Она вздохнула, отвернулась на шатких стульях лицом к спинкам и снова затихла. А ему всю ночь бронхи разъедало страстное, жгучее желание кашля, но он терпел, удерживал себя, не хотелось, чтобы девчонка встревожилась… и, лишь укрывшись с головой, прорычал, наконец, в пол свой надсадный кашель…
Светало, когда Лавриков услышал кованые сапоги Ёжкина за дверью. Председатель заглянул в библиотеку не постучавшись, - он торопился, он заметил, конечно, как Миня, вскочив с пола, набросил на стулья вместе с девочкой одеяло, но ничего ему не сказал, только вскинул левую бровь, как бы запомнив вопрос, который задаст позже. Поманил выйти покурить–поговорить в свой кабинет, но дверь оставил открытой, и, лишь когда Настя пробежала мимо, пискнув: "Здрасьте, дядя Сережа… но у нас ничего не было, только книжки читали!", буркнул:
- Да мне бы и было… женили бы - и остался, как человек. Но вот, брат, катавасия - по телеку ночью опять показали твою фотографию.
Лавриков замер.
- Я ее вижу третий раз. Понимаешь? - спросил Ёжкин. И с тоской в лице, протянув руку, поиграв пальцами, забрал у Мини ключ от "уазика".
- В районе у нас менты спиваются, а тут областной розыск, верняк… мне уже замначальника звонил ночью… ты беги, Миша, скажу, что ночью сбежал. Жаль, братан, одинок я тут, как Путин. На вот! - И протянул Мине еще четыреста рублей. - Больше нету. Я вижу, ты честный парень, но и я не цветок в проруби, все ж таки бывший погранец, должен соответствовать. Иди на восток, там старый большой совхоз, там бабы начальники, там тебе будет хорошо.
Может быть, это судьба. Прочь, прочь от несовершеннолетних красавиц. Ты, впавший в гнусный грех, недостоин даже книги одни с ними читать. Твоя литература - вон, Барков… которого у Саньки Берестнёва видел…
Наутро там нашли три трупа…
Лежал Мудищев без яиц…
Надо бы хоть подаренный полушубок прихватить, да неловко возвращаться в комнатку. Да и тепло еще на свете. Глянув на затянутое тучами небо, Миня заторопился на восток…
6
К Вале Лавриковой прибежала под зонтиком сквозь ливень ее подруга Лена, юная крашеная девица в кожаной куртке и мини–юбке, в грязных сапожках, которые она тут же сбросила у порога. И вот крутится, жует жвачку, время от времени выдувая пузыри, что не мешает ей быстро говорить:
- А он мог пластическую операцию сделать! Пластическую операцию! Как Майкл Джексон! Я тут в газете одной прочитала… Десять "лимонов" - и другой фейс!..
- Это ты про моего папу?! - Валя нянчила в руках Люську, которой всего ничего от роду, и нате вам - ходит, выгнувшись, хнычет ночами, требует дружбу с котиком.
- А что? Может, он даже в нашем городе живет, вот прямо здесь… и даже к вам приходил… мать–то знала, а ты нет!
- Брось фигню городить! - Валя отставила пушистое чудо с зелеными глазами на диван, погладила. - Стоп токинг, маленькая.
- А ты вспомни, вспомни… не приходил какой–нибудь незнакомый человек… приблизительно его роста?.. не приходил?
- Следовательница меня пытала, теперь ты!.. Телевизор чинили на той неделе… два толстяка…
- Ну и что, что толстяки?! Толстяки!.. Обмотаться полотенцами… за щеку два леденца… вот так… - Лена схватила со стола, из сахарницы, два кусочка сахара - и за щеки. Выпучила глаза. - И хрен узнаешь. А?
- Да ну тебя! Папу бы я сразу узнала. Даже если его перекрасить… Где твое вино? Так и быть.
- А маман не ввалится?!
- Она сегодня допоздна! Налей девушке! - Снова взяла на руки рыдающую кошечку. - Мы две девушки, нам плохо.
Лена деловито достала из сумочки бутылку "Изабеллы", откупорила - пробка была уже выдернута и снова воткнута, достала две мутные рюмки из сумочки же, налила.
- У тебя тушь на щеке.
- Да эту кикимору не могу забыть. Говорит: если что узнаете, звоните.
