ВОТ ОН КАКОЙ, НАШ ФРАНЦ БИБЕРКОПФ! ПОД СТАТЬ АНТИЧНЫМ ГЕРОЯМ!
Франц Биберкопф, бывший цементщик, перевозчик мебели и так далее, а ныне - продавец газет, весит без малого центнер. Он силен, как удав, - недавно снова вступил в спортивный клуб. Он носит защитные обмотки, башмаки, подбитые гвоздями, и непромокаемую куртку. Денег у него не густо, зарабатывает понемногу, но на хлеб хватает. И на ногу он не даст себе наступить. Будьте уверены!
Быть может, после того что было (Ида и прочее), его мучают угрызения совести, кошмары, тревожные сны, Эриннии времен наших прабабушек? Ничуть не бывало! Не забывайте, обстановка изменилась. В былые времена преступника предавали анафеме (откуда ты это знаешь, дитя мое?). Взять хотя бы Ореста, который Клитемнестру убил перед алтарем, и имя-то такое, что не выговоришь. Ведь как-никак она мать родная ему была. Позвольте, какой там алтарь? Найдите-ка у нас церковь, которая по ночам открыта. То-то, я и говорю, времена не те. Хой-хо, ату его! И гнались за ним страшные чудища, косматые ведьмы со змеями в волосах, псы без намордников, и кто там еще, в общем целый зверинец - глядеть тошно. Но он прижался к алтарю, и все эти твари - особенно псы - беснуются, прыгают, зубами щелкают, а добраться до него не могут. Как это там поется про Эринний? "Не под сладкую музыку арф кружатся в пляске они…" Потом обовьются вокруг своей жертвы - и готово дело: умопомешательство, помрачение; словом, одна дорога - в желтый дом.
Нет, Франца Биберкопфа Эриннии не терзают. Скажем прямо - аппетит у него хороший. Сидит ли он у Геншке или еще где - повязку свою в карман спрятал, глушит одну кружку пива за другой, а то и рюмку горькой пропустит, хорошо ему на свете! Вот вам и разница между бывшим грузчиком, а ныне, в конце 1927 года, продавцом газет, Францем Биберкопфом из Берлина и древним героем Орестом. Ну, в чьей шкуре быть лучше?
Франц убил свою невесту Иду (фамилия ее тут, извините, ни при чем), цветущую молодую женщину. Все началось с крупного разговора между Францем и Идой в квартире ее сестры; сперва молодой женщине были нанесены следующие телесные повреждения: содрана кожа на носу, точнее на кончике носа и на переносице, и повреждены кость и хрящ носа. Впрочем, это было установлено позже в больнице и сыграло затем не последнюю роль на суде. Были обнаружены впоследствии и легкие ссадины и кровоподтеки на плечах.
Но затем объяснение молодых людей приняло весьма оживленный характер. Выражения: "кот", "сутенер" и "кобель поганый" привели крайне щепетильного в вопросах чести, хотя несколько и опустившегося, Франца Биберкопфа в сильное возбуждение. Вдобавок в тот день он был расстроен и по другим причинам. Мускулы его напряглись. Но в руках у него была лишь небольшая мутовка для сбивания сливок, - он, видите ли, уже и тогда тренировался и растянул себе сухожилие на руке. И вот эту самую мутовку с проволочной спиралью он мощным двукратным размахом привел в соприкосновение с грудной клеткой Иды, своей собеседницы в вышеупомянутом разговоре. Грудная клетка Иды была до того дня совершенно целой, без малейшего изъяна, чего, однако, нельзя было сказать о характере этой маленькой, крайне привлекательной девушки.
Кстати: живший на ее счет мужчина подозревал, не без оснований, что она собирается дать ему отставку и подарить сердце некоему бреславльцу, внезапно появившемуся на ее горизонте. Как бы то ни было грудная клетка миловидной девицы оказалась неприспособленной к столь стремительному соприкосновению с мутовками. Уже после первого удара Ида ойкнула и крикнула Францу на сей раз не "сутенер поганый", а "опомнись! Что ты делаешь?" При втором соприкосновении с мутовкой Ида сделала пол-оборота вправо: Франц находился в том же положении. В результате этого соприкосновения Ида вообще больше ничего не сказала, а только как-то странно, рыльцем, раскрыла рот и взмахнула руками.
