- Ну и что? Мы и раньше заводились, и заводили друг друга - а как нам, двум машинам, было хорошо!
- Ложись спать, а?
- Может, лучше в гроб? А что, я бы рада. А уж для тебя-то какое облегчение, представляю!..
- Что ты несешь, прекрати.
- Спать он меня укладывает! Дудки, мы теперь с тобой оба не уснем.
- Послушай, малыш, мне завтра на работу.
- Ой, не смеши меня! Сидеть трепаться с женщинами про их сексуальные проблемы - это ты называешь работой? Где бы мне найти такую работу!
- Ради бога, умолкни.
- Ага, уснуть хочешь, чтобы я опять осталась наедине со своими мыслями? Нет уж, не выйдет.
- У меня тоже мысли…
- Зачем вообще спать, когда и тут и там один кошмар и ад?
- Мы вместе с тобой в этом аду, будем же милосердны друг к другу.
- Я девять лет была к тебе милосердна. Вот за то и получила по зубам.
- Что могу, я делаю для тебя.
- Смотрите, какой он великодушный! Делает, что может! Ничего, скоро мы посмотрим, что ты "можешь" и что "должен". Чтобы заставить жлоба заплатить по счету, на него надо как следует надавить. Вот ты мне скоро и заплатишь. По-моему, самое время.
- Могу предъявить тебе свою банковскую книжку…
- А я вообще не про деньги. Я про все, что ты мне должен, про плоть и кровь. Боже, во что я с тобой превратилась! Даже не верится, что это я. Такая стала скромница, смиренница - что ж тут удивляться, что ты меня разлюбил. Ничего, немножко насилия - и я, может, еще вернусь к реальности.
- Ну хватит, хватит, малыш. Ты все это уже говорила.
- Вот-вот, давай, смотри на часы. Скоро начнешь ныть, что тебе пора. Никуда тебе не пора. Захочешь, можешь тут торчать хоть весь день. Просто ты не хочешь.
- Думаешь, мне лучше, чем тебе? Думаешь, мне нравится такая ситуация?..
- Поменяй ее на другую.
- Но ты же знаешь, мы ничего не можем сделать.
- Ах, мы не можем? Ну так я могу. Черт возьми, как ловко ты меня обработал, я стала как кукла тряпичная, аж самой противно. Моя жизнь всегда была борьба - а ты превратил меня в какую-то тряпку. Никогда тебе этого не прощу! Я не тряпка, я всегда умела постоять за себя, но из-за любви все терпела, со всем мирилась, ни разу даже не пикнула. О Боже, с чем мне пришлось мириться! Столько лет сидела тихо как мышка. Ты уже, видно, решил, что теперь можно из меня веревки вить? Черта с два.
- Ты не сидела тихо как мышка, ты вопила и орала. Ты и сейчас орешь, а твоя подружка слушает и радуется.
- Зато будет свидетельница, когда ты меня придушишь.
- Эм, не говори ерунды.
- Я знаю, ты хочешь меня убить. Я кошмар твоей жизни. Будешь меня душить, да? Ну давай, не стесняйся!
- Ты пьяна.
- Ты тоже. Посмотрел бы сейчас на свою рожу. Бандит бандитом, честное слово. Ну скажи теперь, а я на кого похожа?
- Эм, сколько можно! Возьми себя в руки.
- Ты раньше говорил, что твоя жизнь с миссис Флегмой такая серая, потому что в ней насилия мало.
- Я устал от насилия.
- Ты хочешь сказать, устал от меня. Значит, я тебе была нужна, только чтобы пинать меня ногами.
- Ну, Эм, ну, милая моя…
- Заюлил, заюлил, хорошеньким быть захотелось. Зря стараешься! Одна только Пинн мне помогает в трудную минуту.
- Да влюблена в тебя твоя Пинн, ты что, не видишь? У нее же одни гадости на уме. Я уже сказал тебе, я ее тут терпеть не намерен.
- Не нравятся мои подруги - не приходи.
- Не хватало еще, чтобы она тут постоянно крутилась, вынюхивала!
- А что, ты все равно приходишь все реже и реже, вот и хорошо, и не приходи совсем. Ты же сам этого хочешь.