- Дура! Что мы, Павки Морозовы? На родителей клепать? Три миллиона, говорят, увез, да?
- С ума сошла?! Какие, где? Собрал, что было, копейки… ну, у мамы на лекарства…
- Говорят, назанимал у знакомых…
- Ну, может, и занял… но он вернется и отдаст.
Девочки чокнулись, выпили. Лена прошептала, оглядываясь:
- Я вот чего не понимаю. Пусть не три миллиона, пусть даже один… Зачем в такое опасное время без охраны? Нанял бы киллера хоть за три тысячи. Эх, мне бы такие деньги! Я бы дачу купила, красный "форд" купила, тряпок всяких, шампанского, красной икры… и всю школу к себе! И с самыми красивыми мальчиками только танцевала!
- Как бы ты купила все это на миллион рублей?
- А разве у него не доллары были?! Если у него не было больших бабок, зачем он нужен грабителям? - И, продолжая жевать, выдувая пузыри, она тараторила. - Это, наверно, наколотые? Им все равно, что трешка, что лимон. Если наколотые, дело швах - убьют и труп в люк. А раз нету трупа, тут что–то другое. Может, набрал много–много и перевел в другие города?.. может, в заграничные банки? вот и нужен живой! чтобы помочь эти деньги снять со счетов, а?
- Ну перестань, - в слезах простонала Валя.
- Мы же по "видику" смотрели, как это делается! Значит, ты права… он жив, и у него денег с собой не было. Его выкрали, чтобы он с ними поехал и отдал башли. А пока не снимет для них башли, будет живой. А найти, куда он перевел деньги, пара пустяков. Вот туда и ехать! Там его и искать! Проще пареной репы!..
- Какая ты умная!.. - запротестовала Валя. - В том–то и дело, что неизвестно, куда делись деньги.
Лена налила еще, девочки чокнулась и выпили.
- Тоже понятно! - согласилась Лена. - Куда–то переводили, а из тех банков еще куда–то… вот и замотали! Но он–то знает!
Валя, побледнев, бросила кошечку на диван. Та жалобно замяукала..
- Не трогай моего отца! Ты видела, у него один–единственный приличный костюм?! И вся его любовь - музыка… Ни конфет хороших, ни украшений не брал - только диски.
- Включи!..
- Нет, без него не буду. Но я себе все переписала. - Валя нажала кнопку магнитофона. - Если бы он что украл, он бы увез нас на Канары… Он маму, знаешь, как любил! Советовался с ней…
Лена подмигнула.
- Так, может, она и посоветовала?
Валя расширила глаза, сузила и бросилась с кулаками на подругу. Та с хохотом и визгом отскочила.
- Да ты че?! Валька!.. С ума, сошла! Я же с восхищением говорю…
- Не надо мне такого восхищения!
- Ну, ну! Прическу испортишь… Хорошая музыка. Моцарт?
Валя, утирая слезы, прошептала:
- Альбинони.
- Ал Бано? Слышала. Колышет. А у меня с собой группа "Ху из ху"… послушаем?
- Та же попса, сто ударов в минуту! Папа говорит, всю цивилизацию подрубили под корень эти сто ударов в минуту… побежали неизвестно куда… потеряли радость созерцания. Но радость созерцания вовсе не означает, - наставительно продолжала Валя наверняка уже не своими словами, - чтобы в каменном веке остаться. Наоборот, вон японцы - толпами стоят, наслаждаются, когда снег идет или сакура цветет. А уж им–то не откажешь в прогрессе!
Лена махнула рукой.
- Давай еще тяпнем. С горя. - Долила в рюмки остатки сладкого вина, бутылку спрятала в сумку. - Эх, у меня бы был такой батя - и пропал… я бы сейчас все бросила: школу, мальчиков… и на самолет! Р-р!.. Фью!..
- И куда?
- В Москву! Куда еще? Наверняка там нашлись бы следы.
Валя молча смотрела на нее.
- А ты чего–то не шевелишься. Может, про папаню все–таки известно? Я тут, как дура, перед тобой… а ты…
Валя, закрыв лицо ладошками, отрицательно покачала головой.
