Сунув бумажки с описанием дома под мышку, тетка подхватила вывеску с указателем, грузно опустилась на сиденье "опеля астры" и оставила меня вместе с деньгами на улице.
Вернувшись в свою гулкую квартиру, я сразу залез под душ.
Открыл холодную воду и торчал под ней до озноба.
Потом залез на массажный стол и постарался обмозговать происшедшее.
Я прекрасно знал, что предложил очень низкую цену, которая для меня была очень высокой. В другое время, в другой ситуации я бы просто помочился на фундамент этого дома. Но сейчас я предложил за него все, что имел. Я успокоился, проникнув в суть дела. Ведь я хочу не дом, а свою семью.
Подсчитал все сначала.
Вспомнил, что у нас на стоянке машина.
За нее можно по-быстрому выручить тысяч шесть.
У завскладом можно попросить зарплату авансом за два месяца, если сочинить себе какую-нибудь дорогую операцию, которую я вынужден делать в частной клинике по причине большой очереди.
Итого двадцать четыре тысячи.
Еще неделю я мог бы заниматься эротическим массажем, выдержу, если надо. Закрою глаза, массируя груди, заставлю себя быть холодным.
Положив перед собой визитку, я набрал номер. Однако отложил трубку, заметив, что сжимаю ее до боли в пальцах. В течение двух минут я проделал дыхательную гимнастику, снизил обороты, успокоился и вновь набрал номер.
Выложив тетке в костюме свое новое предложение, пообещал перевести деньги на счет ее конторы, раз уж она считает толстую пачку наличных неприличным способом оплаты. Поблагодарив за новое предложение, тетка хихикнула – мол, только что домик ушел по очень близкой цене. К сожалению.
Я увидел Хелену, убегавшую по росистому лугу к старым дубам. Я увидел Сини на руках у незнакомого мужчины, пересекавшего двор детского сада по направлению к "форду"-универсалу. Я увидел себя – стариком на скамейке в парке, с изборожденным морщинами лицом, что-то бормочущего себе под нос. И еще я увидел телефонную трубку, которая выпала из рук на плиту.
Чад заставил меня очнуться, я скинул на пол бесформенную массу, бывшую прежде трубкой.
Что такое дома? Временные убежища из бетона, дерева, гвоздей и утеплителя.
Мои жалкие рассуждения не имели под собой никакой почвы, потому что через два месяца я стану бездомным.
Самоуверенность – это глупость.
Но я был уверен, что мое предложение безусловно проскочит, и вот сижу в чаду горелой пластмассы в квартире, которую успел продать.
Однако надо спешить.
Хелена
Живот болит, теперь Матти там. Он протолкнул заскорузлые ноги в мой живот и царапает нежные ткани задубевшим большим пальцем. Его шишковатые колени смешали весь кишечник. Он твердит, что рок вне политики, с пеной у рта обещает отнести на следующей неделе всю свою коллекцию пластинок букинисту, требует, чтобы я выслушала еще одну вещь, хотя меня так прижало, что дышать нечем. Он переворачивается, внизу живота тянет, когда он устраивает поудобнее свои ноги. Матти окончательно опустошил меня. А вечером Сини задает вопросы.
– Где папуля? – спрашивает Сини.
– В прежнем доме, – отвечаю.
– Пойдем туда, – предлагает Сини.
– Нет, не пойдем, – отвечаю я.
– Когда папуля придет за мной и посадит на плечи? – спрашивает Сини.
– На следующей неделе, – говорю я.
О, если б я могла решать, то никогда. Сини смеется и говорит, что папуля снова посадит на коленки и будет рассказывать: по гладенькой дорожке, дорожке, дорожке, по кочкам, по кочкам, по ухабам, по ухабам, в ямку – бух! Сини пытается забраться ко мне на колени, но у меня нет сил. Теребя мои джинсы, Сини ноет.
– Папуля всегда качает меня, – говорит Сини.
Но я-то не папуля, думаю я. Надо отвлечь ее внимание. Я поднимаю с пола куклу для домашнего театра, надеваю на руку и размахиваю кукольными ручками. Сини шлепает куклу, мой палец выскальзывает из головы куклы, и голова безжизненно повисает. Сини рыдает из-за того, что Сиркку сперва увезла нас далеко от дома, а теперь еще и кукла умерла. Я достаю из кладовки швабру, пристраиваю ее себе на голову.
– Гляди, доча, какие у мамы волосы.
