Никогда еще молчание жены не действовало на Гольцова так отрезвляюще. Сначала ему стало жарко, потом – резко холодно, через пару минут на лбу выступила испарина, а сердце заколотилось так, что впору было класть под язык таблетку нитроглицерина. "Неужели я вчера ей рассказал про Жанку?" – растерялся Анатолий Иванович и почувствовал себя обложенным со всех сторон. И главное, спросить было некого: Анну – опасно, Мельникова – тоже, Игоря вчера с ними не было… Оставалась одна Жанна, но сама мысль, что ему сейчас придется набрать ее номер и задать этот вопрос, приводила его в ужас. Ему казалось, что любой интерес с его стороны может быть истолкован ею превратно, и тогда на самом деле ему придется обороняться уже от нее.
Оставлять все так, как есть, Гольцову было страшно. Как ни крути, Жанка – единственная, кто мог стать его союзником в данном вопросе. И если вчера он действительно что-то брякнул, то ее положение, должно быть, ничуть не лучше его собственного. Осознав, что выбора нет, Анатолий Иванович позвонил Жанне.
– На проводах, – после первого вызова откликнулась та и замолчала.
– Жан, – промычал Гольцов, – спасибо за вчерашний вечер. Все было, как всегда, прекрасно: гостеприимно, по-домашнему…
– А я-то думала, ты по делу, Толян, – бесцеремонно прервала его Мельникова.
– По какому? – Анатолий приготовился к худшему.
– Мокасы твои у нас, – пояснила Жанна и тут же "подколола" бедного Гольцова: – Или тебе белые тапочки больше нравятся?
– Тапочки? – повторил за Мельниковой Анатолий и беспомощно посмотрел на ноги.
– Ну да, ты да Колян вчера так набрались, что…
– Я понял, – заторопился прервать Жанну Гольцов, чтобы поинтересоваться: – Скажи, я у вас там не очень наследил?
– О-о-о-чень, – захихикала Мельникова. – Все пучком, Толян. Бывает. За мокасами зайдешь?
– Сейчас?
– А ты что, не на работе? – мигом смекнула Жанка и тут же предложила: – Тогда давай сейчас. Заодно поправлю тебя…
– Нет, – как мог твердо отказался Анатолий Иванович и пообещал, что скоро придет.
– Давай, жду, – по-товарищески сообщила Жанна, и в голосе ее не прозвучало никакой особенной томности, которая могла бы насторожить Гольцова. Наоборот – он даже немного успокоился, услышав это "Давай, жду", столь типичное для прежней Мельниковой, легко открывающей дверь всякому, кто в нее постучится.
Воспряв духом, Анатолий Иванович нацепил старые шорты, пляжные сабо, темные очки и без задней мысли отправился к Мельниковым. Подъездная дверь была открыта. Гольцов медленно поднялся на пятый этаж и позвонил. "Заходи-и-и!" – донесся до него Жанкин голос, дверь оказалась не заперта. В прихожей никого не было. "Я сейча-а-ас!" – откуда-то прокричала Мельникова, и ровно через секунду она стояла перед соседом в накинутом на голое тело халате, сквозь шелковую ткань которого топорщились два острых соска.
Анатолий с трудом отвел от них взгляд и, опустив голову, пробормотал, глядя себе под ноги:
– Я за мокасинами.
– Не вопрос, – ухмыльнулась Жанка и, присев на корточки, вытащила откуда-то гольцовскую обувь и поставила перед ним со словами: – Может, надеть? Я могу. – Она подняла голову и посмотрела на гостя снизу вверх, не поправляя соскользнувшего с плеча халата. – Ты че, Толян?
Гольцов молчал.
– А-а-а, – как ни в чем не бывало протянула она, заметив, куда направлен взгляд Анатолия. – Сползает, сволочь. Натуральный шелк. Потрогай. – Жанна протянула ему край халата, настолько короткого, что сразу стало видно все, что под ним скрывалось.
– Не надо, – тяжело дыша, отказался Гольцов.
– Почему? – Мельникова выпустила ткань из рук и, переступив через мокасины, подошла к нему так близко, что он увидел черные точки вдоль вытатуированной линии бровей. – Понюхай, – прильнула к нему Жанна и подставила шею. – Вкусно?
