– Одну минуточку, Хенкса Марковна, – вмешался в диалог седовласый щупленький старичок в старенькой заношенной троечке, в пенсне на носу и с ермолкой на голове. – Не надо брать штурмом крепость, тем более что она таки наша. Вы, молодой юноша, должно быть, новенький сотрудник, Евгений Резов, если я таки не ошибаюсь? Очень! Очень, смею вас заверить, имеем быть радыми! Нам таки о вас уже докладывали! Давненько! Давненько себе поджидаем.
Старичок встал из-за своего стола, протянул Жене маленькую плюшевую ладошку и расплылся в сладчайшей, неподдельной искренности улыбке. У Жени заискрилось в глазах, а по кабинету побежали во все стороны, как напуганные тараканы, яркие солнечные зайчики. Столь невероятную ослепительность улыбке старичка придавал играющий на солнце гранями дорогущий бриллиантовый зуб.
– Разрешите поиметь себе честь представиться – заведующий Отделом Изобретений, заметьте таки себе, профессор, Нычкин Израиль Иосифович. Рад! Необычайно рад знакомству! Имею себе из вас надежду, так сказать, на успешное, как бы, сотрудничество. Позвольте вам таки представить ваших новых коллег.
Старичок взял Женю под руку, развернул лицом к персоналу и начал представление.
– Мой зам, Хенкса Марковна Обрыдкина – добрейшей души человек и специалист, смею заметить, отменный.
Усатая женщина видимо не сообразила ещё, что происходит. Именно этим она сейчас и занималась, судя по бегающему от профессора к Жене и обратно растерянному взгляду и тяжёлому, прямо-таки богатырскому дыханию.
– Хенксочка Марковна, дорогущая вы моя, и не побоюсь этого слова, бриллиантовая. Перестаньте таки нагнетать вашими могучими ноздриками из ваших же весьма обширненьких… хе-хе… лёгких такое количество воздуха в помещение. Нас всех сейчас таки сдует. Хе-хе. И присядьте вы уже спокойненько, ваша чрезвычайная обороноспособность таки не понадобилась.
Профессор вновь вернул своё внимание к Жене.
– Вы, молодой человек, не поимейте на неё обиды и расслабьте таки эти ваши нервные клеточки, они уже в обратно не восстанавливаются. Наша многоуважаемая и всеми любимая Хенксочка Марковна поимела обыкновеньице принять вас за просителя. Хи-хи… Она всегда так делает. Завалены работой, знаете ли, по самые наши ушки – не продохнуть, пардон, не пукнуть… хи-хи. А они всё несут и несут, прямо-таки бум изобретательства. Вообразите себе, осмелились таки замахнуться на самого Альберта нашего с вами Эйнштейна! Да! Да! Ну теперь с вашей, так сказать, помощью… хе-хе… А Хенксочка Марковна – добрейшая, я бы сказал, где-то женщина. Ангелочек, знаете ли, во плоти. Мы все её прямо-таки любим и ценим за бескомпромиссность и, не побоюсь этого слова, богатый, как бы, внутренний мир. Да.
Израиль Иосифович снова ослепил Женю бриллиантовой улыбкой. Впрочем, лишь на мгновение, потому что послушная направлению взгляда профессора стая солнечных зайчиков как по команде метнулась в сторону усатой горы. Та приподнялась из-за стола, предъявив Жене другие, не менее грандиозные детали своей конструкции, рядом с которыми бюст просто потерялся.
– Так шожа вы не сориентировались нам на местности-то, – произнесла, как бы извиняясь, Хенкса Марковна, – мы ж тута не Акопянов, фокус-покусы из рукавов не достаём и по глазам фотокарточки не сличаем, – и протянула Жене огромную лапищу. – Товарищ Обрыдкина, можно просто Хенкса Марковна.
– Ну вот и чудненько, – продолжил профессор. – А это вот, позвольте поиметь себе удовольствие представить, наша экспертная группа – Венечка, Денечка и Санечка.
