- Оказалось, один эпизод там включает ее школу, - небрежно ответила Барбара по телефону, когда он задал этот вопрос; как всегда, просьбу дочери он услышал не от нее самой. - Все ее подружки идут.
- А не может она пойти с ними?
- Я думаю, она все еще боится кинотеатров. Я думаю, ей будет спокойнее с кем-то взрослым. Не с тобой как с тобой, но потому что ты взрослый.
Грэм согласился. Теперь он обычно соглашался.
Когда он вошел в "Одеон" с Элис, мудрость его двадцатилетнего воздержания от киноискусства полностью подтвердилась. В фойе стоял запах поджариваемого лука, который клиентам рекомендовалось намазывать на горячие сосиски, чтобы легче переносить холод жаркого июльского дня. Их билеты, заметил он, стоили столько же, сколько порция барашка. В зале, несмотря на скудость зрителей, воздух был мглистым от сигаретного дыма. Вне сомнений, потому что немногие присутствующие забривали сразу по две сигареты в жалком подражании тому американскому фильму, которого Грэм категорически не видел.
Когда лента пошла (Грэм употреблял ограничивающее существительное своего отрочества: "кино" отдавало Америкой, а "фильм" ассоциировался с высоколобостью), он припомнил еще много причин, почему кино ему не нравилось. Принято рассуждать об искусственности оперы, но хоть когда-нибудь они взглянули на эту муть открытыми глазами? Аляповатые краски, нелепый сюжет, музыка восьмидесятых годов девятнадцатого века, сдобренная Коплендом, и нравственные дилеммы на уровне дешевой прессы. Хотя, конечно, "По ту сторону Луны", видимо, был далеко не лучшим образчиком жанра, но, с другой стороны, именно скверные образчики помогают получить наиболее ясное представление об основных правилах жанра.
Тем не менее кому пришла в голову идея, будто вообще стоит снять комедийный триллер о толстяке-громиле, который то и дело застревает в угольных люках? И кто затем добавил комизма, придумав тощего детектива, настолько колченогого, что бегает он даже медленнее толстяка-громилы? О-о, сказал про себя Грэм, когда очередной эпизод погони внезапно ускорился в такт быстрому кабацкому фортепьянному мотивчику, оказывается, они даже открыли для себя этот прием. Но еще больше его угнетало, что два десятка зрителей в зале - никто из них явно не учился в школе Элис - смеялись как будто совершенно искренне. Дочь дернула его за рукав.
- Папа, с фильмом что-то случилось.
- Да, родная, барахлил проектор. Его уже наладили.
Время от времени он косился на Элис, боясь, что кино ее заворожит - ребенок родителей-трезвенников, упивающийся вишневым ликером. Однако ее лицо оставалось безразличным, если не считать чуть сдвинутых бровей - Грэм знал, что так она выражает пренебрежение. Он ждал эпизода, где будет фигурировать ее школа, однако почти все действие снималось в интерьерах. Правда, в панорамном кадре города, который был обозначен как Бирмингем (но Грэм определил его как Лондон), ему показалось, будто он различил знакомое здание где-то на среднем плане.
- Это она?
Но Элис только нахмурилась более яростно, заставив отца пристыженно умолкнуть.
Примерно час спустя благодаря игре случая след обрюзглого взломщика привел калеку-детектива к злодею классом повыше, итальянизированному клубному бездельнику с тонкими усиками, который демонстрировал пренебрежение к закону, неторопливо покуривая сигару. Хромец-детектив немедленно начал распахивать все двери в квартире. И в спальне он обнаружил жену Грэма. На ней были черные очки, и она читала книгу, а простыни целомудренно пеленали ее груди, однако подтекст смятой постели был абсолютно ясен. Неудивительно, что фильм получил категорию А.
Тут герой внезапно узнал, видимо, достаточно известную царицу красоты, а Грэм узнал свою жену, беспощадно обесцвеченную перекисью водорода, и она сказала голосом, настолько глубоким, что он вполне мог принадлежать дублерше:
"Я не желаю, чтобы это приобрело известность".