- Знаешь же, что я никогда тебя не брошу, всегда буду верен тебе…
- Ну, опять завел свою любимую пластинку! Надоело. Одно и то же, одно и то же, лучше бы каждый раз выдавал мне вместо этого мелочь на расходы. Какая к черту верность? Тратишь на меня столько, что меньше уже просто нельзя, ты сам это прекрасно знаешь. Вся твоя верность в том, чтобы не дать мне найти порядочного человека, который бы любил меня и по-человечески обо мне заботился. О Господи, угораздило же угробить всю жизнь на такое…
- Эм, пожалуйста. Ну не надо, пожалей меня хоть раз.
- Думаешь, я огорчусь, если ты начнешь тут реже появляться? Да я иногда просто счастлива, что тебя нет, - ну пусть не счастлива, про счастье я уже не говорю, но хоть довольна какое-то время. А потом являешься ты - и опять все сначала. Я в расстройстве, Люка в расстройстве, и никому это не надо…
- Эм, постарайся…
- Как было бы хорошо не любить тебя, просто взять и не любить! Каждый день только о том и мечтаю.
- Ну прошу тебя, давай уже вырвемся из этого круга.
- Хорошо, давай! Вот иди завтра и расскажи своей миссис Флегме про нас с Люкой! Скажи ей, что будешь жить с нами в доме, а ее навещать раз в неделю, в квартирке.
- Ты же знаешь, это невозможно…
- С чего ты взял, что я это знаю? Ничего подобного я не знаю! Ты хоть раз пробовал взглянуть на всю эту дерь-мовщину моими глазами? Почему бы твоей миссис не пострадать немного для разнообразия? Почему все я да я?
- Это ничего не даст. Если она тоже будет страдать, тебе ведь легче от этого не станет.
- Не станет? Да я буду на седьмом небе от счастья!
- Тебе же не месть нужна…
- Почему бы и нет? Ненавижу твое гнилое буржуйство, разнесла бы его к чертовой матери!
- Ладно. Ты просто кипятишься, на самом деле у тебя и в мыслях ничего такого нет.
- Ты так думаешь? Подожди немного, скоро я тебе устрою войну во вражеском стане. Да, это будет война против всех вас, богатеньких. Я знаю, что делает бедность с людьми. И с тобой связалась только из-за бедности этой проклятой - страшно было. Насмотрелась в свое время на отчима, как он каждый вечер мою мать бил, бил, пока совсем не убил.
- Я не отвечаю за твоего отчима.
- Ты за все отвечаешь. Потому что ты - главное зло в моей жизни. Ты мой перевоплощенный отчим, вот ты кто. Нравится тебе такой психоанализ?
- Послушай, может, хватит переругиваться, как на базаре, а? Я знаю, как ты кичишься тем, что "вышла из низов", но ведь вышла уже - ведь можно теперь хотя бы вести себя прилично…
- Прилично - это значит как леди? Как твоя дражайшая миссис Флегма? А мне классовые предрассудки не позволяют. Это она у тебя такая богатенькая, такая родовитенькая…
- Да никакая она не…
- Да, я хочу мести! Пусть знает, какой у нее муж подлец.
- Но она ни в чем не виновата…
- Мне какое дело? Я тоже не виновата.
- Ты виновата. Больше всего тут, конечно, моей вины, но есть и твоя тоже.
- Ты нарочно меня выводишь? Хочешь, чтобы я завизжала на весь дом?
- В конце концов, она тоже страдает. Пусть даже о нас с тобой она не догадывается - но ведь понимает же, что моя любовь для нее потеряна.
- Велика ценность! И еще неизвестно, может, те времена давно прошли. Может, ты к ней вернулся. Спишь с ней, говори?
- Конечно, нет!
- Я тебе не верю! Ты ее обманываешь. Значит, можешь и меня обмануть. А через пару лет бросишь нас обеих, найдешь себе кралю помоложе, и только тебя и видели. Ты самец-шовинист, все вы такие.
- Ну начинается! Это все Пинн со своими дурацкими теориями. Ты хоть думай своей головой.
- Жалко, я как-то обозлилась, порвала в клочья все твои любовные письма - а то можно было сейчас отослать посылочку твоей миссис Флегме. Пожалуй, я ей завтра утром позвоню.