– Нормально…
– Вку-у-сно, – прошептала она и, ловко обернувшись, прижалась к Гольцову спиной, моментально определив степень его возбуждения. Удостоверившись рукой в том, что она не обманывается, Жанна настойчиво взяла Анатолия за руку и положила ее себе на грудь. – Чувствуешь?
Гольцов не проронил ни слова, лихорадочно соображая, что делать дальше.
– Да забудь ты про нее, Толян… Всего-то и делов… – понесла Жанка какую-то чушь. Но Анатолию было не до этого, он даже не понимал смысла того, что та произносит. Единственное, в чем он признавался себе честно, так это в остром желании нагнуть Мельникову и, задрав халат, сделать то, на что она ему недвусмысленно намекает.
При мысли, что это можно сделать здесь и сейчас, Гольцов застонал и положил Жанне руки на плечи, нажимая на них достаточно сильно, чтобы та поняла, чего он от нее хочет.
– Так? – оглянулась на него Жанка и, прижавшись еще сильнее, потерлась ягодицами о выпирающее сквозь шорты мужское достоинство.
– Та-а-ак, – прорычал Анатолий и резко рванул молнию, чтобы наконец-то высвободить набухший член, но войти в Мельникову не успел: из глубины квартиры послышался голос Николая Николаевича:
– Жан-на-а-а!
– Блин… – простонала Жанка и тут же выпрямилась: – Проснулся.
– Он что, дома? – обомлел Гольцов и в недоумении уставился на отважную соседку.
– Дома, – буркнула та. – Всю ночь блевал, сволочь. Думала, хоть сейчас отдохну… Ан нет "Жанна-а-а!" Че? – проорала Мельникова в ответ и, обернувшись к Анатолию, прошептала: – Иди в зал. Он не встанет, так и будет лежать полдня. А мы тихо, – глаза ее плотоядно сверкнули, она манерно облизала губы и поправила на себе халат. – Подождешь?
– Нет.
– А че так? Колю испугался? – В голосе Жанны появилась какая-то вызывающая хрипотца.
– Я так не могу, – признался Гольцов. – Это нехорошо.
– Тогда как хорошо?
– Не здесь…
– А где? – Жанне очень хотелось, чтобы Анатолий назвал конкретное место, поэтому она медлила, не отзываясь на призывные крики Николая Николаевича. – Где?
– Где скажешь. – Гольцов сдался, а Мельникова просияла от счастья.
– Иду-у-у! – прокричала она, а потом впилась Анатолию в губы, умудрившись засунуть тому в рот свой язык.
– Перестань, – высвободился Гольцов и нагнулся за мокасинами.
– Не перестану, – предупредила его Жанка и заскользила по паркету в сторону спальни. – Че орем, Коля?! – поприветствовала она мужа. – Опять, что ли, тошнит?
– Кто заходил? – Мельников безошибочно определил, что в квартире кто-то был.
– Толян, – ответила Жанна и даже не покраснела. – Мокасины забирал.
– А-а-а, – протянул Николай Николаевич и поморщился, видимо, припоминая свои ночные бдения. – Свари жижку. Вот здесь печет. – Мельников положил руку на грудь.
– А хер ли ты, Коля, столько пил? Я те че всегда говорю: сто-парь! Налил свои сто пятьдесят и тяни весь вечер.
– Я так и собирался…
– Ты, Колян, на Гольцова-то не смотри. Он мужик молодой. Не чета тебе. Он пузырь вылакает, а ему хоть бы хны, болтает только лишнего и слюни пускает. А в остальном, – Жанна даже зажмурилась, – в остальном – че такое сорок пять, а че такое шестьдесят пять?! В сорок пять мужик мясо жрет, а в шестьдесят с хвостом – жижку просит. Сварю я тебе твою овсянку, не смотри на меня, как дитя на титьку.
– Ну неужели нельзя это сделать как-то по-другому? – обиделся на жену Николай Николаевич, как ребенок, нуждавшийся в материнской заботе. – Просто пойти и сварить без этих "сорок пять – шестьдесят пять".