Перед Женей предстала троица без определённого пола и возраста, утыканная пирсингом, где только можно и, наверняка, где нельзя, с раскрашенными во все цвета радуги вздыбленными волосами, в изорванных, протертых джинсах и черных очках.
– В настоящее время, они таки занимаются вопросами, связанными с космосом, конкретно с чёрненькими, уж поверьте мне, просто-таки весьма чёрненькими дырочками. Сейчас, буквально с минуты на минуту они улетают в Новосибирск, глядеть на небо в телескопчик. Венечка, подтяните таки эти ваши… хе-хе… брюки, они же сползли по самые.… Да. Ой, только не надо мне опять лечить мои старые уши, что это такой у вас фасон. Это, милейший мой Венечка, не фасон, а полное таки опущение этих ваших штанишек по самое так нельзя. А я вам говорю, подтяните и не спорьте со старшими. Санечка, застегните пуговку. И эти две тоже. Без этих ваших пуговок всем сразу видно, что вы таки девочка. И перестаньте всё время иметь такую привычку со мной пререкаться! То, что вы называете "свободный стиль", порядочные девочки прячут, а ни то в глухой сибирской тайге с вами таки может случиться казус, в результате которого вам будет чуть-чуть неприятно. Хотя… хе-хе… кто их теперь разберёт, где у них приятно, а где вовсе даже наоборот. Вы уже всё собрали, ничего не забыли? Смотрите, через полчаса машинка. Ждать не будут.
Профессор, довольно потирая руки, ещё раз оглядел всю команду и, оставшись видимо удовлетворённым, снова вернулся к Жене.
– Ну вот, со всеми вы познакомились. Коллективчик у нас не очень чтобы большой, но таки дружный и сплочённый. Хочется надеяться, что и вы гармонично вольетесь в него и в кратчайшие сроки. Вот ваш столик, так сказать, рабочее место, располагайтесь, осваивайтесь, если что обращайтесь. Я таки кончил. Хе-хе…
Завершив представление, профессор удалился к себе и снова погрузился в бумаги. Хенкса Марковна последовала его примеру, а Венечка, Денечка и Санечка, покрутившись ещё минут пять возле своего багажа, исчезли, не говоря ни слова, за дверью кабинета.
Женя сел за свой стол, проверил содержимое его ящиков и, не найдя там ничего кроме воздуха и мятого конфетного фантика, погрузился в размышления о начале своей карьеры и о том, что же интересного может ожидать его в будущем. А будущее стояло уже, что называется, у порога и собиралось обрушиться на Женю всей непредсказуемостью и оригинальностью своего чувства юмора.
В дверь кабинета тихонько постучали.
II. Изобретатель
Алексей Михайлович Пиндюрин был самоучкой. Никакого особенного образования он не имел, окончил когда-то давным-давно техникум, получив диплом, был призван в армию, а после службы не работал по специальности ни часа. Да и учился-то он так себе. Не то чтобы не был способен к наукам, а просто не увлекло как-то. Единственное что зафиксировалось у него в памяти о том студенческом времени, было пиво в больших количествах, гитара, которая в сочетании с неплохим голосом делала Пиндюрина любимцем публики, и девочка Римма, в которую он тогда был, кажется, влюблён. С гитарой и пивом Алексей Михайлович дружил ещё долгие годы, чего никак нельзя сказать о том далёком сердечном увлечении. Не то чтобы юной пиндюринской зазнобе не нравился весёлый и бесшабашный парень Лёха, напротив, их симпатии друг к другу были взаимны, но замуж она вышла за другого, потому как этот самый Лёха женился двумя месяцами прежде неё, и не на ней. Зачем он это сделал? Вероятно из природной тяги к эксперименту, ко всему новому, неопробованному на собственной шкуре, а стало быть, привлекательному.
