Под костюмом хирург надел на нее сбрую, которую лет тридцать назад назвали бы "сексуальным ансамблем". Анри с большим трудом выпростал девушку из черных кружев. Теперь Магали сидела на диване совершенно голая, и при виде этой несказанной красоты в его квартире Анри показалось, будто ему впрыснули в кровь чистый спирт. Волна жара, блаженно-мучительная, захлестнула его всего, он взял Магали за руку и хотел увлечь ее в спальню. Но тут сработал какой-то коровий инстинкт: девушка воспротивилась. Анри просипел "идем, ну, идем же, давай…" и сам не узнал своего голоса. Магали скорчилась на диване. Анри почувствовал, как под напором обиды открываются в мозгу шлюзы раздражения, и вспомнил, что говорил ему хирург насчет того, как с ней обращаться. Он влепил Магали затрещину, та, взвизгнув, еще глубже забилась в уголок дивана, и Анри тотчас пожалел о том, что сделал. Черт побери! Драться - это совсем на него не похоже. Он склонился над ней и зашептал "извини, извини, я не хотел". Потом стал целовать ее лицо, шею, а рука между тем уже ласкала груди, живот. Это было восхитительно. Машинально он протянул ей еще кусок сахара, но она отвернула голову. Анри расстегнул ширинку и вынул член. Он не знал, будет Магали сопротивляться или нет, прижал ее локтем, чтобы не слишком дергалась, и все повторял "ну пожалуйста, ну пожалуйста…"
Вечерело. Движение на улицах становилось все оживленнее. Приглушенный гул автомобильных пробок наполнил квартиру. Анри поднялся, посмотрел на Магали, дал ей кусок сахара, и она взяла его. Ему было скверно, он чувствовал себя эсэсовцем, внезапно постигшим подлинную суть фашистской Германии. Он спросил: "Хочешь принять душ?" Магали не ответила. Она встала, пустила длинную струю прямо на пол, ушла в тот же угол и, привалившись к стене, уснула.
4
Прошло несколько дней, и Анри пришлось выйти на работу. Он с трудом привыкал к присутствию девушки, то есть коровы, ну, в общем, Магали. После происшедшего на диване какая-то странная тяжесть, вобравшая в себя чувство вины, стыд и желание, поселилась в сердце и пробивала ход к самой его середке. Трогать девушку он больше не смел, говорил с ней смущенно-ласково, тоном, который, как ему казалось, мог успокоить пугливую корову. Обихаживал он ее старательно, каждый вечер мыл в ванне (в первый раз она боялась, но потом сама вошла во вкус и соглашалась выйти из воды только за кусок сахара в награду). Поскольку она не могла управлять своими сфинктерами, он, уходя, оставлял ее голой или, если было холодно, надевал на нее верх от тренировочного костюма. По утрам он отводил ее в кухню, предварительно застелив пол газетами и поставив в углу большое зеленое ведро с кормом. Возвращаясь после работы, кричал с порога: "Это я! Я дома!", открывал дверь кухни и заставал Магали либо спящей, либо жующей. Пока он убирался в кухне и запихивал грязные газеты в мусорный мешок, ей разрешалось погулять по квартире. Чаще всего она по привычке сама шла в ванную и ждала его там. Он наполнял для нее ванну, рассказывая, как прошел день, потом сажал девушку в воду и мыл ей волосы и тело пенистым гелем "два-в-одном" с ароматом смородины, от которого, по мнению Анри, кожа у нее становилась изумительно нежной. Он сам вытирал ее большим купальным полотенцем, подогретым на батарее, аккуратно чистил ей зубы и наносил на лицо немного увлажняющего крема. После этого Анри включал телевизор, смотрел новости, потом фильм. Магали топталась по комнате, без интереса поглядывала на происходящее по ту сторону оконного стекла, пила из раковины в кухне, где он всегда оставлял для нее свежую воду. Сколько раз Анри надеялся, что она сядет к нему на диван, что ей тоже захочется его тепла, но она, похоже, совсем в этом не нуждалась.
