* * *
- Что это за толстяк, с которым я столкнулась в дверях? - спросила Эмили.
Они с Харриет сидели в шезлонгах на террасе и пили чай. Эмили была в джемпере и брюках, но под джемпером у нее сегодня была чистая блузка, а на шее шелковый шарфик, красный с черным. Харриет была в очередном своем "викторианском" платье, на сей раз батистовом, в мелкий цветочек. Солнце стояло еще высоко, и лужайка перед домом была залита ровным горячим светом. На темном самшитовом фоне живой изгороди люминесцировала ярко-розовая роза. Эмили все время озиралась, разглядывала то лужайку, то дом, то Харриет. Пока все идет спокойно, думала Харриет; только в первые минуты ей было немного не по себе.
- Это профессор Эдгар Демарней - друг Монти Смолла и мой друг.
- Он ушел, потому что знал, кто я такая? Не хотел со мной встречаться?
- Просто ему пора было уходить.
На самом деле Эмили угадала правильно: и знал, и не хотел. Эдгар, явившийся сегодня после обеда, чуть не плакал от возмущения и от обиды за Харриет. Со своей стороны Харриет, несмотря на внешнее спокойствие, была рада встретить сочувствие. Хоть Блейз и твердил без конца, как он благодарен, иногда ей все-таки казалось, что он слишком уж быстро принял ее великодушие как должное.
- У вас есть друзья-мужчины? - спросила Эмили.
- Да, конечно, у меня много друзей, и мужчины тоже.
- А у меня нет друзей, - сказала Эмили. - Один только Блейз, больше никого, и так всю мою сознательную жизнь. Я просто срослась с Блейзом.
- Я тоже…
- Да, но замужняя женщина все-таки чувствует себя гораздо свободнее. Я ведь даже ходить никуда не могла, Блейз жутко ревновал. Одно дело законное супружество, а когда люди живут просто так, опасности чудятся со всех сторон.
- Но ведь Блейз знал, что вы его не бросите?
- Как мило вы это сказали. Он знал, что я завязла по уши в дерьме, - да, это он знал. И потом, у меня же денег не было. Мне вон зубы надо лечить, он и то не раскошеливается.
- Насчет ваших зубов…
- Нет, - твердо сказала Эмили. - Всему есть предел. Я не о зубах сюда пришла говорить.
- Но у вас же, наверное, были друзья на работе? Вы ведь работали одно время в школе?
- Ну что вы, кто будет дружить с матерью-одиночкой! Все смотрели на меня как на пустое место, даже девицы на уроках издевались кто во что горазд. Особенно одна там была - такая сучка.
- Ах, зачем же они так!..
- И Блейзу ни на что не пожалуешься. Только я открою рот, он тут же начинает злиться. У него, видите ли, и без меня забот хватает.
- Да, нелегко вам пришлось…
- А на мою работу ему вообще было плевать. Он вообще не верил, что я способна делать какую-то работу. И был прав, как оказалось.
- Насчет меня он тоже не верил, что у меня что-то получится в живописи.
- Мужчины нас презирают. Женщина для них личная собственность, больше ничего. И Блейз такой же, сочувствия ни на грош. Даже в конце месяца, когда мне смотреть ни на что не хочется, так паршиво себя чувствую, - он знать ничего не желает. И с вами так же?
- Н-ну…
- Блейз так доволен, что мы его простили, - смотреть противно. А мы, кажется, и правда его простили, да? Хотя будь моя воля, я бы ему такое устроила! Эта его самодовольная усмешечка вмиг бы сползла.
- Вы были к нему очень добры, - сказала Харриет. - И ко мне тоже.
- Фу, какие глупости!
- Нет-нет, я правда так считаю. Ну, конечно, вам… вы…
- Падшая женщина?
- Да нет же! Я имела в виду, что вам пришлось много всего перенести, и не было уверенности… Но хочется, чтобы теперь вы наконец могли поднять голову выше и…
- Спасибо, конечно, только с головой у меня и так все в порядке. Когда я увижу вашего сына? На фотокарточке он просто кинозвезда.