Грэм взрывчато фыркнул и заглушил для себя реплику колченогого сыскаря. Он покосился на Элис и увидел, что она вновь уничижительно хмурится.
В последующем двухминутном эпизоде жена Грэма поочередно сыграла удивление, гнев, презрение, сомнение, недоумение, раскаяние, панику и по второму кругу - гнев. Это был эмоциональный эквивалент ускоренной погони. Кроме того, ей хватило времени дотянуться до телефона на тумбочке у кровати, тем самым на краткий миг явив свои обнаженные плечи тем из двадцати шести зрителей в "Холлоуэй-Одеоне", чье зрение не помутилось от одновременного выкуривания двух сигарет. Затем она исчезла с экрана, как, без сомнения, и из памяти любого помощника режиссера, занятого подборкой актеров, который по обязанности вынужден был просмотреть фильм.
Когда они вышли из кинотеатра, Грэм все еще улыбался про себя.
- Так это была она? - спросил он Элис.
- Что было что? - ответила она с педантичной серьезностью. Ну, во всяком случае, какую-то часть характера она унаследовала от него.
- В том кадре было здание школы?
- Какой школы?
- Да твоей же, конечно.
- Почему ты решил, что это была моя школа? А! Гм-гм.
- Я думал, Элис, что мы пошли в кино из-за нее. Из-за того, что ты хотела посмотреть на свою школу.
- Нет. - И снова сдвинутые брови.
- Разве все твои подружки уже не посмотрели этот фильм?
- Нет.
Ну что же, нет, конечно, нет.
- А что ты думаешь о фильме?
- Я думала, что это напрасная трата времени и денег. Ни разу не стало хоть немного интересно. Смешно было, только когда проектор испортили.
Справедливо. Они сели в машину Грэма и осторожно поехали к любимому кафе-кондитерской Элис в Хайгейте. Он знал, что оно ее любимое, потому что за три года свиданий с ней по воскресеньям они перепробовали все подобные кафе в Северном Лондоне. Как обычно, они взяли шоколадные эклеры. Грэм ел их пальцами, Элис - вилкой. Ни он, ни она ничего об этом не сказали - как и о ее других новых привычках, отличавших ту, которой она становилась, от той, какой она могла бы стать, если бы он не ушел. Грэм считал нетактичным упоминать о них и надеялся, что она их вообще не замечает. Нет, она, конечно, замечала их все, но Барбара внушила ей, что указывать другим людям на их дурные манеры - очень дурная манера.
Проведя салфеткой по губам ("Не изображай Пульверизатор В Человеческом Облике", - не уставала повторять ее мать), она заметила нейтральным тоном:
- Мама сказала мне, что ты очень хочешь посмотреть этот фильм.
- О? А она не сказала почему?
- Она сказала, что ты хочешь увидеть Энн "в одной из… как это?., одной ее наиболее убедительных киноролей". По-моему, она сказала так.
Элис смотрела на него хмуро, и Грэм рассердился, но не было никакого смысла вымещать это на Элис.
- Думаю, это была одна из маминых шуток, - сказал он. (И одна из самых ее ловких.) - Знаешь что. Почему бы и нам не подшутить над мамой в отместку? Почему бы нам не сказать, что мы не смогли попасть на "По ту сторону Луны" - все билеты были проданы, и мы пошли посмотреть новый фильм про Джеймса Бонда?
Уж наверное, новый фильм с Бондом как раз вышел на экраны. Казалось, и дня без них не обходилось.
- Хорошо. - Элис улыбнулась, и Грэм подумал: "Нет, она все-таки пошла в меня, да-да". Но, может быть, он думает так, только когда она соглашается с ним? Некоторое время они молча прихлебывали чай, потом она сказала:
- Фильм не очень хороший, правда, папа?
- Да, боюсь, что так. - Новая пауза, потом он добавил не слишком уверенно, но чувствуя, что она ждет этого вопроса: - Что ты думаешь об Энн?
- Я подумала, что она никуда не годится, - резко ответила Элис.
(Нет, он ошибся: она все-таки пошла в Барбару.)
- Она выглядела такой… такой шлюхой.