От ежедневного лицезрения нагого тела Магали и жгучих желаний, не находивших утоления, тоска, точно раковая опухоль, разрасталась день ото дня, заполняя собой мир Анри. Время шло, и он чуть-чуть осмелел. Теперь он решался погладить Магали, задержать руку на ее груди или ягодицах. Он заказал и прочел два-три практических пособия о коровах, но ни в одном не рассматривались психологические аспекты. Что ж, может быть, и вправду ни разума, ни сознания, ни психологии у коров нет вовсе. Анри решил попробовать приучить Магали к своей собственной наготе и стал ходить дома голым, задевая девушку то плечом, то бедром при каждом удобном случае, которых в их повседневной жизни хватало, и надеясь таким образом пробудить в ней подобие человеческого желания. Ничего не произошло, но, чувствуя, как колоссальная обида глыбой давит на желудок, Анри все же не мог смириться с мыслью, что только путем грубой силы возможно более интимное сближение с коровой. Случалось, вечером он мягко подталкивал ее в спальню и усаживал на кровать. Потом принимался оглаживать по спине, нахваливая атласную кожу и точеные плечи, а про себя думал, что, может быть, в конце концов, она полюбит эти движения, эти интонации. Однако что массаж, что комплименты имели не больше успеха, чем соприкосновения тел, и не вызывали у Магали ничего, кроме полнейшего, на его взгляд, безразличия.
Отчаявшись, Анри однажды даже залез к ней в ванну, но и тут был облом, он понял это, пролежав минут десять в остывающей воде. Тогда он застонал "я не могу больше, не могу, понимаешь, я от тебя с ума сойду!" Ему все осточертело, он устал быть добреньким, устал разговаривать ласково. "Сколько я для тебя делаю, а от тебя я что имею?" - сказал он еще и понял, что если хоть минуту лишнюю пробудет с ней в тесной ванной, это плохо кончится. Он ушел, оставив ее в ванне одну, не расчесав ей волосы, не почистив зубы, не намазав увлажняющим кремом. Лег в постель, но заснуть никак не мог. Он был в ярости.
Наутро он нашел девушку спящей на полу ванной и разозлился. Загнал ее пинками в кухню, прикрикивая "пошла, пошла!" и отправился на работу. Вернувшись вечером, он открыл дверь кухни, чтобы выпустить Магали на вечернюю прогулку, но у него вдруг окончательно пропало желание быть добрым. Да, он обиделся, да, он не в духе, а кто виноват? Магали направилась в ванную, но ему больше не хотелось ее мыть, и видеть ее тоже больше не хотелось. Все равно на него это больше не действовало. Он огрызнулся: "Чего тебе? чего ты тут дожидаешься?" И выгнал ее из ванной.
Он стал злым. Присутствие девушки в доме раздражало его все сильней. Он почти совсем перестал за ней ухаживать. Корм, вода, газеты - и будет с нее. Раз или два он позвонил хирургу и спросил, нельзя ли вернуть девушку пораньше, но тот ответил, что опыт должен продлиться не меньше трех месяцев. Анри пришлось смириться. Он стискивал зубы. Еще больше месяца.
5
Оставшиеся недели стали самыми мрачными и унылыми в мрачной и унылой жизни Анри. Он ни на что больше не надеялся, он окончательно разочаровался в Магали и в любви вообще. За окном темнело все раньше, становилось все холоднее, пришла зима, и Рождество стало очередным тяжким испытанием. Анри встретил его один у себя дома, с коровой, брезгливо обнюхивавшей вчерашний корм. Он выпил, наутро проснулся с больной головой, опять выгнал девушку из ванной, да еще и наорал на нее "ты мне осточертела, видеть тебя не могу!" Она убежала в кухню, Анри остался в гостиной. За окном толпы людей, навьюченных свертками, подарками, тортами и пирожными, обремененных горластыми чадами и мелочными заботами, медленно двигались в серой мгле 25 декабря. Анри покачал головой, он презирал их и презирал себя, жизнь - тупик, хоть целый век бейся лбом о стену. Он пошел в кухню, взял кусок хлеба. Магали смотрела, как он входит и выходит, но он ничего не сказал ей. Ему осточертела грязь в кухне, осточертел этот запах, он сказал себе, что надо будет убраться здесь как следует, но пока на это не хватало духу.
