит. Когда они в последний раз были у Романа в гостях, в ванной оставалось еще целых полфлакона.
Себастьян знает, что Кшиштоф пьет только "Пильзнер", а к "Живецкому" пиву и не прикоснется, непонятно почему. Все знают, что Кшиштоф учился в Германии, но вернулся, так и не защитив дипломную работу, потому что… да уж не просто так.
А вот Кшиштоф знает, что Петр все время ищет работу. Да, он прекрасный фотограф, ну и что? Все равно Петр за год зарабатывает столько, сколько Кшиштоф за месяц. Ну может, чуть больше.
Роза знает, что роман Юлии закончился трагически. Бася знает, что роман Юлии закончился лучше не бывает, ведь она порвала с этим пижоном, который ей, Басе, никогда не нравился. Бася знает, что Роза все глаза проплакала на фильме "Реальная любовь" с Хью Грантом.
Интересно только, с какой стати, ведь это комедия!
* * *
Ну вот и Петр выходит. Прерывать работу в середине дня ему не очень на руку, у него еще масса необработанных фото, но ксендз Енджей просил, чтобы вся компания зашла к нему в третьем часу. Ничего не поделаешь, закинет сейчас снимки в редакцию - и к священнику.
Петр выходит тихо-тихо, а то соседка напротив, стоит ей услышать шум на лестнице, не упустит случая и обязательно приоткроет дверь.
- Пан Петрусь, это вы? - спросит соседка, моментально приведя Петра в ярость. - Как там дела?
Розовое или голубое трико обтягивает тело, складки жира как на ладони - тьфу, гадость, - разве можно так одеваться в ее возрасте? "Там" - это где? У Петра в семье? В городе? В мире? Что за вопрос!
- Добрый день, - всякий раз отвечает Петр самым вежливым тоном. - Спасибо, хорошо.
И сбегает вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
- Пан Петрусь! - Иногда Розовое Трико распахивает дверь, когда Петр еще на площадке. - Будьте так любезны…
Петр любезен. Сам виноват, чего медлил?
Масло. Или овощи и зелень. Или апельсиновый сок (только из красных апельсинов). Или грейпфрутовый (из красных). Или двести граммов сыра (порезать). Двести пятьдесят граммов ветчинной колбасы (порезать). Чуточку сухой краковской колбасы, только перед тем, как порезать (потоньше), пусть снимут эту мерзкую искусственную кишку!
Зелень лучше не в наборе, а каждую по отдельности. Лук-порей (если попадется красивый, возьмите два), сельдерей, две-три петрушки. Немного квашеной капусты, только не очень кислой. А морковку пусть положат среднюю, не очень большую и не очень маленькую.
Запишите, сколько я вам должна, в субботу-воскресенье придет дочка и мы рассчитаемся.
Пожалуйста, пожалуйста, соседям надо помогать.
Даже если он вышел выбросить мусор, без носков, без куртки, в ноябре:
- Пан Петрусь, вы так любезны… Вас не затруднит купить лекарство по рецепту?
- Что вы, конечно, не затруднит.
И Петр возвращается к себе, напяливает куртку, натягивает носки и ботинки и вместо трех минут на поход к мусорному баку выбрасывает из жизни полчаса.
Только Бубе удается ускользнуть от всевидящего ока Розового Трико. Порой, правда, трико голубое.
Петр никогда не видел, чтобы на соседке было что-то другое.
Сегодня проскочил. Петр был уже этажом ниже, когда соседкина дверь заскрипела.
Повезло.
* * *
Я боялась, они опять будут два часа лить жидкость в вену. Капельницу в больнице я хорошо запомнила еще с давних времен - вдруг ужасно захотелось писать, а мне не пошевелиться. В конце концов я решила пойти в туалет вместе с капельницей. Мне никто не сказал, что можно повернуть краник - и лекарство перестанет течь, а то просто вызвать медсестру звонком и попросить выдернуть иглу. Держа прозрачный пластиковый мешочек над головой, я прошмыгнула в туалет, а там положила его на пол. Кровь из вены потекла по трубке обратно, и прозрачная жидкость окрасилась. Я перепугалась, что вся кровь из меня вытечет, и с мешочком в руках помчалась на пост. Медсестра долго смеялась, а потом объяснила, что, во-первых, от потери пары капель крови еще никто не умирал, а во-вторых, если захочется в туалет, надо позвонить.
На сей раз дело ограничилось уколом - разумеется, болезненным. Мне стало плохо, я чувствовала, как лекарство, которое мне впрыснули, расходится по всему телу. Если б могла, крикнула бы "НЕТ!" этому уколу, но речь шла о моей жизни, и оставалось только терпеть.