- Надеюсь, что скоро… - Харриет вспомнилось лицо Дейвида, несчастное и неумолимое. Она даже не стала уговаривать его остаться сегодня дома, не стала объяснять, как для нее важно, чтобы он хотя бы поздоровался с Эмили, - сейчас это было бесполезно. Немыслимое, с точки зрения всех окружающих мужчин, "радушие" Харриет по отношению к Эмили объяснялось не одной только душевной добротой, как в случае с Люкой. Ей просто необходимо было сделать все возможное, чтобы осознать реальность Эмили. Верить в ее существование лишь наполовину было бы слишком мучительно - как жить наполовину в счастливом прошлом, которого не только уже нет, но, как выяснилось, никогда и не было. Харриет, с ее здоровым реализмом и здоровой душевной организацией, требовалось видеть и осознавать полную картину случившегося, ей требовалось как бы переварить Эмили всю целиком, узнать самое худшее - и убедиться в том, она способна это худшее снести. Иметь при этом на своей стороне Дейвида было бы очень кстати. С другой стороны, Дейвид принадлежал к числу вещей, которые Харриет намеревалась показать Эмили.
Эмили будто читала ее мысли.
- У вас здесь хорошо, - сказала она.
- Правда? Вам нравится?
- И такая славная подстриженная лужайка. Вы с Блейзом, наверное, никогда не ругаетесь?
- В общем-то нет…
- Еще бы, с чего вам ругаться. Жила бы я в таком доме и был бы у меня такой нормальный умный ангелоподобный сын, я бы радовалась не переставая.
- У вас прекрасный мальчик.
- У меня никогда не было настоящего дома. Был сначала отчим-негодяй. Потом Блейз, который мало чем лучше. О Господи.
- Мне очень жаль, поверьте…
- Сколько у вас тут собак. Куда вам столько? Когда я пришла, одна так на меня рычала.
На лужайке перед террасой расположилось обычное собачье собрание: языки вывешены, в ответ на внимание хозяйки несколько черных хвостов слабо шевельнулось.
- Они не кусаются. Люка так замечательно с ними играет. Он очень любит животных.
- Надо же, паршивец, что придумал: в школе у них выходной! Детей лупить надо за вранье, тогда, может, будет толк. Но Блейзу до этого дела нет.
- Но Люка такой…
- Какой есть. Безотцовщина есть безотцовщина.
- Так вы согласны перевести его в другую школу?
- Да, конечно. Поздновато, правда, поезд уже ушел. Теперь он уже никогда не выправится, не станет нормальным человеком, никогда ничему не научится. Годам к двенадцати у него наверняка проявится какая-нибудь умственная отсталость. Что поделаешь, ему ведь с детства приходилось нести непосильное бремя - знать, что Блейз мне не настоящий муж, удивляться, куда это папочка все время исчезает. А когда папочка появлялся - еще хуже, вечные скандалы с истериками. У него, наверное, все душевные силы уходили на то, чтобы разобраться в этом безумии. Иногда я чувствую, что он всех нас ненавидит - меня, Блейза, всех. Да, у моего сына было кошмарное детство. Как и у меня. Вероятно, такие вещи передаются по наследству.
- Ну зачем вы так! Мне кажется, что он очень умный ребенок - тонкий, восприимчивый…
- Это он вам просто подыгрывает. Он у нас вообще мастер притворяться. К шести годам детская душа уже сформировалась, и потом уже ничего не исправишь. Вам следовало бы знать такие вещи - как-никак, муж психолог. Так что, Блейз решил забросить свою трюкотерапию и податься в медицину? Я правильно поняла?
- Да. - По настоянию Харриет Блейз наконец открыл Эмили свои планы. До сих пор, по его словам, он не собирался ей ничего говорить, но теперь признал, что сказать, конечно, надо. И хорошо, пусть Эмили узнает: теперь Эмили должна знать все. - Раньше он не хотел вам говорить, потому что… - ну, вы понимаете, с этим связаны финансовые вопросы, и…
- План, конечно, превосходный, по что нам с Люкой прикажете кушать?