Он решил весь день бездельничать. Немного посмотрел телевизор, побрился, попытался вздремнуть после обеда. Ничего не хотелось. Он взял несколько досье на клиентов и принялся подчеркивать зеленым карандашом положительные данные, а красным - отрицательные. У него это хорошо получалось, очень аккуратно. Он встал с чувством удовлетворения: как-никак славно поработал. Ему стало получше, на горизонте событий его жизни, кажется, все же вырисовывался какой-то смысл. Он снова пошел в кухню взять еще хлеба. Магали стояла у окна, устремив неподвижный взгляд в пелену зимнего тумана. Желтый свет от фонаря падал на ее лицо. Что-то было не так, Анри сразу заметил, что-то блеснуло на щеке девушки. Он подошел поближе и увидел, как крупные слезы катятся по нежной коже и падают одна за другой на пол. Она плакала.
Эпилог
Через несколько дней Анри отвез корову хирургу. Он не счел нужным распространяться о слезах и оставил это при себе. Хирург побил корову, загоняя ее в стойло.
- Я думаю, надо как-то решать проблему гигиены, - сказал он. - Такую девушку все же трудно содержать в домашних условиях.
Анри согласно кивнул и спросил, что станется с "опытным образцом".
- С ней-то? Она, знаете ли, не молочной породы, но мясо у нее отменное. С бойнями у меня договоренность.
Анри подумал, что дело у хирурга поставлено наилучшим образом.
МЕДВЕДЬ, КУКУШКА, ШЕРШЕНЬ, КВАКША
Величие
Почтеннейший и достойнейший Мун-Джун Младший, чья мудрость пятикратна, великий координатор инь и ян, сын зайца и брат свиньи, свояк выдры, племянник змея и отец дракона, открыл ему все, что можно узнать о боли. За время учебы в "Школе волны, накатывающей с гор и затем отступающей" не осталось мускула, который бы он не порвал, сустава, который бы не вывернул, кости, которую бы не сломал, он резал ему кожу, выкалывал глаза, вырывал ногти, прижигал электрическим током тестикулы, вспарывал живот и смещал позвонки один за другим, точно костяшки домино. И все это Брюс вытерпел с ледяным хладнокровием, ставшим впоследствии краеугольным камнем его славы.
Его фильмы, его повадка молодого кота и смазливая мордочка, словно сошедшая с гравюры династии Хань (прямой нос, собранные на затылке волосы и три вертикальные морщинки между глаз, создававшие выражение сосредоточенной муки), принесли ему больше денег, чем он когда-либо мог надеяться. Достаточно денег, чтобы подписывать, не моргнув глазом, чеки с семью нулями, достаточно, чтобы перед ним ходили на цирлах в Национальном банке инвестиций (НБИ, 100–150 авеню Ганса-Иоахима де Бавьера, 25680, Женева), и, наконец, главное, - достаточно, чтобы заполучить в жены Кейт, великолепный образчик красоты по-американски (двадцать четыре года, волосы цвета нуги, лучистые газельи глаза, 175 сантиметров, 50 килограммов, исполнение Баха перед завтраком на белом лакированном рояле "Стейнвей", цитирование Джона Китса в подлиннике, диплом рыночного аналитика, полученный после двух лет в Калифорнийском университете, Лос-Анджелес). Короче говоря, после долгих лет ученичества, когда он терзал свое тело всеми мыслимыми способами и подвергал свой организм самым жестоким тяготам, Брюс жил теперь в роскоши и комфорте, включавших пенные ванны с травами, постельное белье из натурального шелка, светские вечеринки, слова любви и нежный шепот у огромного, во всю стену окна гостиной, коктейль "Космополитен" (шесть колотых льдинок - 4,5 мл водки - 2,5 мл "Куантро" - 4,5 мл клюквенного сока - сок половины лайма) для него и "Шелковый чулок" (шоколад в порошке - 3,5 мл текилы - 3,5 мл белого кофейного ликера - 10 мл сливок - 2 ложки гренадина - 4–5 льдинок) для Кейт. Над раскинувшимся внизу Лос-Анджелесом он показывал ей звезды и посвящал в тайны китайской астрологии (звезда Блохи, белый шлейф Журавля, бледное око Каракатицы…), а она открывала ему американскую культуру, говорила о басовой ноте звука мотора "Харлея Дэвидсона" модели "Найт Спирит 1967", о магнетической притягательности "Кольта-357 магнум", о Роне Л. Хаббарде, чье "Раскрытие и приумножение жизненной энергии у Homo sapiens" она штудировала без устали.