* * *
Вот ведь незадача - сегодня надо идти к ксендзу Енджею! Но ведь они так редко у него собираются, так что, откровенно говоря…
Хорошо еще, он не пытается вернуть заблудших овец в лоно церкви! Все-таки они взрослые люди. И вообще ксендз Енджей - дядя Баси. Даже смешно: ксендз - и чей-то дядюшка! Уж кого-кого, а священников точно следовало бы находить в капусте. Когда Бася призналась, что Енджей - брат ее мамы, ей не поверили. Ведь ксендз - не сын, не брат, не дядя и не племянник, а священнослужитель! Но тогда они были маленькие и во многое не верили. Бася, например, не верила, что ее родители занимаются этим самым. Правду сказать, она до сих пор в это не верит.
А вот Петр не верил, что ксендз Енджей носит брюки, и поразился, когда в первый раз увидел Енджея без сутаны. Да еще в шортах. Ксендз преподавал детишкам Закон Божий особым образом: играл с ними в футбол, лазал по горам, ходил в походы и - прежде всего - был с ними со всеми на "ты".
С детьми!
Неслыханное дело!
Тоже мне основа для веры в Бога!
Ну, в Бога-то, может, верят и не все.
Зато верят в ксендза Енджея.
А сам ксендз Енджей глубоко верит в Бога и не верит в докторов. Считает, что от них лучше держаться подальше, здоровее будешь. Медикам только попадись в лапы, сразу больным нарекут. Вон приходский священник из костела Святого Иосифа Работника сдал кровь на анализ, на самый обыкновенный анализ! И что? Оказалось, у него диабет. А не сдавал бы кровь, никакого диабета у него бы и не было!
Потому-то ксендз Енджей не идет к окулисту - глазник тоже ведь врач, - хотя со зрением у него все хуже. Еще найдут у него (не дай бог, постучать по дереву) какую-нибудь глазную болезнь. Ксендз купил в аптеке очки за двенадцать злотых и теперь видит лучше.
Хотя и ненамного.
С врачами он иногда беседует.
Но не о себе.
* * *
Все сидят у ксендза Енджея (срочное дело, сказал священник), на столе бутылка коньяка. Енджей трет глаза.
- Откуда такой хороший коньяк? - Петр рассматривает бутылку.
- Не помню, Петрусь. В глазах некоторых людей я вроде адвоката, хотя в конвертах мне ничего не преподносят, к сожалению… - Ксендз смущенно улыбается. - Пейте, дети мои, на здоровье, то есть кто за рулем, пусть лучше не пьет… Но если хотите, попробуйте. Отличный коньяк.
- Так пить или не пить? - шепчет Роза, не разобравшись хорошенько в словах пастыря.
- Пей, - говорит ей на ухо Бася. - Слышала ведь.
- У меня к вам большая просьба. - В комнате так тихо, что Енджей невольно понижает голос.
- Как, опять? - поднимается с кресла Кшиштоф. - Опять…
- На этот раз положение трагическое… Спасти может только пересадка, притом за границей. Все фонды уже подключены, но собранных средств все равно недостаточно…
- Ты прямо спец по трагическим положениям. - Себастьян улыбается. - Ты всегда так говоришь.
- Не упоминай при мне о болезнях. - Роза органически не переносит разговоров о смерти, болезнях и увечьях. Себастьян прекрасно об этом знает и все равно касается запретной темы.
- У нас ремонт, - быстро произносит Бася и вопросительно глядит на Петра.
Напряжение повисает в комнате ксендза Енджея. А ведь все они друзья уже много лет, хоть он и ксендз, а они с церковью не очень чтобы в ладах. То есть, собираясь, например, в Канаду и подавая документы на визу, в графе "вероисповедание" все бы выставили "римско-католическое" (за исключением Бубы, она последнее время выдрючивается и собирается перейти в магометанство), но ведь сейчас речь не о заполнении анкеты. И этот противный Енджей им всем вроде старшего брата, сколько ночей провели вместе у костра, да и за бриджем, какое уж тут обращение в свою веру!
Енджей считает, что верует человек или нет - на то воля всемилостивейшего Господа Бога, а не скромного священника. Но если долг призывает ксендза, он к ним первым обращается за помощью. Ведь он знает их как облупленных и может на них рассчитывать.
Иногда.
Однако сейчас все молчат. Ну что же, времена нелегкие, своя рубашка ближе к телу, все удовольствие от посиделок с бутылочкой "Fiest French Brandy Raynal XQ" прахом пошло, теперь вся забота о том, как сохранить лицо, не касаясь кубышки.
- Знаешь, Енджей, я зарабатываю… - Роза краснеет, она не то хотела сказать, надо по-быстрому сменить тему. Разумеется, она постарается помочь, только не заставляйте ее думать о больном (может быть, даже тяжелобольном) человеке, не ее это дело. - Надо поискать…
- Об этом-то я вас и прошу… - В глубине души Енджей знает, что поступает правильно.
Чувство смущения, неизбежное при такого рода просьбах, привычно сменяется ощущением, что он творит благое, богоугодное дело.