- Никому ты не позвонишь, ни завтра, ни послезавтра. Потому что прекрасно знаешь, что на этом наши с тобой отношения кончатся.
- Да пошел ты со своими запугиваниями! Вот дойдет до дела, тогда и посмотрим, что кончится, а что не кончится. У меня тоже есть свои права, и мне надоело ждать и ждать, оберегаючи сыночка твоей миссис Флегмы. Сколько еще ждать? Пока ему не стукнет тридцать? Нет уж, пусть тоже хлебнет немножко лиха. Моего сына, между прочим, никто не оберегает. Видел сегодня, во что он превращается?
- Он хоть стал побольше говорить?
- Нет. Со мной уже неделю не разговаривал. Только с Пинн иногда.
- О чем?
- А я откуда знаю? Правда, пару дней назад я случайно подслушала, Люка ей выдал целую тираду про то, как извиваются какие-то головастики. Но стоит мне подойти, он тут же прикидывается немым. Представляю, что с ним дальше будет. А ты даже не соизволишь сходить в школу.
- Это не имеет смысла…
- Ну, тогда готовься раскошеливаться на лечебницу для душевнобольных. Будет у тебя еще одна статейка расходов.
- Я сразу предлагал отдать ребенка на усыновление, это ты не хотела с ним расставаться.
- Я не хотела расставаться с тобой.
- Ну так ты просто шантажистка.
- И ты еще смеешь меня упрекать за то, что я решила оставить собственного ребенка? Ты чудовище!
- Ты настраиваешь его против меня.
- Не прикидывайся идиотом. Ребенка не надо ни против кого настраивать, он сам все видит. Спрашивает: "Где папа?" - а что я ему скажу? Теперь-то уж, конечно, не спрашивает, молчит как рыба. А что там у него на уме, никому не ведомо. Помнишь, как одно время мы пытались его обмануть, делали вид, что ты моряк? Какие смешные были, Господи.
- Помню, малыш, помню. Мы с тобой столько пережили вместе. Пожалуйста, малыш, давай заботиться друг о друге, как раньше. Давай еще немного потерпим.
- Ну, предположим, потерпим. Но чего мы дожидаемся? Пока она умрет от старости? Или чего?
- Эмили, может, хватит уже этих выяснений отношений? Поговорим о чем-нибудь другом.
- О чем бы ты хотел поговорить? О Расине? Я думала, что выяснение отношений - это как раз по твоей части.
- Ты напрасно так думала. С Харриет у нас как-то без этого обходится.
- Не произноси при мне этого имени! Я не желаю знать, чем вы там с ней занимаетесь. Разумеется, вы обходитесь, потому что вам не надо ничего выяснять. У нее есть уверенность, у нее есть ты, и ваши отношения ее не волнуют, раз они у вас в полном порядке. Она может беспокоиться о том, покупать ли ей новый обеденный сервиз и идти ли сегодня на вечернюю молитву. Я понимаю, она ведь душа, а я всего-навсего тело - и не надо меня уверять, что все не так! Когда-нибудь я накропаю рассказик для воскресной газеты. "Как я была женой по четным вторникам" - звучит? Ей-богу, хочется иногда, как некоторые делают, взять автомат, приехать в какой-нибудь аэропорт и пустить очередь по кругу - в кого попадет. Тебе не понять, как я страдаю.
- Ты страдаешь от ревности, от злости и от обиды. А я - потому что чувствую себя виноватым. Это хуже.
- Ах, хуже. Ну так сделай что-нибудь, чтобы не чувствовать себя таким виноватым! Соверши, наконец, поступок, я давно тебе это говорю.
- Бессмысленно, это ничего не даст. Мы завязли во всем этом по уши…
- Кто это "мы"? Ты это говоришь, только чтобы не думать. Ты просто жалкий трус. И не уходишь от нее из трусости, боишься переступить черту. Думать боишься, вот и живешь как сомнамбула. Я хоть вносила капельку реальности в твою жизнь. А там у тебя ничего нет, одни твои буржуйские сны.
- Да что ты прицепилась к этому "буржуйству"! Не произноси слов, если не знаешь, что они означают.