- Слушай!.. А может, в городе кто знает? Какие–нибудь братки… Вот бы выйти на них, информацию выудить… Конечно, за деньги. А найти деньги - нон проблем! - И Лена, оглядываясь, зашептала: - Если другим девочкам можно, почему нам нельзя? Никто и не узнает. Я даже готова за компанию… вместе бы заработали… Алка Акимова в гостинице за одну ночь, слышала, сколько вырвала у иностранцев? Двести долларов!
- Ты… готова… ради меня? - ахнула Валя, в ужасе глядя на подругу.
- Я из дружбы! А на эти деньги можно как раз в Москву! Ну, за две ночи!
- Но я боюсь! - заныла Валя. - Я же еще…
- Все мы через это проходили! - хохотнула Лена. - Ради отца?! Ради матери? А уж найдем дядю Миню… небось купит нам по "тойоте"…
- О чем ты говоришь?! Это же не его деньги… Он же занимал!
- Или ты дура до сих пор, или хитрая, как Галка Фраерман. - Ленка продолжала жевать и думать. - Слушай! Вот еще вариант! Моя бабка ходит в церковь… а у них новый нищий у входа, страшный, мохнатый!.. - Говорят, ясновидец… лечит всех подряд… Моя бабка еще недавно с костылем ковыляла, ты же помнишь?.. А теперь без костыля!
- Ну и что?
- Как ну и что?! Пойдем туда, свечи поставим во здравие… ручку ему поцелуем… ну, подмигнем… Сам поп его боится! Может, скажет, жив твой папаня, нет? А если жив, скажет, где он.
Валя затрясла гневно головой.
- Это всё жулики, проходимцы!.. - Она рывком подняла кошечку, принялась ее баюкать.
- Ты и в Гришку Распутина не веришь?! Пикуля не читала? А этот такой же! Ну не хочешь - как хочешь! Эх, что же придумать?! Может, самим возле двух зеркал погадать? А чтобы верняк, наширяться!.. у меня маленько есть…
В эту минуту болтовню девочек прервал щелчок ключа в дверях - пришла мать Вали.
- Ой!.. - Лена, встав спиной к двери, быстро убрала в сумку рюмки. - Здрасьте, Татьяна Сергеевна.
Валя ногой выключила магнитофон.
- Здравствуй, Лена. Духи… или вино? Кто–то приходил?
- Никто. Звонили: нет ли вестей от папы.
- С того света не бывает вестей. - И кивнула Лене. - Измучили нас.
- Говорят, дядю Миню в Москве видели.
- У него лицо простое… круглое, в очках. Лавриков он и есть Лавриков. Я и сама иной раз на улице ошибалась. А уж если кому хочется кинуть на нас тень…
- Я так всем и говорю, тетя Таня.
- Вот, - Татьяна взяла листочек с полки. - Если верить всем звонкам… у половины города назанимал. Семь миллионов насчитала. И в гараже брал, и у всяких неизвестных мне приятелей… Давайте, давайте, кто больше!..
Валя значительно подмигнула подруге.
- Лен, мне с мамой надо потрёкать. Я догоню.
- До свидания, тетя Таня. - Стараясь не звякать посудой в сумке, Лена направилась к выходу. - Мы не пойдем по тусовкам… фильм про животных посмотрим…
- А накрасила ногти - тигров пугать? Ну, хорошо, хорошо. Только не допоздна. - И вдруг, мизинцами тронув виски (опять голова болит?), покосилась на дочь: - Да ты можешь прямо сейчас идти. Мне… подруга должна звонить.
В наступившей паузе Лена значительно сверкнула Вале совиными глазками, окрашенными вокруг век синей краской, и закрыла за собой дверь.
- Я бегу, бегу! - Валя опустила ноющую кошечку на диван. - Но, мам… не знаю, как спросить…
- А ты прямо спроси: может ли быть правдой, что папа нас бросил? Отвечу: нет. Еще что? Не сообщил ли о себе? Может, мы это всё разыграли? И здесь ответ один: нет. Еще есть вопросы?
Валя обняла мать.
- Прости… эта тетка из головы не выходит… не знаю, что и думать…
- А я?! Знаю, что думать?!. А тут еще меня на второй работе сократили. Считают - вполне обеспечена, хожу для отвода глаз. Как теперь жить? Извини… умоюсь… Вся мокрая после автобуса. Беги! - И мать скрылась в спальне.
Валя обулась у двери, схватила куртку и ушла.