- У вас не будет меньше денег, - поспешно возразила Харриет. - Наоборот, у вас их будет больше. И Люка обязательно пойдет в новую школу. Если постараться, мы вполне можем все это осилить. Понимаете, Дейвид ведь скоро уже будет учиться в колледже, Блейз, возможно, получит субсидию, в конце концов, мы можем продать дом…
- Вы хотите продать дом, чтобы Люка ходил в хорошую школу?! Вы шутите. Да, миссис Флегма, таких, как вы, просто не бывает. Миссис Флегма - это мы с Блейзом вас так называли. Кажется, вам это очень подходит. Одного не пойму: вам-то это зачем? Чего ради?
- Хотя бы ради того, чтобы помочь Блейзу. Но, может, нам и не придется ничего продавать. Мы можем занять деньги у Монти, у Эдгара…
- Кто это "мы"?
- Ну, все мы - вы, я, Блейз.
- Меня можете вычеркнуть. Мне вообще вся эта затея с медициной не слишком нравится.
- Думаю, нам надо как-то поднатужиться всем вместе и…
- Мне надоело тужиться. И потом, по-моему, мы с вами сидим в разных лодках.
- Блейзу нужно какое-нибудь трудное и по-настоящему интеллектуальное занятие. Он утратил веру в свои психологические теории. Его работа кажется ему теперь чересчур легкой и несерьезной. У него назрела потребность…
- Блейз, Блейз, кругом один только Блейз! Его потребности, его теории, его планы! Может, хватит? Он столько лет нам обеим морочил голову, всю жизнь загубил, и мы же еще должны учить его на доктора? А как насчет моих потребностей? У меня, между прочим, тоже имеется кое-какой интеллект.
- Моя жизнь не загублена - сказала Харриет. - Да и ваша тоже. Ничего, мы постараемся, все как-нибудь наладится…
- Как? По волшебству, что ли? Не знаю, у вас, может, что и получится. Вы такая добрая, такая замечательная, просто волшебница.
- Люка сказал мне то же самое, - с улыбкой заметила Харриет. Некоторое время синие глаза собеседницы разглядывали ее с почти исследовательским интересом.
- Знаете, - сказала наконец Эмили. - Блейз говорил мне, что вы старая толстая уродина. Не принимайте близко к сердцу. Он просто хотел меня подбодрить, вот и выдумывал что попало. Он и вам, наверное, говорил, что я самая обычная лондонская шлюшка.
- Он всегда высказывался о вас в самом уважительном тоне.
- Угу. Хотелось бы верить. Ну вот, вы уже сердитесь. Сердились бы лучше на него, а не на меня.
- Я не сержусь.
- Нет, сердитесь. Ничего, может, вам еще доведется узнать своего драгоценного Блейза получше. Знаете, у него ведь на самом деле презабавные вкусы. И у меня, кстати сказать, тоже. Представляю, какую комедию он ломал раньше перед вами!..
- Не понимаю, о чем вы?
- Ни о чем, неважно. Так Люка вам сказал, что вы волшебница? А со мной молчит, всегда молчит, ни слова от него не дождешься… - Ярко-синие глаза наполнились вдруг горячими злыми слезами. - А, черт, опять!..