Пиндюрин всегда был немного романтиком и авантюристом. Он без особого труда и излишних опасений ввязывался во всё, что было ему интересно. Будучи легко обучаемым человеком, быстро осваивал новое поприще, и даже добивался определенных успехов, но, обнаружив где-то на горизонте неизвестную, ещё более манящую звезду, также легко менял ориентацию (не подумайте ничего плохого) и во весь опор мчался к новой, непознанной ещё мечте. Судьба, видя такое рвение, не обижала Пиндюрина и часто подбрасывала ему то одну, то другую отрасль из обширной сферы деятельности, освоенной человеком за многое множество веков его (человека) существования. Алексей Михайлович даже собрался было устроиться прапорщиком в Красную Армию, но, оценив по достоинству все прелести военного образа жизни, вскоре поменял романтику цвета хаки на черно-белые, а чаще цветные будни отечественного кинематографа. Здесь дело пошло не в пример лучше, кино настолько увлекло Пиндюрина всей своей многогранностью и разноплановостью, что у него наметился некий даже карьерный рост. Так что он, не долго думая, поступил в институт кинематографии и проучился там аж целых два года. Но тут на пути нового Феллини опять неожиданно появилась коротенькая юбчонка, в которую он тут же влюбился. Девочка была совсем юная, необычайно красивая, девственно наивная и непроходимо глупенькая. Всех этих, безусловно, ценных качеств с лихвой хватило, чтобы покорить пылкое сердце Пиндюрина, так что Алексей Михайлович с головой кинулся в омут страсти со всей, свойственной ему серьёзностью. Будучи человеком глубоко порядочным, он не мог допустить преступной внебрачной связи, так что с первой женой пришлось расстаться, оформив законным порядком развод. Институт так же пришлось оставить, так как на него катастрофически не хватало времени. Руководству же киностудии, долго и бесполезно боровшемуся за целостность ячейки общества, оказалось совершенно необходимым в срочном порядке избавиться от пятна на авторитете заслуженного коллектива. В результате развитие отечественного кинематографа продолжило свой восходящий путь без Алексея Михайловича. Девочка тоже задержалась ненадолго. Вскоре она, пресытившись Лёхиной романтикой, увлеклась более молодым, более серьёзным, более перспективным человеком, выскочила за него замуж и исчезла с пиндюринского горизонта навсегда. Погоревав немного, Алексей Михайлович отправился дальше на поиски своего места в жизни.
Судьба изрядно побросала его. Он объездил всю страну в качестве заместителя начальника почтового вагона, писал стихи, песни и выступал с ними на Арбате, перелопатил не одну тонну песка в поисках исчезнувших цивилизаций в Средней Азии, работал в солидной компьютерной фирме, занимался бизнесом, скрывался от кредиторов и бандитов, продавал Гербалайф, бомжевал, работал таксистом, охранником, неоднократно был женат, разведен, снова женат, как вдруг однажды…
В один прекрасный летний день утомлённый солнцем Пиндюрин отдыхал от зноя и забот праведных на скамейке, в тени городского парка. Он был свободен и чист перед обществом, поэтому время от времени отхлёбывал прямо из бутылки милый его сердцу напиток – пиво популярной петербургской марки. Это был уже не очень молодой, сорокатрёхлетний мужчина, здорово полысевший и с заметным брюшком – результатом преданности любимому напитку. Весь его внешний вид – легкая трёхдневная небритость, несвежая, давно умолявшая о стирке футболка, старые протёртые джинсы, слегка пахучие сквозь растоптанные сандалии носки в красную и светло-зеленую полоску – всё в нём говорило о том, что поиски своего "я" пока не увенчались успехом. А Алексей Михайлович, несмотря на возраст, находится всё ещё в самом начале этого поиска. В голове, всегда переполненной идеями и проектами, на сей раз было пусто, как в холодильнике, а в его холодильнике было пусто всегда. Хотелось есть, к тому же нестерпимо чесалось между лопатками, и не было никаких способов победить ни первое, ни второе.