Зазвонил телефон. Шум воды в ванной смолк. Когда телефон уже замолчал, выскочила полуголая Лаврикова, с накинутым на плечи халатом.
- Кто–то звонил?.. - Хотела вернуться в ванную, но телефон затрезвонил снова.
Лаврикова схватила трубку.
- Слушаю вас!.. Это ты звонил минуту назад?.. Да, я хотела по телефону. Могут люди увидеть. Ну, хорошо, приходи. Теперь уже все равно. - Положила трубку и снова ушла в ванную.
7
Совхоз имени ХХ партсъезда располагался на холмах, над узкой речкой и двумя старицами по бокам, заросшими камышом и купавками. На самом высоком взгорье стояла, как обломанный зуб, белая, без колокольни церковь. Видимо, ее пытались ныне возродить к жизни - с одной стороны прилепились строительные железные леса. Вокруг церкви на трех улочках села можно насчитать около сорока вполне добротных изб–семистенников. Штакетники покрашены известкой, наличники - кремовой и сизой краской, крыши крыты шифером и жестью, а где дощатый кров, там все же трава не растет, как в колхозе Ёжкина…
Навстречу кашляющему Лаврикову брел, шатаясь, петух, растопырив черно–золотые крылья и дергая оклеванной в драке головой, весь в крови, как Щорс из революционной песни. Миня соболезнуя кивнул ему.
Он прошел до середины села по жухлой траве–спорышу, стараясь обходить раскисшие глиняные колеи и тропы, склизкие, как мыло, и, не зная, куда сунуться, встал возле низенького каменного строения, над крыльцом которого красовалась видавшая виды жестяная вывеска "Сельпо". Здесь расхаживала взад–вперед сердитая сутулая женщина в плаще, с папироской во рту, а наверху, у двери, под навесом, сидел на складном стульчике одноглазый мужичок Минькиных лет, возможно, чуть постарше, с лицом желтым и глумливым.
- Ты мотай отсюда, не смущай народ, - ругалась женщина. - Или работать иди. Хоть и с одним глазом, а руки на месте, алкаш несчастный! Твои песни нам уже вот где сидят! - и она провела ладонью по горлу.
Не ответив ни словом, нахально скривившись, мужичок тут же загорланил дребезжащим, как пила, голосом под рявканье гармошки:
- Вот умру йя, умру йя…. похоронют меня-я…
И никто да не узна–айет–т игде могилка моя-я…
- А тебе кого? - обратилась к Миньке сердитая женщина. И вдруг радостно заулыбалась металлическими зубами. - Про тебя, что ли, Серега Ёжкин звонил? Не выдадим. Шофера и нам нужны. Я директор совхоза Галина Ивановна. Пошли! - Она цепко ухватила Миню за локоть, как учительница школьника, и повела по улице Сакко и Ванцетти - дощечки с надписями черной краской висели справа и слева. Правда, кое–где повыше мелом было начертано: Воскресенская. - У тебя что, и пиджака нету? Пропил? Вроде не алкаш.
Пиджак остался на сеновале у старика, а новый Миня не успел купить. Миня молча кивал, его колотил озноб.
- Э, паря, тебе надо в баню. У кого же сегодня баня? - задумчиво осклабилась женщина. - У химички–чумички.
И они свернули в переулок, мимо церкви.
- Только ты не бойся ее, у ней вид суровый, а баба добрая.
Вот так распорядился случай: Лавриков с местной начальницей вошли в большой двор с крытой дальней половиной, тут и березовые поленницы стояли на месте, и свой колодец с воротом красовался, и клеть, и хлев, все тут было, да не слышалось только мычания коровьего или курьего копошения. Но со стороны огорода доносился теплый дух топящейся бани. В самой избе горел свет во всех пяти окнах.
- Ангелина Николаевна! - позвала трубным голосом директор. - К тебе!
Из сеней вышла рослая, худая женщина в очках, в вязаном жилете до колен, вопросительно глянула на пришедших.
- Вот, командирую к тебе. Будет шоферить.
- Пьет? - спросила хозяйка дома.
- Не пахнет.
- Будет пить - тут же метлой. В комнате дочери поселю.