Грэм, как всегда, скрыл свою реакцию на пополнение ее лексикона.
- Она же просто играла роль.
Но прозвучало это скорее примирительно, чем наставительно.
- Черт, я просто думаю, что уж слишком у нее похоже получается.
Грэм посмотрел через столик на открытое, милое, но все еще не оформившееся лицо дочери. Каким оно станет, подумал он. Странным сочетанием заостренности и пухлости, которое у него теперь ассоциировалось с Барбарой, или приобретет задумчивую, терпимую, мягкую овальность? Ради нее он надеялся, но она не будет похожа ни на мать, ни на отца.
Они допили чай, и Грэм отвез ее даже еще медленнее, чем обычно, до дома Барбары. Так он думал о нем теперь. Прежде в его мыслях это был их дом, а теперь стал просто домом Барбары. И у дома даже не хватило порядочности выглядеть по-другому. Грэм испытывал неприязнь к дому за то, что он не заставил себя перекрасить или вообще как-то измениться, за то, что он не совершил какого-либо действия, символизирующего тот новый факт, что находится теперь в единоличном владении. Но дом был явно на стороне Барбары. Как, наверное, и прежде, решил он. Каждую неделю его неизменяемость должна была служить ему напоминанием… о чем? О его предательстве?
Впрочем, возможно, ощущение Барбары, что ее предали, вовсе не было таким острым, как она внушала ему. В смысле эмоций она всегда была марксисткой, пребывая в убеждении, что они категорически не должны существовать сами по себе, а обязаны выполнять какую-то работу, если хотят есть. Кроме того, она уже несколько лет и прежде больше интересовалась своей дочерью и своим домом, чем своим мужем. Люди ждали, чтобы она кричала "караул!", и она кричала, но верила себе далеко не всегда.
Это было последнее воскресенье месяца, и Барбара, как обычно, позволила Элис проскользнуть в дом у нее под локтем, а затем вручила Грэму конверт. В нем содержались сведения о добавочных расходах за этот месяц, оплатить которые, по мнению Барбары, обязан был он. Иногда это оказывался счет за какое-нибудь дорогое удовольствие, которое, по утверждению Барбары, было абсолютно необходимо, если Элис когда-либо сумеет преодолеть неописуемую травму, которую причинил ей Грэм. Возражать не приходилось, и, скривив губы, он выписывал чек.
Грэм молча сунул конверт в карман. Обычно его ответ помещался в другой конверт, молча принимаемый в следующее воскресенье. Вопросы разрешались вечером в четверг, когда он звонил, и Элис дозволялось поговорить с ним по телефону от пяти до десяти минут в зависимости от настроения ее матери.
- Понравился фильм? - осведомилась Барбара ровным тоном. Ее тугие черные кудряшки были недавно вымыты, и она выглядела прибранной и миловидной. Ее дежурный облик "приглашена и прекрасно проведу время, а ты иди к черту" в противоположность облику "мученицы домашних забот и матери-одиночки, а ты иди к черту". Грэм испытывал примерно равное безразличие к обеим личинам. Его как-то совершенно не интересовал вопрос, почему он вообще когда-то ее любил. Эти черные волосы нечеловечески совершенного цвета, это круглое, не остающееся в памяти лицо, эти прокурорские глаза…
- Не было билетов, - ответил он таким же ровным тоном. - Кинотеатр с тремя небольшими залами, и, видимо, все ее школьные подруги нас опередили.
- И чем же вы занимались?
- Ну, мы подумали, раз уж мы там, так почему бы не посмотреть что-нибудь еще, и пошли на нового Джеймса Бонда.
- Это еще С КАКОЙ СТАТИ? - Ее тон стал резче, более обвиняющим, чем он ожидал. - Из-за тебя у девочки начнутся кошмары. ПРАВО ЖЕ, Грэм!
- Думаю, она достаточно разумна для кошмаров.
- Ну, могу сказать только: ты в ответе. ТЫ в ответе.
- Да. Да. Ну хорошо. Увидимся… Поговорим в четверг.