- Неплохой. - Петр не сводит глаз с коньяка. Жидкость в бокале светло-золотистая, словно старый монастырский мед, она оставляет во рту горьковатый привкус, разогревает пищевод, а потом теплая волна возвращается обратно. - Ты же знаешь, мы планируем ремонт…
Неловкое молчание прерывает Буба. Какая спокойная, совсем на нее не похоже.
- Раз надо деньги отыскать, так отыщем…
- Господи, до чего же мне надоели твои сентенции!
Кшиштоф старается никогда не злиться, но Бубе всегда удается вывести его из равновесия.
- Ты и твои мыслишки из книжки! С неба само ничего не падает!
- Ну-ну, - все-таки вмешивается Енджей, - это не так, Кшись. Стучите - и откроют вам, просите - и дано вам будет.
- Да я не об этом. Просто Буба рассчитывает заставить людей сделать что-то вопреки их желанию! А ведь каждому нелегко живется! У нее неверное представление о мире!
- Думаешь, не заставлю? - Буба вызывающе ухмыляется.
- Я ведь вас прошу только подумать… На этот раз надо почти…
- Сколько?
- До миллиона недостает около двухсот тысяч.
- О Пресвятая Дева, полная благодати! - Себастьян замечает, что ксендз Енджей завел глаза, и сразу дает задний ход: - Это я о своей матушке. - И присовокупляет: - У меня нету.
Надо налить коньячку: Хоть чуть-чуть.
- Миллион - это всего лишь кучка монеток. - Буба поднимает голову. - Одна монетка, вторая, третья…
- А всего этих монеток миллион, - кривится Кшиштоф.
- Но считать-то начинаешь с одного злотого, - не сдается Буба.
- А кто на этот раз?
- Разве это важно? - Ксендз тянет свой бокал в сторону Себастьяна, словно желая с ним чокнуться. - Человек, которому нужна помощь. Идите, поспрашивайте, время не ждет, жизнь человеческая бесценна. Может быть, твоя фирма, Кшись, поможет?
- По статье рекламы не пройдет, - качает головой Кшиштоф и сразу же добавляет: - Я ни при чем, так проводят расходы…
- Кроме того, самое главное в жизни - это сраная любовь, - ядовито шипит Буба.
Даже ксендз Енджей морщится, правда, почти незаметно.
- Я прошу прощения, просто так уж… повелось. - Кшиштоф потирает лоб, не желая вступать с Бубой в спор и в то же время стремясь как-то растолковать свою последнюю неловкую фразу. - Дело в том, что если бы это была какая-нибудь большая акция, например оплату донорского сердца освещало бы телевидение, я бы эти деньги включил в расходы, убедил бы руководство, что за эфирное время мы бы заплатили не меньше. Разумеется, не такую сумму, но хоть часть… Все так делают, это как бы косвенная реклама… Все-таки какой-то выход… - Кшиштоф чувствует, что запутался, и умолкает.
- "Все", "всегда", "никто". Вот за что я тебя люблю. Твоя конкретность тебе в карьере не помеха? - Буба смотрит на Кшиштофа, тот крутит головой и кусает губы: не хватало еще поругаться с ней у ксендза Енджея. Но когда-нибудь он ей все выскажет. - Если чего-то очень хочется, то все можно сделать, - добавляет Буба важно.
Кшиштоф отлично знает, что это не так. Он пытался как-то спасти одного человека, но уже ничего не изменишь, так что и вспоминать об этом нечего. За это он и не любит Бубу и не хочет выслушивать ее дурацкие, ребяческие, высосанные из пальца теории, которые вносят хаос в его упорядоченную жизнь. Хотя он многое бы отдал, чтобы хоть одна такая теория воплотилась в реальность.
- Ну что же, - ксендз Енджей поднимается, - подумайте, дети мои.
- Мир не переделаешь, Буба. - Роза тоже встает и одергивает малиновый свитер на безукоризненно плоском животе.
- Это тебе только так кажется. - Буба сгребает с тарелки соленые орешки, которые Петр по рассеянности посыпал сахаром.
Дети мои! Надо же! -
* * *
Кшиштоф смотрит вслед уходящему Петру. Как красиво тот попрощался с Баськой! А ведь она в его полном распоряжении каждое утро и каждый вечер, чего ему с ней так картинно прощаться? Роза машет рукой и бежит в противоположную сторону. Себастьян все еще разговаривает с Енджеем, а ведь оба так торопились… А ему, Кшиштофу, пора на работу, чтоб ее!
Быстрее всего будет пройти через Рыночную площадь, а потом свернуть на Шевскую. И вот он, офис.
Ну вот, пожалуйста. Буба сидит у памятника с каким-то парнем. Понятно, почему первая выскочила от Енджея, неслась как на пожар. И теперь, поглядите, держит чувака за руку. Ну какой из него мужик? Пацанчик еще, юнец, сопляк. Бубе такие нравятся? Очень на нее похоже.
Триста тысяч долларов на операцию. И такую кучу денег надо еще собрать! Интересно, если Господь Бог дает людям все, что им нужно, почему он пожадничал в отношении ксендза Енджея?