Кейт родила ему двух чудесных детей - самое дорогое, что у него было. Первый был мальчик девяти лет, которого он называл "Мой Маленький Разбойник", вторая - девочка семи лет, которую он звал "Мое Сокровище". Маленький Разбойник пошел в отца разрезом глаз и кошачьей грацией, но унаследовал от матери приторно-нежную американскую душу и потому предпочитал пластмассовых "экшен-мэнов" подвеске из нефрита, которую привез ему однажды Брюс из Гонконга. С Сокровищем же все было наоборот. Ей досталось длинное изнеженное тело матери и ее личико куклы Барби в волшебном домике, а от отца она унаследовала непрошибаемую волю и суховатый ум, который у людей, не знавших ее близко, мог создать ошибочное представление о дурном характере, тогда как на самом деле то был всего лишь, выражаясь словами отца, "дух хорька из старых времен, когда китайские династии царили над всей Вселенной".
Воплощение зла
За тысячи и тысячи километров от сахарного гнездышка Брюса чьи-то ноздри затрепетали от запаха больших денег семьи Ли, и четырех патриархов четырех триад (триады Древней Земли под покровительством кукушки, триады Бурного Моря под покровительством шершня, триады Горячего Ветра под покровительством медведя и триады Неугасимого Огня под покровительством квакши) посетила - редчайший случай - одновременно одна и та же мысль.
Было около 19 часов, 13 октября. Случившееся в небесах диковинное совпадение Марс-Меркурий-Плутон окутало Землю мощным электромагнитным полем. В бухте Су-Хи, на родине Старого Оленя, патриарха триады Неугасимого Огня под покровительством квакши, поднялась на небывалый уровень вода. Деревянный мост был затоплен, и гора черных водорослей росла перед дверью оружейника. В горах И-Хо, на родине Хромого Быка, патриарха триады Древней Земли под покровительством кукушки, в силу невыясненного геологического феномена разломилась скала, перекрыв дорогу к дому массажисток и гостинице, при которой помещались общественные бани. В плодородной долине Са-По, на родине Навозного Паука, патриарха триады Бурного Моря под покровительством шершня, полсотни бабуинов ночью потравили весь урожай риса и нагадили под окнами банка "Народный кредит". Наконец, в лесной глуши Си-Ю, на родине Смеющегося Эму, патриарха триады Горячего Ветра под покровительством медведя, пожар, вспыхнувший у корней пятисотлетнего дуба, в один день добрался до жилья и сжег дотла ресторан и швейную мастерскую.
И вот, в силу всего вышеизложенного, будучи в скверном расположении духа и под пагубным влиянием расположения планет, после демонстрации некоего фильма по каналу TRI, Хромой Бык, Старый Олень, Навозный Паук и Смеющийся Эму решили, что давно пора этому юнцу, без году неделя как перебравшемуся в Соединенные Штаты и жившему там едва ли не роскошнее маньчжурского императора, поделиться с ними своим богатством.
Искушение
Первую попытку предпринял Навозный Паук, патриарх триады Бурного Моря под покровительством шершня.