Он попятился с крыльца, как уличный торговец щетками, которого прогнали.
С Барбарой теперь даже шутки скисали. Она, конечно, узнает, что на фильм с Бондом они не ходили - Элис какое-то время продержится, а потом скажет правду в этой своей педантичной манере, - но Барбара к тому моменту уже не воспримет это всего лишь как шутку в отместку. Почему она всегда действует на него вот так? Почему он всегда чувствует себя так, когда отъезжает от ее дома? А, к черту, подумал он. К черту!
- Приятный визит?
- Неплохой.
- Обошелся дорого? - Энн подразумевала не прямую цену прогулки с Элис, а косвенную - цифру в запечатанном конверте. А может быть, и другие косвенные цены.
- Еще не смотрел.
Он бросил ежемесячный итог на кофейный столик, не вскрывая. Он всегда был угнетен, возвращаясь из прошлой неудавшейся части своей жизни в действующую. Это было неизбежно, полагал он. И он всегда недооценивал талант Барбары вызвать у него ощущение, что он - мальчик на посылках.
Он прошел на кухню, где Энн уже наливала ему джин с тоником, пятьдесят на пятьдесят, - ее обычная панацея для него в такие дни.
- Чуть было не поймал тебя in flagrante, - сказал он с улыбкой.
- А?
- Чуть было не поймал тебя сегодня in flagrante с другим, - пояснил он.
- А! Так с кем же из них?
- Итальяшкой. Тонюсенькие усики, бархатная домашняя куртка, сигара, бокал с шампанским в лапе - вот с этим.
- Ах, с этим! - Но она все еще недоумевала. - С Энрико или с Антонио? У них у обоих усики, и они хлебают шампанское с утра до ночи.
- С Рикардо.
- Ах, с Рикардо!
"Ну же, Грэм, переходи к делу, - подумала она. - Не заставляй меня нервничать".
- С Рикардо Делвином.
- Делвином… Черт, Дик Делвин. Неужели ты видел "По ту сторону Луны"? Ужас, верно? И я была ужасна, ведь так?
- Просто неудачное распределение ролей. И сценарий писал не Фолкнер, так?
- Я сидела в постели в дурацких темных очках и сказала: "Я не хочу, чтобы это выплыло". Или что-то вроде. Звездная роль.
- Пожалуй, такой вариант лучше. Нет, ты сказала: "Я не желаю, чтобы это приобрело известность".
- Ну, я-то, во всяком случае, ее не приобрела. И я понесла кару за то, что была безнравственной женщиной.
- М-м-м-м-м.
- Но почему вы смотрели эту дрянь? Я думала, вы собирались пойти на какой-то фильм, где снимали школу Элис.
- Мы и собирались. Только сомневаюсь, что такой фильм вообще существует. Это… ну, полагаю, это была одна из шуточек Барбары.
- Долбнутая Барбара! Долбнутая Барбара!
- Только не мной, любимая.
- Нет, право же! Долбнутая Барбара. У тебя в неделю три часа, чтобы провести их с дочкой, и только, а она использует их, чтобы ужалить меня.
- Ну, вряд ли она об этом думала.
Он сам не верил своим словам.
- Тогда для чего же? Она просто хотела принудить тебя, чтобы ты увидел, как я скверно играю, и поставить тебя в неловкое положение перед Элис. Ты знаешь, как дети впечатлительны. И теперь Элис думает обо мне как об экранной девке.
- Ну, вряд ли. Она очень разумна.
- В ее возрасте разумными не бывают. Именно так я выгляжу в фильме, и именно это она думает. "Папа взял и женился на шлюхе, - завтра скажет она в школе подружкам. - Ваши папы все женаты на ваших мамах, а мой ушел, бросил мамочку и женился на шлюхе. Я видела ее в воскресенье. Настоящая ШЛЮХА!" - Энн изобразила подростковый ужас.
- Ничего подобного. И вряд ли она настолько знакома с этим словом, чтобы употреблять его, - ответил Грэм, но не убедил и себя.
- Ну, это ведь должно на нее подействовать, верно? Долбнутая Барбара, - повторила она, на этот раз словно подводя итог.