Сини хохочет и вопит, что папуля этим вытирает полы. Так мне удается заманить дочку за стол. Сиркку приготовила пюре и жареную рыбу. Сини шлепает большой кусок масла в пюре и говорит, что папуля так научил. "Папуля", "папуля", "папуля". Он везде. Распавшись на кусочки, Матти распространился по всему миру. Больше всего кусочков оказалось здесь, в квартире Сиркку. Пока Сини ест, она не говорит о папуле целых десять минут. Рекорд. Покончив с едой, Сини просится во двор на качели. У меня нет сил, но я заставляю себя идти. Взяв Сини на руки, сажусь на качели и раскачиваюсь так сильно, что все на свете сливается: облака, деревья, земля и волосы.
Матти
Тетка в деловом костюме, не ведая того, начала большую операцию. Сидя в гостиной на полу, я благодарил ее за урок. Она заставила меня очнуться от слепого азарта: я пытался купить дом, о котором ничего не известно и который никоим образом не представлялся мне будущим домом. Тоска сгноила на корню мое критическое мышление.
Освободив мысли, я велел душе: заткнись на некоторое время.
Придется начать с нуля.
Я понимал: мне надо превзойти себя и застукать противников со спущенными штанами, чтобы добиться собственного дома. Теперь не достаточно даже лживого сто десятипроцентного результата, о котором упоминал Тимо Ютила. Идеальный успех также требует слабости противника.
И понимания Хелены.
Которого явно недоставало.
Хелена сделала неправильные выводы после тех выходных, когда я работал с четырьмя бегунами на глазах у Сини. Я сам позвонил социальным работникам и объяснился спокойно: у ребенка не было никаких проблем, хотя моя организационная неопытность в эти выходные породила много накладок, но я совершенно точно смогу заботиться о дочке при любых обстоятельствах.
Сидя на полу, я сделал шесть глубоких вдохов. Выпрямившись, выцарапал ножом на стене над проданной двуспальной кроватью дату: 3.7.1999. Я помню из истории войны, что знаменитое оборонительное сражение в районе Тали-Ихантала достигло апогея именно в этот день в июле 1944 года. В самый разгар боя свыше двухсот пятидесяти орудий вдарили в одно и то же место. Орудие у меня только одно. Знать бы, куда его направить, – этого достаточно. В той легендарной оборонительной битве Финляндия выиграла время, этого же добиваюсь и я. Если Хелена согласится на новую попытку, я уломаю ее за полгода. Я уверен.
Я решил погрузиться в культуру частного домовладения столь глубоко, чтобы изучить все детали и нюансы. Я решил обследовать все дома в районе, независимо от того, продаются они или нет. Я решил также познакомиться с этим племенем, что пестовало свою культуру на окраине города. Будучи человеком многоэтажки, я не контактировал с людьми иной жилищной формации. Мне стало интересно, что за люди становятся владельцами собственных домов, какие у них моральные основания считать себя достойными этого. Я также хотел знать, каковы они, наши будущие соседи.
Семь тысяч из выручки за продажу своего барахла я вложил в приобретения. Купил карту района, диктофон, бинокль, камуфляжный костюм и рюкзак, который легко превращался в стульчик.
Выписал журналы, связанные с жильем и обустройством дома, в библиотеке взял все издания, касающиеся старых частных домов, и через поиск на слова "дом", "отечество", "восстановление" и "продажа недвижимости" скачал из Интернета все статьи по интересующим меня вопросам.
Я купил новые кроссовки и пульсомер.
Я купил блокнот, который легко помещался в нагрудном кармане нового костюма.
Я купил беспроводной телефон взамен расплавленного.
Я настроил мозги на частоту приема любой информации, связанной с жильем и домами.
Я подсчитал, что в районе 12 главных и 25 их пересекающих улиц.
Я подсчитал, что впереди у меня двадцать восемь лет жизни, и эти последние годы я мог бы провести в собственном доме на окраине города вместе с ними. Я еще посидел бы во дворе на качалке в августовских сумерках, и никто не будет мешать мне.
В геодезическом отделе городского управления выпросил точную карту жилого района и повесил ее на стенку рядом с их фотографией.
Я изучал ее, как Священное Писание.
На карте были обозначены улицы, границы участков, дома, даже насаждения.