Навозный Паук был сморщенным старикашкой, кожей намного смуглее большинства китайцев, очень улыбчивым, ласковым со своими многочисленными внуками и известным беспредельной жестокостью к врагам. Он отрядил к актеру шестерых лучших своих людей. Все шестеро прилетели прямым рейсом Гонконг - Лос-Анджелес и прошли через таможню под видом группы автомехаников из Китая, приехавших осваивать ремесло на американских "седанах". Расположившись в верхних комнатах ресторанчика среди обширного ассортимента китайских деликатесов, они разработали план действий.
С наступлением ночи, воззвав к духу шершня и совершив восемьдесят ритуальных действий для открытия энергетических чакр, все шестеро выскользнули в темноту, подобно стайке смертоносных насекомых, и отправились на холмы Беверли-Хиллз, где дул в ту ночь северо-восточный ветер, предвестник удачи. Они вывели из строя систему сигнализации, через приоткрытое окно проникли в гостиную и бесшумно поднялись на второй этаж под равнодушными взглядами персонажей с полотен итальянских мастеров эпохи Возрождения, которые Кейт пыталась копировать в гуаши. Еще тише прокрались они в супружескую спальню, где хозяева почивали на простынях из голубого атласа и витал аромат пенистого геля "Черутти", которым пользовалась молодая женщина. Один из шестерых исключительно силой мысли сделал сухожилия на своей руке твердыми, как камни, и обрушил ее на беззащитно открытый затылок Брюса.
От движения воздуха проснулась Кейт и хотела было вскочить. Ее окружили трое, четвертый приставил к горлу нож и прошептал ей на ухо: "Твой сын у нас. Если хочешь увидеть его живым, пусть твой муж выплатит нам тридцать три процента от своих доходов без вычета налогов. Поняла? Тридцать три процента!"
Хладнокровие
Брюс не стал звонить в полицию. Китайские дела должны решаться между китайцами. Под воздействием боли и волнения сказались долгие годы тренировок на выносливость к страданию в любой форме и его синапсы закрылись наглухо, подобно морским ракушкам в садке, потревоженным приближением краба. Он решил не поддаваться на шантаж, сидеть в гостиной и ждать. Кейт билась в истерике: "Твою мать! Ты что, спятил? Они что угодно могут с ним сделать, мать твою! Я не переживу…"
Супруги дождались телефонного звонка, и мужской голос приказал актеру поторопиться с выплатой. Прошло несколько дней, прежде чем им позвонили снова и дали послушать голос Маленького Разбойника, который хныкал, что "его здесь обижают" и что он "хочет домой".
Брюс не дрогнул, остался сидеть в кресле в гостиной и сделал дыхательные упражнения, чтобы замедлить ритм работы сердца. Прошло еще несколько дней, в течение которых Кейт непрерывно плакала, и они получили аптечную коробочку из-под берушей с отрезанным пальчиком Маленького Разбойника. Брюс не дрогнул, хоть пальчик, хоть что, он умел загонять боль очень глубоко, в скважину, прорытую в сердцевине сердца. Они не получали никаких известий десять дней. Кейт похудела на шесть кило, спала в общей сложности шесть часов, и то благодаря снотворному, прописанному ей семейным врачом. Брюс же оставался воплощением невозмутимости, с гладким лицом, блестящими волосами и крепкими мышцами. Они получили посылку с головой сына в большом пищевом контейнере Hipperware, запакованном в алюминиевую фольгу. Кейт взвыла.
Она выла три дня без перерыва, а потом сказала Брюсу, что сходит с ума, она чувствует, она этого не переживет. Брюс ответил, что надо быть сильной, ради него, ради них, ради Сокровища, что даже самые глубокие раны со временем затягиваются, что отныне он будет ей защитником и что Маленький Разбойник оттуда, где он сейчас, наверняка смотрит на родителей и надеется, что им хорошо. Семейный врач прописал успокоительное, хорошо не стало, но все же постепенно чета Ли попыталась наладить жизнь.