* * *
Слезы скоро просохли, и Харриет проводила свою гостью. Обеим одновременно стало ясно, что все, хватит, пора расходиться. Харриет хоть и не расплакалась, но сил у нее не осталось совсем. Сейчас ей как никогда нужен был Блейз, его большое родное мужественное лицо, с которого в последнее время почти не сходило трогательное выражение робости. Хотелось ткнуться лицом ему в грудь, вдохнуть в себя его запах, и чтобы он крепко-крепко прижал ее к себе. Она теперь постоянно испытывала почти физическое беспокойство за Блейза, как когда-то за маленького Дейвида. Будь ее воля, она бы все время держала его возле себя, не отпускала бы ни на шаг. Но как раз теперь она как никогда обязана была мириться с его отсутствием. Сегодня, например, он нарочно отправился в библиотеку, чтобы Харриет и Эмили могли встретиться и поговорить наедине. Для этого ему даже пришлось отменить доктора Эйнзли и миссис Листер. А в будущем ему придется уделять больше времени Эмили: Харриет сама на этом настояла. Она очень подробно (к немалой досаде Блейза) расспросила его о том, как часто он бывал в Патни и сколько времени обычно там проводил. В результате расспросов выяснилось, что Блейз заезжал к Эмили лишь изредка в обеденные часы, да иногда заглядывал вечером, перед тем, как ехать к Магнусу Боулзу (и то лишь потому, что Магнус тоже живет на южном берегу Темзы). Харриет заявила, что так не годится, этого слишком мало. Блейз должен чаще общаться с Люкой, а для этого ему придется иногда, в субботу или в воскресенье, проводить у Эмили целый день. На вопросы Блейз отвечал довольно расплывчато, но в целом со всем согласился. Выходило, что именно теперь, когда Блейз ей так нужен, он станет меньше бывать дома. Жаль, но ничего не поделаешь.
Харриет никогда не имела привычки копаться в себе, это было ей не свойственно, да и не нужно. В ее жизни все всегда складывалось правильно, определенно, а главное, само собой. В юности, еще до Блейза, она влюблялась пару раз, но все это было совершенно несерьезно, ей даже задумываться ни о чем не пришлось, не то что решать. Сама она переживала свои полудетские романы как легкие приступы гриппа, вовсе не пытаясь анализировать их природу. Она не только жила по строго расписанным правилам, руководствуясь чувством долга, ей еще и необыкновенно везло, поэтому за все время у нее ни разу не возникало потребности "разобраться в себе". Ее внимание всегда было направлено на окружающий мир, а не внутрь себя. Теперь же она с изумлением обнаружила в своей душе путаницу неведомых ей прежде страстей. Со времени своей первой встречи с Эмили она уже сильно переменилась и все еще продолжала меняться с пугающей быстротой. Впервые в жизни Харриет понятия не имела, как она сама поведет себя дальше и что при этом будет чувствовать. Единственное, что осталось ясным и неизменным - и что, вероятно, служило ей точкой опоры в эти нелегкие дни, - было простое и понятное чувство долга по отношению к мужу. Она должна поддержать Блейза, должна помочь ему освободиться от лжи и принять единственно правильное решение. Заставить его бросить любовницу с маленьким ребенком, которую он содержал много лет, - нет, о таком Харриет даже помыслить не могла. Она клялась перед алтарем быть верной своему супругу во всех испытаниях, и она была ему верна. Конечно, такого испытания Харриет не ждала, - ну так что ж. Если бы он ослеп, она бы стала его глазами, если бы не мог самостоятельно передвигаться, она толкала бы инвалидную коляску - она, никто другой.
Кое-что, правда, утешало и поддерживало Харриет в выпавшем ей испытании. Это кое-что было облегчение Блейза, такое огромное и почти материальное, что Харриет иногда чуть ли не осязала его. Харриет сказала Монти чистую правду, ей действительно важно было сознавать, что она может дать любимому человеку что-то очень ему необходимое, может помочь ему и даже спасти. Точно так же она чувствовала, что может помочь Эмили, хотя очень скоро стало ясно, что вряд ли это будет так легко, как виделось вначале. То, что она способна говорить с любовницей своего мужа хотя бы внешне спокойно, без сцен и причитаний, было неожиданностью для самой Харриет. Во время своей первой, поразительно благопристойной встречи с Эмили Харриет не только сама вела себя с достоинством, но вынудила Эмили вести себя точно так же и, когда ей это удалось, впала в несколько экзальтированное состояние, чем-то напоминающее состояние влюбленности; не удивительно, что она и интерпретировала его как влюбленность. Получалось, что в своем бесконечном всепрощении она как бы "возлюбила" Эмили. Однако это первое впечатление уже начало видоизменяться. Из абстрактного, бесполого и безличного "испытания" Эмили постепенно превращалась в конкретную молодую женщину, с весьма характерным голосом и манерой выражаться. "Обычная лондонская шлюшка" - у Харриет язык бы не повернулся такое выговорить, но слово, оброненное Эмили о самой себе, вызвало в благовоспитанной душе Харриет непрошеные ассоциации. Разумеется, она ни за что бы в этом не призналась, но покоробившая ее "шлюшка" сыграла свою роль. Что подумал бы отец? - невольно спрашивала она себя. Что подумает Эйдриан?