– Да сварю я, сварю, – миролюбиво проворчала Жанна, отправившись на кухню, и, стоя возле плиты, обдумывала, ГДЕ и КОГДА все должно случиться. А в том, что это произойдет, она была уверена, оттого-то в ее голове звучали фанфары, а сердце в груди переворачивалось, как неваляшка, – вверх-вниз, вверх-вниз. От этого "вверх-вниз" по Жанниному телу бродили жаркие волны, заставляя ее снова и снова перебирать в памяти все, что происходило сегодня в прихожей. В этом смысле она была похожа на всех женщин, испытывающих наслаждение от внутреннего созерцания особенно возбуждающих подробностей. И эти подробности мешали ей сосредоточиться на процессе приготовления живительной овсянки, почему-то упорно именуемой Николаем Николаевичем жижкой.
– Жан-на! – подал голос в очередной раз Мельников и, не дождавшись, поднялся с постели, чтобы, кутаясь в теплый махровый халат, доплестись до кухни, где, судя по всему, эта бестолковая Жанка сгубила овсяную панацею, о чем свидетельствовал доносившийся до Николая Николаевича запах подгоревшей каши. – Жанна, – проскрипел бледный до желтизны Мельников и потер лысину, встав у жены за спиной.
– А! – вздрогнула Жанка и обернулась к супругу. – Блин, напугал меня! Совсем, что ли?
– У тебя горит, – печально произнес ослабевший Николай Николаевич и присел на барный табурет. – Мне кажется, наш образ жизни мало похож на здоровый.
– Ваш – не знаю, мне мой нравится. – Жанна начинала просто лютовать, когда Мельников пускался в долгие рассуждения о том, что есть здоровье и каковы пути его сохранения и приумножения.
– Ты не права. Сырокопченая колбаса, спиртное, фрукты вперемешку с овощами, майонез в салатах – все это не что иное, как вредные привычки. А ведь ты знаешь, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу.
– А че ж ты вчера, Колян, про это забыл?! – с издевкой поинтересовалась Жанна, упершись рукой в бок. Другой она продолжала помешивать кашу, явно уже не имевшую ничего общего со здоровым питанием.
– К сожалению, – вздохнул Николай Николаевич и скрючился, как будто его пронизала острая боль.
– Че ты корчишься? – возмутилась Мельникова. – Ну вот че ты корчишься?
– Я не корчусь, – еле выдохнул тот и с трудом выпрямился. – Мне кажется, у меня аппэндицит.
– У тебя, Колян, не аппэндицит, – передразнила его Жанна, – у тебя уже старческое слабоумие. Понимаешь? Сла-бо-у-ми-е. Повторить?
Мельников промолчал.
– Сколько можно, Коля?! – всплеснула руками Жанка. – Ну сколько можно? Ты же не дэбил? Ну а раз не дэбил, то как я тебе говорю, так и делай! Иначе – вали к своим родственникам, пусть они из-под тебя, – Мельникова на секунду запнулась, подыскивая нужное выражение, чтобы побольнее задеть мужа, и выпалила: – Продукты твоей здоровой жизнедеятельности выносят. Вот так вот берут… – Она схватила кастрюлю с пригоревшей кашей, – и выносят! Смотри! – Жанна швырнула ее в мусорное ведро. – Говно, а не кастрюля. Все пригорает, – попутно прокомментировала она свой поступок и включила электрический чайник. – Это тоже говно!
– Ну так возьми и его выкини. Не ты ж его покупала.
– Я бы такое дерьмо никогда не купила!
Последняя фраза окончательно вывела Мельникова, всегда покупавшего, как он считал, самое качественное, а потому самое дорогое, из равновесия. Он медленно поднялся с табурета, подошел к жене и тихо, зато невероятно четко, произнес:
– Я к тебе не навязывался. Силком замуж не тянул. Не хочешь со мной жить, не живи. Но оскорблять и унижать меня в моем собственном доме я не позволю. Не позволю!
– Че? – Жанна сделала вид, что недослышала.
– Не че, а что, – так же тихо произнес Николай Николаевич.
– Ты че, Коля, – Жанна изменилась в лице, – угрожать мне вздумал?
– Я никому не угрожаю. – Мельников переступил с ноги на ногу. – Я просто требую уважения к себе.