Грэм все еще испытывал легкий шок, когда Энн материлась. Он навсегда запомнил первый случай. Они шли по Странду в дождливый вечер, как вдруг она выдернула свою руку, остановилась, поглядела вниз на чулки сзади и сказала: "Твою мать". Она (а возможно, и он) забрызгала лодыжку грязной водой. Одну лодыжку, только и всего. Достаточно постирать колготки, и следа не останется, боли это не причиняло, было темно, так что никто ничего не заметил бы, и они возвращались домой, а не собирались куда-то. И тем не менее она сказала "твою мать". Вечер прошел так приятно, они отлично пообедали вдвоем, ни единой стычки, разговор не истощался, и все равно пара капель воды - и у нее вырвалось "твою мать". Так что она сказала бы, произойди что-нибудь серьезное? Если бы она сломала ногу или высадились бы русские?
Барбара никогда не употребляла такие слова. Грэм никогда не употреблял их, когда был с Барбарой. Во всяком случае, ничего, кроме "черт!", и то про себя.
В тот вечер, когда они пошли с Энн дальше по Странду, он мягко спросил.
- Что ты сказала бы, если бы высадились русские?
- А? Это угроза или обещание?
- Нет, я про другое: ты выругалась, когда забрызгала свои колготки. Вот я и подумал, что ты сказала бы, если бы сломала ногу, или высадились русские, или еще что-нибудь вроде.
- Грэм, - ответила она, подбирая слова, - вот когда случится, тогда и посмотрим.
Некоторое время дальше они шли в молчании.
- Полагаю, ты считаешь меня ханжой, но мне просто захотелось узнать.
- Ну, скажем, ты жил в ватке.
Больше они этой темы не касались, но Грэм не мог не заметить, как сам стал ругаться много чаще по мере того, как они с Энн становились все ближе друг другу. Сперва нерешительно, затем с облегчением, а затем со смаком. Теперь он матерился машинально, простым контрапунктом, как и все кругом. Ну а если и когда явятся русские, нужные слова тоже явятся сами собой.
- А как было сниматься в "По ту сторону Луны"? - спросил он теперь, когда они вечером вместе мыли посуду.
- Ну, похуже, чем в некоторых других. Много репетиций. Маленький бюджет, так что нам всем приходилось носить одни и те же костюмы. Помню, они переиначивали сценарий так, чтобы несколько эпизодов произошли в один и тот же день - и для того лишь, чтобы нам не надо было переодеваться.
- Ну а твой итальянский возлюбленный?
- Дик Делвин? Он был англичанином прямиком из Ист-Энда. И как будто пока еще особенно не прославился, верно? Собственно говоря, мне кажется, несколько недель назад я видела его в рекламе с бритвой. Он был милым. Не слишком талантливым, но милым. Играть не умел, а использовал, как он выражался, "силу взгляда". Как-то днем, когда мы не были заняты на съемках, сводил меня поиграть в шары. Шары!
- И… - Грэм, вытиравший посуду, отвернулся и принялся складывать салфетки, чтобы Энн, когда будет отвечать, не видела его глаза, - …у вас было?
- Ну да. (По звучанию ее голоса он понял, что она смотрит прямо на него.) Всего один раз, по-моему.
- Не больше, чем чихнуть?
- Примерно.
Грэм разгладил салфетки, взял чайную ложку, которую совершенно не требовалось мыть, отошел с ней к раковине и опустил в воду, одновременно поцеловал Энн в шею сбоку и слегка притворно чихнул. И снова поцеловал в то же место.
Ему нравилось, что она отвечает ему прямо и просто. Она никогда не мялась, не хитрила, не уклонялась. И никогда не вставала в позицию, на какую имела полное право, - "ты не заслуживаешь ответа". Она просто сказала ему, и все. Ему нравилось такое положение вещей: если он спрашивал, то узнавал, а если не спрашивал, то не узнавал. Очень просто. Он взял поднос с кофе и ушел в гостиную.
Энн была рада, что перестала играть, когда перестала - то есть за несколько лет до встречи с Грэмом.