- Отчего же не знаю? Знаю. Твое буржуйство - оно и есть твой сон. Мой мир хотя бы реальный. Пусть гадкий, пусть кошмарный - но реальный.
- Мне показалось, ты недавно говорила, что не все в нем так уж реально? Или я недослышал?
- Убила бы тебя, честное слово. Ты прекрасно знаешь, что я хотела сказать. Ее дом реален, потому что он реально существует, он часть общества, туда приходят люди, она для этих людей хозяйка дома. А эта наша нора для общества ничто, ее все равно что нет. И меня все равно что нет - так, дрянька какая-то, выскочила неизвестно откуда и - ни туда ни сюда. Естественно, что у меня нет друзей! Даже в этой вонючей школе все смотрели на меня как на пустое место. Я для них никто, мать-одиночка. Сволочи. Я уже забыла, когда с людьми разговаривала. Всех собеседников - ты, Пинн да какие-то тетки из комиссии по работе с неимущими. С неимущими - представляешь, до чего дожилась! И у тебя еще хватает наглости меня попрекать: я, видите ли, с ним не так разговариваю! Были бы у нас общие друзья, как у нормальных семейных людей, мы бы могли говорить о них, а не только о себе. Трепались бы просто так, сплетничали, как все, смотрели бы по сторонам - а мы только пялимся друг на друга. Какого черта мы вечно торчим тут, как в тюрьме? Неужто нельзя завести друзей, знакомых? Вот хоть этот твой Монтегью Смолл - хочу с ним познакомиться. Я смотрела по телевизору сериал с Мило Фейном, страшно понравилось. Он ведь интересный человек, писатель? Вот и познакомь нас. Вряд ли он побежит жаловаться твоей миссис Флегме.
- Это невозможно.
- Но почему? И вообще, почему ты мне всегда диктуешь, что возможно, что невозможно? Почему я должна тебя слушать? Господи, как я хочу, чтобы мы жили с тобой в настоящем доме, принимали бы гостей, как люди, а не сидели бы в этой чертовой дыре, как преступники!
- Прости меня, милая…
- Даже плакать при тебе боюсь, чтобы, не дай бог, тебя лишний раз не огорчить. Кому сказать - не поверят, но, черт возьми, я все эти годы жила на одной любви, как какой-нибудь паршивый святой на своем святом причастии! Отощала вся на этой любви, скоро совсем от меня ничего не останется! Господи, и как только я все это выношу? Наверное, я все-таки сильная, иначе давно бы уже концы отдала.
- Да, малыш, ты у меня сильная. Ты моя сильная, храбрая, ты моя берлинская путана, моя африканская принцесса!..
- Ну вот, опять ты юлишь и подлизываешься - только бы я замолчала. Знаю я твои штучки.
- Ты мой сверкающий бриллиант, счастье мое бубновое, сумасшедшее…
- И царица ночи. Помнишь, ты раньше меня так называл? Не хочу больше быть царицей ночи, хочу быть царицей дня, ясно?
- Ну, радость моя, ну пожалей меня хоть чуточку. Я ведь тоже такой несчастный.
- Будь мы с тобой все время вдвоем, я бы тебя пожалела и ты не был бы таким несчастным. Ты стал бы со мной счастливым - я ведь женщина, я это умею. Но чего ради тебя жалеть, если ты почти все время не со мной? Ведь ты все, все понимаешь. Ты просил моей любви - ты ее получил. А теперь сам, нарочно, ее убиваешь. Я говорила, что мечтаю тебя разлюбить, но это неправда. В этой любви вся моя жизнь, теперь я от нее уже никуда не денусь. Миленький мой, родненький, как может такая любовь кончиться, она не может кончиться, правда? Ведь она огромная, наша любовь огромная, да?
- Да.
- Ты должен приходить ко мне часто, как раньше, ты должен найти выход, ты должен, должен, должен!..
- Да.
- Знаю, что мы часто ссоримся, но я так тебя люблю, ты вся моя жизнь, ты все. У меня ничего нет, кроме тебя.
Ты ведь сделаешь все как надо, правда? Ты можешь, я знаю, что ты можешь. - Да.