Вдруг откуда ни возьмись, перед Пиндюриным нарисовался странно одетый гражданин с саквояжем. Костюм его был великолепно пошит, из дорогой шерстяной, явно не отечественного производства ткани, но как-то не по сезону, и к тому же, по моде конца девятнадцатого, начала двадцатого веков. Этот гражданин удивительно напоминал доктора Ватсона из нашумевшего отечественного сериала. Он тактично, по-джентльменски поклонился и на правильном английском языке произнес фразу, которая заставила Алексея Михайловича задуматься.
– Чё? – ответил Пиндюрин, сообразив после непродолжительной паузы, что он совершенно не владеет языками.
Незнакомец повторил фразу, добавив к ней еще несколько слов, не внёсших, впрочем, никакой ясности в создавшуюся ситуацию.
– Тебе чего надо-то? Бутылку, что ли? – и добродушный, в общем-то, Алексей Михайлович, залпом допив пиво, протянул опорожненный сосуд англичанину.
– No! No! – яростно замахал руками "Ватсон", видимо несколько оскорблённый тем, что его неправильно поняли, и обрушил на ничего не понимающего Пиндюрина новый поток чисто английской тарабарщины.
Он долго ещё что-то пытался объяснить, отчаянно жестикулируя и рисуя на песке какие-то фигуры, пока вконец очумевший Пиндюрин морщил лоб, пытаясь разобрать хоть что-то, вспомнить хотя бы слово из когда-то изучаемого им языка. Впрочем, несколько слов он всё-таки вспомнил, но они не внесли никакой ясности.
– Слышь ты, чего пристал? Я не понимаю ни бельмес. Я те говорю, не шпрехаю я, понял?
Но англичанин не унимался.
– Ты, бляха муха, охренел что ли, мать твою … Я те по-русски говорю, не андестенд я.
"Ватсон" вдруг замолчал и уставился на Пиндюрина круглыми глазами.
– А, понял наконец-то? То-то же! Я только по-русски шпрехаю. Ты по-русски можешь?
Англичанин молчал.
– Я те говорю, ты по-русски можешь? – закричал Пиндюрин, втайне, видимо, надеясь, что усиление громкости произносимых им фраз способно таки разрушить языковый барьер.
– …!
– Ну, рашн, рашн!
– …!
– Послушай сюда. Ты это, как его, дуюспикинглиш? – продемонстрировал Алексей Михайлович свои познания в английском.
– Yes! Yes! – оживился англичанин.
– Ну вот, видишь! – обрадовался было Пиндюрин, но тут же понял, что зашёл в тупик. Потому что кроме "рашн" и "дуюспикинглиш" в его утомлённом мозгу крутилась только одна единственная и, по всей видимости, совершенно бесполезная в данной ситуации фраза про то, что "Москоу из кэпитэл оф Раша", и больше ничегошеньки. – Ес, ес… а я вот не ес ни бельмес. Я рашн ес, понял?
– …
– Какой же ты бестолковый, мать твою… Я рашн спикинглиш… дую.… Понял?
Оба собеседника, отчаявшись найти взаимопонимание, пробурчали что-то каждый на своём языке, отвернулись друг от друга и уткнулись взглядами в начерченные на песке фигуры.
Пауза затянулась.
– Пиво будешь? – пошел на сглаживание международного конфликта Алексей Михайлович, доставая из сумки, стоящей тут же на скамейке, бутылку и протягивая её неожиданному знакомому.
– No.
– Да не, полная. Угощаю.
Англичанин смотрел то на Пиндюрина, то на протянутую ему бутылку, видимо, пытаясь сообразить, что от него хотят.
– Опять не понимаешь? Сейчас… как это… – Пиндюрин никак не мог подобрать из своего запаса английских слов подходящее, но вдруг его осенило. – Халява, сэр!
Изумлённый англичанин молча принял дар загадочной русской души и, не найдя чем открыть пробку, снова уставился на своего собеседника.
– Дай сюда! Вот лох американский, бутылку открыть не может, – Алексей Михайлович взял назад сосуд и, открыв его зубами, снова протянул иностранцу.