– Ах, уважения к себе?! – распалилась Жанна. – Ну тогда слушай меня внимательно. Значит, блевотину за тобой всю ночь убирать – это не уважение? Пипирку твою дергать каждый вечер, чтоб хоть как-то тебе было приятно – и это не уважение? По первому зову нестись – тоже? А че ж тогда, Коля, у тебя уважение? Когда твоя жена тебя всю жизнь попрекала, что денег мало приносишь? Когда твои собственные дети к нам на свадьбу не пришли? Когда до сих пор из отца тянут? Это уважение?! – Жанна перевела дух, а потом медленно проговорила: – Тогда хреначь, Колян, в свою Дмитровку, а обо мне забудь. Я баба молодая, жизнь еще устрою. И унижать себя не позволю. Не один ты у нас гордый. Понял?
Мельников стоял молча.
– Я не слышала, – грозно напомнила Жанка и смерила мужа взглядом с ног до головы. – Ты понял?
– Я понял, – очень спокойно ответил Николай Николаевич. – Я понял, что женился на женщине, которую не люблю. Я просто запутался. Мне всегда казалось, что в тебе очень много наносного, но я был уверен – внутри-то ты настоящая. А ты так…
– Как? – с презрением спросила Жанна.
– Так… – Мельников собрался с духом и выговорил: – Дешевка.
– Сука ты, Коля, – только и вымолвила Жанна, а потом плюнула в лицо мужу и завизжала: – Ненавижу тебя! Всеми фибрами души ненавижу. Утром на тебя смотрю – и ненавижу. Как ты ешь, ненавижу. Всего тебя ненавижу…
– Спасибо за честность, – через силу усмехнулся Николай Николаевич и, не вытерев лица, ушел в комнату, куда еще какое-то время доносились Жаннины проклятия и ругательства. Когда же та успокоилась, Мельников подошел к окну и внимательно посмотрел вниз: выброситься? Один шаг – и все. Все равно в такой жизни нет смысла. "В такой – нет, – резонно заметил Николай Николаевич. – Но ведь другую-то никто не отменял! Просто жить надо так, как хочется. И с кем хочется. По-честному надо жить. Для себя". "По-честному" получалось одному, и Мельников практически согласился с собой в том, что следующий шаг должен стать решительным. Надо просто взять и сказать Жанне: "Хватит".
– Хватит, – произнес вслух Николай Николаевич и прислушался: в этом его "хватит" не было никакой убежденности. – Хватит, – уже потверже повторил Мельников, а потом еще несколько раз, пока сам не поверил в то, что хватит. Преисполненный решимости, он собрался выйти в гостиную, к Жанне, чтобы, не откладывая в долгий ящик, сказать ей все. Но не успел, потому что та предстала перед ним с тарелкой дымящейся каши в руках:
– На вот. Твоя жижка. Ешь.
– Я не буду, – гордо отказался Николай Николаевич и отвернулся от жены.
– Хватит крыситься, Коля! Побазарили – и хватит. Ты – мне, я – тебе. Сам виноват, не надо было доводить меня до белого каления. Я ж женщина страстная, – пропела Жанна, подлизываясь: – В сердцах че только не скажу. Ты, между прочим, тоже не лучше! Я тебя дешевкой не называла.
Мельникову все, что говорила жена, показалось полным безумием. Плюнуть в лицо, визжать, проклинать, по ее мнению, даже в сравнение не шло с тем, как ее оскорбили: "Дешевка".
– Дешевка и есть, – повторил Николай Николаевич, откуда только силы взялись.
– Ну и ладно, – защебетала Жанка. – Дешевка так дешевка. Зато верная и надежная. Куда ты без меня, Коля?
– Туда же, куда и ты, – мстительно напомнил Мельников: – Жизнь устраивать.
– Да устраивай ради бога, – не стала возражать Жанна, заранее чувствуя себя победительницей. – Сколько угодно! Желудок-то тут при чем? Сам же знаешь: война войной, а обед – по расписанию.
Последний довод показался Николаю Николаевичу вполне убедительным: он даже взял из рук жены тарелку, но, заметив, как Жанна самонадеянно расплылась в улыбке, тут же швырнул ее в стену, намеренно целясь в репродукцию картины Сальвадора Дали "Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения". К ней его жена относилась с особым пиететом, искренне считая фигуру спящей женщины точной копией собственной.