- Уже скоро?
- Да.
- Когда?
- Эмили…
- Хорошо, хорошо. Господи, как я устала, а скоро уже вставать. Вон и солнце за окном. Знаешь что? Ты убил меня и сбросил в ад. А теперь ты должен сам туда спуститься, найти меня и снова оживить. Если ты за мной не придешь, я превращусь в демона и затащу тебя к себе, в царство теней.
* * *
По утрам Блейз теперь покидал Патни все раньше и раньше. Это каждый раз превращалось в кошмар, притом почти бессмысленный, поскольку к моменту его возвращения в Худхаус Харриет, как правило, уже не спала. Представляя всякий свой утренний приход как случай исключительный ("Просто не мог вырваться"), он одновременно пытался убедить себя, что все-таки это ведь была не совсем "ночь на стороне", вот же ночь еще не кончилась, а он уже дома. Он проклинал себя за трусость, подлость и непоследовательность, но стремление поскорее сбежать от обвиняющего голоса Эмили было так сильно, что он не мог ему противостоять. Вырвавшись на свободу, он необыкновенно быстро приходил в норму. Душа его стремилась к Харриет - и покою. Поразительнее всего было то, что очень скоро он обретал желанный покой и, находясь в Худхаусе, почти не вспоминал про Патни.
Пока он натягивал брюки, Эмили то ли спала, то ли делала вид, что спит. Она укрылась с головой, лишь черный хохолок на макушке виднелся из-под одеяла. Когда прошлый раз перед уходом Блейз приподнял край одеяла, она плакала. Сейчас ему совсем не хотелось выяснять, плачет она или спит. Ричардсон и Бильчик, циничные и зловещие, как овеществленные клочья сознания Эмили, вспрыгнули, как всегда, на постель, на освободившееся место, и смотрели на Блейза египетскими немигающими глазами. Сегодня он даже не стал бриться, ушел быстро, на цыпочках, лишь бы не раздался за спиной голос, полный слез или упрека - все равно, лишь бы не раздался. В маленькой прихожей он накинул на себя свое новое летнее пальто из серого твида в елочку. Он чувствовал себя измученным и растерзанным. Солнце за окном светило уже вовсю, но свет был еще холодный, утренний. Уже у самого выхода Блейз заметил, что дверь в комнату Люки распахнута, а в дверном проеме неподвижно стоит Люка, в одной пижаме. Блейз приостановился. Сын смотрел на него темными круглыми ничего не выражающими, ничего не выдающими глазами.
- Мама еще спит, - сказал Блейз шепотом, просто чтобы что-то сказать.
Люка не ответил. Тоска вцепилась в горло Блейза, но лицо его, как и лицо сына, ничего не выдало. Неопределенно взмахнув рукой, Блейз поспешил дальше.
Пробравшись по темному коридору, он наконец с огромным облегчением затворил за собой входную дверь и свернул в сторону шоссе. Проходя под молчаливыми занавешенными окнами соседних квартир, он уже начал дышать глубже и почувствовал себя гораздо лучше. Ясное холодное солнце светило на ослепительно-яркие купы роз, украшавших аккуратные палисадники аккуратных одинаковых домиков "на две семьи", мимо которых Блейз шел к своему "фольксвагену". Из соображений безопасности он каждый раз оставлял машину на новом месте, поближе к Ричмонд-Роуд, подальше от дома Эмили.
Уже подходя к машине, он услышал позади себя ускоряющиеся шаги и бросил взгляд через плечо. Его догоняла Констанс Пинн.
Пинн, как она любила про себя говорить, была у них "соучредительницей предприятия". В самом начале, когда Эмили еще только обосновалась в Патни, Пинн убирала у нее квартиру, потом сидела с Люкой (Блейз тогда еще по вечерам вывозил Эмили в рестораны). Эмили и Пинн скоро подружились, не обошлось без спиртного, и слово за слово Эмили выложила своей новой подруге все, что можно и нельзя. Блейз ругал ее за неосторожность, но Эмили лишь пожимала плечами и говорила, что, во-первых, Пинн ей нужна, а во-вторых, ее все равно трудно обмануть. Пинн действительно демонстрировала изрядную полезность и надежность.