Темно-зеленым были отмечены крупные магистрали: дорога на Туусулу и Первая кольцевая; белым – обычные улицы; светло-желтым – главные проспекты и улицы города; темно-оранжевым цветом обозначались районы многоэтажной застройки; светло-коричневым – частный сектор; ярко-зеленым – леса и парки; пунктиром – пешеходные дорожки и тропки здоровья. И масштаб подходящий – в метре от карты все можно было прочесть.
На следующий день после поражения в битве с теткой в деловом костюме я начал систематическую работу.
Укрепив на груди датчики пульсомера, я подключил их к браслету и нажал "старт". Через полторы минуты на экране появилось: спокойный пульс – 51. У Харри Кирвисниеми и Мики Мюллюлы спокойный пульс не превышает 40, но с ними мне не сравняться. Им муниципалитеты подарили и участки, и дома, поэтому сравнивать наши данные некорректно. Также некорректно сравнивать и наши мечты, потому что я знал, в каких домах живут лыжники. Бревенчатые стены без намека на какой-либо стиль, огромное количество ненужных квадратных метров, высокое надменное крыльцо. Архитектура швейцарских Альп.
Лыжники засандалили мне пульс аж 98 ударов. Я выкинул их из головы. Передо мной, от края до края стола, возвышались стопы книг и журналов. Втиснув между ними локти, я погрузился в чтение.
Проспекты агентств по продаже недвижимости зашкалили мне пульс за сотню. Я перешел к статьям об истории домов для фронтовиков, которые успокоили сердцебиение – показания пульсомера соответствовали неспешной прогулке, однако от чтения журналов о домашнем и приусадебном хозяйстве на лбу выступил мелкий пот, которого я добиваюсь обычно только на крутом подъеме у бассейна Пирккола.
Днем я решил вздремнуть, но ничего не вышло.
Башка трещала.
Я решил заняться выпечкой. Приготовление чего-нибудь вкусненького всегда меня успокаивало. Я замесил тесто, как обычно, хотя Хелены и Сини не было дома. Добавил чуть больше кардамона, все равно же никто не скажет. Потом поставил тесто подходить возле плиты и выудил наугад из стопки журнальчик.
Журнал "Наш двор" был неофициальной трибуной обитателей частных домов. Он напомнил журнал "Народ сражался", который я читал в юности. "Наш двор" рассматривал все стороны жизни в частных домах и рассказывал, как проходит жизнь членов этого племени.
Внимая аромату булочек, распространившемуся по кухне, я углубился в чтение.
В журнале "Народ сражался" меня интересовали рассказы рядовых фронтовиков, изложенные суровым, простым языком. "Нашему двору" не хватало грубости войны и постоянного страха перед будущим.
Племена тихонько воевали против процентных ставок или за право использовать эти ставки в снижении налогов, боялись грядущего ремонта крыши, внезапного скачка цен на вывоз мусора, повышения налога на недвижимость и того, что трубы лопнут, а нож газонокосилки раскрошится о камень в траве.
"Наш двор" не рассказывал читателям об этих страхах, это не представлялось важным.
Внимание заострялось на интонациях и оттенках.
В племени жителей частных домов сквозил дух единения, крепкое МЫ, хотя они наверняка ничего не знали друг о друге. Но форма жизни и страх изменений объединяли их. Они говорили о жизни за границами их территории с опаской, настороженно, по меньшей мере. В статьях упоминалось о новых городских планах застройки, словно о тайных заговорах им на погибель.
Мужик, дававший интервью, содрогался от мысли, что по соседству с их районом возведут муниципальные дома. Между строк читалось: "Что же будет с нами?" Кто-то осуждал недавно спланированные велодорожки, которые решительно изменили маршрут вечернего выгула их золотистого лабрадора.
Пульс слегка участился.
Отложив на некоторое время журнал в сторонку, я задумался, а какой журнал выпустили бы бойцы домашнего фронта, если б вдруг объединились. На прилавках появляются десятки изданий по вопросам жилья, благоустройства дома, оформления интерьера, приготовления пищи, так что у нового издания, освещающего домашние дела в прежнем стиле, нет шансов. Новый журнал призван рассматривать домашнюю жизнь с совершенно новой позиции, показать всему миру незримых мужчин, которые в полумертвом состоянии бродят между гостиной и спальней, укачивая температурящего ребенка, которые без устали продолжают поиски идеального соотношения яичного белка и молотого перца, которые безропотно выслушивают проблемы и душевные переживания своих любимых и которые в конце концов валятся на диван с температурой под сорок, потому что неделями не заботятся о своем здоровье.