Несколько минут они молча пили пиво, а когда допили, снова повернулись друг к другу. Международный конфликт был улажен.
Не зная, как донести до не владеющего языками русского столь важную информацию, "Ватсон" достал из саквояжа толстую картонную папку и протянул её незадачливому полиглоту.
– Что это? – спросил Пиндюрин, озадаченно принимая ответный дар из рук иностранца. – Зачем это? – но англичанина рядом уже не было.
Не было его и в ближайших окрестностях, он исчез, растворился в пространстве так же неожиданно, как и появился.
Некоторое время Пиндюрин так и сидел, то озираясь по сторонам, то разглядывая папку, потом решился и раскрыл её. Ничего, на первый взгляд, ценного в ней не оказалось – какие-то листы бумаги, исписанные ровным каллиграфическим почерком, эскизы, схемы и чертежи какого-то устройства, напоминающего швейную машинку "Зингер", скрещенную с этажеркой, только более крупных размеров. Всё было изложено аккуратно, по-английски, и совершенно непонятно. Любой другой, нормальный человек выбросил бы всю эту макулатуру, но природное чутье на интригу заставило Алексея Михайловича заботливо сложить всё обратно, завязать тесёмки и спешно отправиться домой, предвкушая новое загадочное приключение.
Дома, удобно устроившись за столом и вооружившись англо-русским словарем, тетрадкой и ручкой, Пиндюрин принялся за перевод текста на нормальный, доступный ему язык. Провозившись несколько часов и изрядно попотев, Алексей Михайлович осилил-таки титульный лист сочинения, вызвавший у него самые противоречивые чувства. Трудно было принять это всерьёз и допустить, что изложенное на титуле не есть бред сумасшедшего. Или, что еще хуже, попытка разыграть доверчивого Пиндюрина и, втюхав ему явную туфту, затем от души посмеяться над ним. Любопытство взяло верх, и, поразмыслив немного, Алексей Михайлович решил разобраться хорошенько с сочинением, а затем уж решить, что делать с этим дальше.
А на титульном листе было написано следующее: "Полное и подробное описание устройства, принципа действия и порядка сборки машины времени с перечнем всех деталей и запасных частей, а так же с приложением чертежей, эскизов и схем. Сочинение Герберта Уэллса, которое он, будучи в здравом рассудке и твёрдой памяти, самолично передаёт потомкам, что само по себе, является неоспоримым доказательством реальности путешествий по времени и существования вышеназванной машины. Лондон. Год 1899-й".
III. Испытание
Ни профессор Нычкин, ни Хенкса Марковна никак не отреагировали на стук в дверь, они продолжали работать с видом людей, занимающихся архиважным для человечества делом. Женя уж было подумал, что ему послышалось, как стук повторился снова, дверь приоткрылась – и в комнату просунулась круглая, как бильярдный шар, с обширной лоснящейся лысиной в обрамлении жиденьких всклокоченных волос, сладко улыбающаяся во все зубы голова.
– Здрасьте, – произнесла голова, вплывая во внутреннее пространство кабинета и втаскивая за собой такое же круглое тело. Мягко ступая по видавшему виды паркету и беспрерывно одёргивая нижний край выцветшей от возраста футболки, тело неуверенно, то делая два больших шага вперёд, будто переступая невидимые лужи, то останавливаясь и переминаясь с ноги на ногу, то отступая назад и неожиданно снова два больших шага вперёд, проследовало на середину комнаты, кланяясь во все стороны. Потоптавшись какое-то время в центре, и одними глазами, не поворачивая головы, оглядев всех присутствующих, тело влажными от волнения ладонями пригладило остатки растительности на голове и, резко повернувшись, направилось к Жене. Почему оно выбрало именно его? Может потому, что Резов был единственным из присутствующих, кто наблюдал за всеми его действиями с нескрываемым любопытством. Подойдя к столу, и завалившись на него всей своей массой, посетитель нагнулся к самому Жениному уху и произнес заговорщицким шепотом.
– Вам чрезвычайно повезло!