Насчет "гласности" она тоже была уже не совсем уверена. Вначале ей казалось, что все ясно, они должны жить открыто; только так Блейз сумеет вернуться на путь правды - праведный путь, - а это, казалось ей вначале, и есть самое главное. К тому же, упразднение тайны должно было помочь Харриет решить еще одну очень важную задачу, а именно "переварить" Эмили Макхью. Ведь даже сейчас некий налет секретности все еще придавал Эмили загадочную власть. Словом, соображений тут было много, в том числе и очень расплывчатых; некоторые скоро отпали. Приходилось учитывать интересы Дейвида, Блейзовых пациентов, наконец, самого Блейза, который хоть и не решался пока открыто протестовать, но был явно не в восторге от обещанных саморазоблачений. И вообще, как все это будет выглядеть со стороны? Сможет ли она внятно объяснить своим ближним, в чем состоит ее замысел искупления? Харриет ясно представляла себе, как огорчится Эйдриан, как он будет мучиться и не находить от смущения слов. Блейз и раньше не слишком ему нравился. В целом будущее вырисовывалось пока весьма туманно. Даже решенный, казалось бы, вопрос с учебой Блейза опять выглядел спорным, хоть Харриет и не терпелось поскорее сообщить Эмили об их с Блейзом общих планах. Блейз, все еще пребывавший в эйфории по поводу своей новообретенной невинности, кажется, не очень сознавал, что планы эти касаются его собственной жизни; и снова Харриет с беспокойством понимала, что все зависит только от нее. Между тем, при всей решительности, с которой она высказалась насчет продажи дома, именно сейчас она была готова к такому обороту меньше всего. Во-первых, Худхаус, как и следовало ожидать, произвел должное впечатление на Эмили. Во-вторых, он, как и всегда, оставался для Харриет крепостью и оплотом, символом ее нерушимой связи с мужем и сыном. Глупо было бы решать такие серьезные вопросы в спешке, гораздо разумнее выждать какое-то время и посмотреть, как все обернется. Да и ради чего такие жертвы? Эмили ей не подруга, а будь на то ее воля, Харриет вообще предпочла бы держаться от этой особы подальше.
Когда, осушив слезы, Эмили собралась уходить, Харриет, неожиданно для себя самой, пригласила ее заглянуть в субботу, часам к шести.
- И обязательно возьмите с собой свою подругу, Констанс Пинн, - сказала она.
Это имя она несколько раз слышала от Блейза, он говорил, что Пинн живет в квартире у Эмили. Харриет, конечно, понимала, что подруга и дуэнья - разные вещи, но все же мысль о том, что в квартире постоянно находится другая женщина, приносила ей некоторое утешение. Сейчас она не то чтобы хотела убедиться в самом существовании мисс Пинн (она в нем не сомневалась), ей просто нужно было держать в руках все нити: самой все решать и устраивать, одобрять или не одобрять - диктовать правила игры. Лишь полное осознание всего происходящего могло дать ей ощущение реальности - и вообще, думала она про себя, так спокойнее.
- Кстати, я приглашу Монтегью Смолла, думаю, вам понравится это знакомство, - добавила она. - Возможно, и Дейвид будет дома.
Монти Смолла Харриет собиралась пригласить для того, чтобы он как следует присмотрелся к Эмили и чтобы потом с ним можно было ее обсудить. Также она очень надеялась уговорить Дейвида показаться гостям - хоть на минутку, ради нее. Но на самом деле Харриет все яснее видела, что центральной и самой важной фигурой во всем этом является Люка.