Журнал может также проводить жесткую военную пропаганду и выступать против избалованного средствами массовой информации скопища мужиков, которые скитаются по лесам, взбираются на горы, спускаются по речным порогам, проторяют тропы по снежной целине и продают этот мужской образ жизни спонсорам. Те, в свою очередь, налепляют наклейки на задницы этих бородачей, ничего не знающих о реальных испытаниях, чтобы они смогли рассказывать о своих увлекательных приключениях в горах по телику.
Пульс стал, как у зайца.
Однако следовало не думать о создании собственного журнала, а заняться делом.
"Наш двор" рассказывал в статье на четырех страницах, чем различаются люди, живущие в собственном доме и в городской многоэтажке. Автор, психолог Лаури Мякинен, стоял под яблоней, у ног его терся спаниель. По мнению Мякинена, окружение существенно влияет на духовное состояние человека. Он полностью поддерживал образ жизни в частном доме и от всей души рекомендовал его – особенно тем, у кого наблюдаются предпосылки к переутомлению в осенне-зимний период и вообще к грусти. Мякинен писал, что как реалист он понимает, что не у всех есть достаточно средств на приобретение собственного жилья. При этом подчеркивал, что даже кратковременное посещение дома и двора знакомых может помочь в преодолении трудностей. Деревья – наши друзья. Мякинен ссылался на австралийское исследование, согласно которому, живущие в окружении деревьев люди способны на более прочные отношения, нежели те, кто всю свою жизнь проводит в городе среди бетона и стали.
Сам Мякинен только десять лет назад переехал в собственный дом и не перестает сожалеть о столь позднем решении. Если б он только знал, какой внутренний покой обретет благодаря яблоневым деревьям и двору, он бы сделал выбор гораздо раньше.
Следующий разворот представлял фотографию всей семьи: Мякинен, его жена Мари и мальчишки-близнецы Сами и Мике. У каждого в руках грабли, а подпись вещала, что все они любят осеннюю уборку листьев. Смена времен года и способность природы к обновлению и повторению учат нас понимать бренность сущего, утверждал Мякинен. Он сказал, что проникся ясностью осени и зарождающейся силой весны только у себя во дворе, где он, устраняя следы прежнего владельца, сковырнул весь асфальт, чтобы дать дорогу мощи матушки-земли. Мякинен также поведал, что после сауны часто валяется голышом на траве в восторженном состоянии, как Илмари Пимия из группы "Носители огня".
Я не нашел в источниках, которыми располагал, ни этого Пимия, ни его группу, но, по-видимому, Пимия был какой-нибудь известный плотник или архитектор, который таким образом праздновал окончание строительства дома.
Вырезав с последний страницы журнала бланк заказа, я заполнил его и сунул в кроссовку, чтобы вечером кинуть в почтовый ящик. Перелистав телефонную книгу, нашел адрес Лаури Мякинена. Вальдшнепов переулок, дом четыре. Это километрах в пяти от моей квартиры, по ту сторону Центрального парка.
Я вытащил из духовки почти черные булочки, выложил на тарелку две штуки и налил в стакан молока. Запивая обжигающие булки холодным молоком, я рассматривал фотографию Мякинена. Он глядел на меня преданным собачьим взглядом. Я прикинул, какой он породы. Для финской лайки он слишком инертный, для золотистого Лабрадора – слишком выразительный, для бульдога – слишком гладкомордый. Не столь уж я поднаторел в собаках, чтобы выбрать породу. Вспомнилось, как Хелена, окрыленная мечтами о доме, говорила мне о собаке и привлекала мое внимание фотографиями каких-то щенков.
Дом, семья, трава, сауна, крыльцо, почтовый ящик, собака.
Глядя на сердобольную рожу Мякинена, я составил список слов, объединенных главным.
Дом, дети, газонокосилка, шланг, печка-гриль, собака.
Дом, жена, керамические гномики во дворе, счет за воду, поленница, собака.
Дом, воспоминания, винтовая лестница, ночной тариф на электричество, собака.
Прихлебывая молоко, я кусал булку и мычал. Подумалось, что примерно таким я и буду в старости. Бормочущий под нос старикан, люстра на потолке, собранная из осколков памяти и разрозненных мыслей, или ржавые качели во дворе, которые не тревожили многие годы и которые взвизгивают, когда на них садятся.
Я вышел перекурить на балкон. Верхние соседи с треском захлопнули балконную дверь.