– Че ты творишь?! – завизжала Мельникова, оскорбленная в своих самых лучших побуждениях: сама сварила, сама принесла, первой пошла на мировую – и тут на тебе: выстрел в цель. Возмущению Жанны не было предела – Николай Николаевич, с ее точки зрения, переступил все мыслимые и немыслимые границы. Поруганная женская душа жаждала мести, но, рассудила Жанка, предпочитавшая высокопарные цитаты: "Это блюдо, которое лучше подавать остывшим". "Вот я тебе его и подам!" – мысленно возликовала Мельникова, имея в виду Гольцова, и неожиданно и для себя, и для мужа успокоилась: – Убери за собой, придурок! – приказала она и выскользнула из комнаты.
– Сама убери! – выкрикнул вслед жалкий в своем протесте Николай Николаевич и начал собираться в Дмитровку.
Заметив, что муж собирает вещи, Жанна обрадовалась. Вопрос "где?" решился сам собой. Никаких сомнений больше не было. Достаточно было только дождаться, когда эта старая перечница выметется из дома, чтобы можно было продолжить то, что так бездарно оказалось прервано этим блеющим "Жан-на!". "Давай быстрее!" – мысленно подгоняла супруга Мельникова, наблюдая, как тот тщательно упаковывает вещи, причем в таком количестве, которое свидетельствовало о намерениях переехать в загородный дом как минимум на неделю. "Вот уж я оторвусь!" – пообещала самой себе Жанна и миролюбиво поинтересовалась:
– Ты надолго?
Мельников не ответил.
– Я, между прочим, с тобой, Колян, разговариваю…
Николай Николаевич никак не реагировал на попытки жены возобновить общение.
– Не хочешь – как хочешь, – отмахнулась та и присоединилась к сборам, не забывая контролировать, что еще нужно взять в Дмитровку: – Продукты я тебе сложила, щи перелила, кефир, масло… Огурцы, зелень там есть… Колбасу возьмешь?.. Можешь не брать, она вредная… Кстати! – вспомнила Жанна, бродя по квартире, – постельное белье. Обратно поедешь – собери грязные полотенца и постель, надо выстирать.
– Я не приеду… – предупредил ее Мельников, складывая в сумку очередной пакет.
– Приедешь, – усмехнулась Жанна. – Поживешь там недельку-другую, соскучишься и приедешь. А то я тебя не знаю!
– Не знаешь. – Николай Николаевич пытался как-то сопротивляться.
– И Аньку с собой еще возьми, – неожиданно ополчилась она на подругу. – Пусть тоже воздухом подышит. Та еще работница!
– Я бы пригласил, – ответил Мельников, – только разве она поедет? У нее же семья, муж…
– У меня – тоже, – напомнила супругу Жанна.
– Бывший муж и бывшая семья…
– Откуда ты знаешь? Может, и у нее – бывший муж и бывшая семья?
– Не дождешься! – На секунду оторвавшись от сборов, процедил Мельников и странно посмотрел на жену. – Не по Сеньке шапка.
Над словами мужа Жанка даже раздумывать не стала, просто ушла в спальню, из окна которой был виден двор, уставленный машинами: некоторые жильцы возвращались домой на обед. Дождавшись появления Мельникова внизу, Жанна распахнула окно и легла грудью на подоконник.
– Пока, Колян! – радостно проорала она мужу и дружелюбно помахала: – Доедешь до Дмитровки, пришли сэмэсэ (она категорически отказывалась произносить это слово по-другому).
Николай Николаевич сделал вид, что не слышал, уселся в машину и через пару секунд выехал со двора. Тогда Жанкино сердце забилось с такой скоростью, что ей на какое-то мгновение стало не по себе. Но радость, охватившая Мельникову, была столь велика, что сосредоточиться на странных ощущениях в груди Жанна просто не успела, потому что думала только об одном: "ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС".
– Толян, – рвущимся голосом выдохнула она в трубку, – приходи.
– Куда? – Гольцов не сразу сообразил, о чем говорит Жанка, ее звонок вырвал его из крепкого дневного сна.
– Ко мне… Мой в Дмитровку уехал. Хата свободна. – Мельникова пыталась шутить, но по голосу чувствовалось – она нервничает.
– Я не приду, Жан, – отказался Анатолий. – Я не могу у вас. Это как-то не так.