Директриса объяснила ей, что "хлопцу" надо в баню, тут же Мине выдали новую мочалку с еще не оторванной бумажкой, полотенце и показали мимо деревянной уборной с вырезанным сердечком в дверке в сторону огорода, где из сумерек выглядывали, чуть освещенные электрическим светом избы, подсолнухи.
В предбаннике и в бане также горели лампочки, лавка и ступени полка были горячи и сухи. Опять баня?! И пусть, пусть! Соскребай с себя срам и грязь! Миня торопливо простирнул штаны, трусы, майку (рубашка еще сойдет), повесил на вешала. Стеснительно оглядываясь на окошко, помылся, окатился с головой, и только хотел надеть подсохшие одежды, как из–за двери ему протянули комок чистой и сухой одежды в газете:
- Бывшего моего мужа, бери.
Бывший ее муж был, видимо, повыше Лаврикова, Миня закатал суконные штанины и рукава фланелевой рубахи, причесался женской гребенкой и вышел в ночь.
- Иди в дом, - строго сказала из темноты очкастая хозяйка. - Там все и поговорим. Я скоро.
В избе за столом, накрытым скатертью с ромашками, восседала директор, она была уже без плаща, в цветастой кофте и белой блузке, на пальцах ни одного кольца, строгала колбасу. Галина Ивановна оказалась очень симпатичной, со смешливыми губами, скуластой крепкой женщиной лет сорока пяти. Она пристально смотрела на Миню, и он снова смутился. "А что у них тут, одни женщины?" - вертелся вопрос в голове. Но если так спросить, покажется, что он прежде всего этим интересуется.
- Я о себе расскажу, - тихо буркнул Миня и поведал, где учился, где работал, про магнитную воду рассказал, как шабашил на старой машине, но далее свернул на то, что жизнь не удалась, с женой поссорился на почве ревности… вот он и здесь.
- Но если она в милицию подала и тебя по телевизору ищут, наверно, любит?
Миня не мог лукавить, смиренно согласился.
- Может быть. Но я хочу начать новую жизнь, - и, стыдясь самого себя, добавил: - У нее друг, еще с университета. Богатый, высокий.
- "Богатый, высокий?.." - председатель нахмурилась, разглядывая Лаврикова. - Что ж, бывает. Только не завидуй шибко высоким. Они вроде перочинных ножиков, складываются при первом ветре.
Вернулась, как на крыльях, из бани розовая высоченная Ангелина Николаевна, стала потчевать полусонного гостя и подругу чаем с малиной. И попутно лекцию читать по химии - она прежде работала учительницей химии, но три года назад школу расформировали.
- Вот, например, марганец, - говорила она, настойчиво глядя из–за самовара в глаза Мини. - Вы помните? Нужен для синтеза гормонов, для половых желез и щитовидки… помогает накапливать глюкозу в печени, а главное - нейтрализует через цепочку свободные радикалы…
- Да не мучь ты его раньше времени, - коротко смеялась директор, открывая и тут же смущенно закрывая блеск металлических желтых зубов. - Лучше давай объясним парню, куда он попал.
И Миня, опершись скулой на ладонь, узнал, что в этом селе и в самом деле мужчин почти нету, алкоголиков постановили выгнать на дальние работы, в город, четверым вшили торпеды, а из города, где осели сыновья и дочери, забрали к их великой радости внучек и внучат и воспитывают здесь.
- Мы через внуков возродим Россию, - пробасила директор. - У нас тут вроде младшей школы, в правлении, в большой комнате. Ты побрейся к завтраму получше, волосы остриги. У тебя глаза хорошие, ты им понравишься. Расскажи про демократию, про экологию.
- Да, да! А содержится марганец, - не унималась химичка, - в бобах… вот поешь бобов… Но главнее всего - феррум… это для получения энергии нужно, - она размахивала над позвякивающей посудой длинными руками, как дирижер. - Входит в состав гемоглобина, без него бета–каротин не превратится в витамин А…
- А если будут спрашивать, - продолжала свое директор, - мы тебя будем величать… какая фамилия тебе нравится? У матери твой какая была?
- У мамы? - Миня чуть не заплакал. Он сложил руки на скатерть, ладошку на ладошку, вспомнил. - У мамы была фамилия Тихонова.
- Вот и будешь Тихонов, - заключила директор и поднялась. - Завтра в половине восьмого в правление, Ангелина покажет, повезешь меня по делам.