То, что произошло за секунду до этого с грудной клеткой молодой женщины, тесно связано с понятиями хрупкости и упругости и с законами действия и противодействия. Без знания последних все это вообще не поддается объяснению. Тут придется припомнить следующие формулы.
Первый закон Ньютона гласит: "Каждое тело пребывает в состоянии покоя до тех пор, пока действие какой-либо силы не заставит его изменить свое состояние" (это относится к ребрам Иды). Второй закон Ньютона о движении гласит: "Изменение движения пропорционально действующей силе и имеет одинаковое с ней направление" (действующая сила - Франц, точнее его кулак с мутовкой). Величина силы выражается следу щей формулой:
f= с lim v/t = cw
Ускорение, вызванное данной силой, величина в званного ею нарушения покоя, выражается формулой:
v= I/c ft
Согласно этому следует предположить (да оно так и было в действительности), что спираль мутовки сжалась, и удар был нанесен непосредственно деревянной рукояткой. Результат силы противодействия, так называемой "инертной" стороны: перелом седьмого и восьмого ребер по задней левой подмышечной линии.
При таком соответствующем духу времени рассмотрении всех этих обстоятельств можно прекрасно обойтись без Эринний. Можно шаг за шагом проследить все, что сделал Франц и что претерпела Ида. Это уравнение без неизвестного. Остается только перечислить стадии начавшегося таким образом процесса. Итак, потеря со стороны Иды вертикального положения и переход ее в горизонтальное, как следствие сильного толчка, и наступившее одновременно затруднение дыхания, сильная боль, испуг и физиологическое нарушение равновесия. И тем не менее Франц, как разъяренный лев, растерзал бы потерпевшую - эту столь близко знакомую ему особу, если бы из соседней комнаты не выскочила ее сестра. Визгливая брань этой бабы вынудила его ретироваться, и в тот же вечер полицейский патруль задержал его неподалеку от дома.
"Хой-хо-хо! - кричали древние Эриннии. - Ату его!" Ужасный вид - отвергнутый богами человек у алтаря, руки его обагрены кровью. Как эти чудовища хрипят: ты спишь? Прочь сон, прочь забытье! Вставай, вставай!.. Его отец, Агамемнон, много лет тому назад отправился в поход на Трою. Троя пала, и тотчас же запылали сигнальные огни - цепь смолистых факелов потянулась от Трои, через остров Афос до самого Киферского леса.
Сколь прекрасна, к слову сказать, эта огненная весть, летящая из Трои в Грецию! Великолепная эстафета пламени над гладью моря! Вспышка света, огненное биение сердца, ликующий вопль.
Вот вспыхивает багровое пламя, и зарево разливается над озером Горгопис; увидел его страж и закричал от радости. Вот она, жизнь! И зажег новый костер, - передал дальше радостную весть; повсюду - ликование. А пламя пронеслось над заливом, взметнулось на вершине Арахнейона, и в багровом зареве слилось все в неистовых кликах: "Агамемнон возвращается!" Да, с такой постановкой дела мы тягаться не в силах. Куда уж нам!
Мы пользуемся для передачи различных сообщений результатами опытов некоего Генриха Герца, который жил в Карлсруэ, рано умер и, если судить по фотографии в Мюнхенском музее, носил окладистую бороду. Мы пользуемся радио. Наши мощные передатчики посылают в эфир переменные токи высокой частоты. При помощи колебательного контура мы вызываем электрические волны. Колебания распространяются сферически. А в приемнике есть катодная лампа и мембрана, которая колеблется то чаще, то реже, и таким образом получается звук точь-в-точь такой, какой поступил перед тем в передатчик. Удивительно! Надо же додуматься до такой чертовщины. Впрочем, восхищаться тут нечем: эта штука действует - и слава богу.
То ли дело смоляные факелы, возвещающие прибытие Агамемнона!
Они пылают, пламя их рвется ввысь, как живое, возвещая всем и вся: "Агамемнон возвращается!" - и все вокруг ликует.
И повсюду тысячи сердец вспыхивают огнем: "Агамемнон возвращается!" И вот уже десятки, сотни тысяч людей ликуют на берегах залива: "Агамемнон возвращается!"
Однако вернемся к сути дела. Агамемнон у себя дома. И картина меняется. Это, так сказать, оборотная сторона медали. Не успел он войти в дом, Клитемнестра предложила ему выкупаться. Тут-то и обнаружилось, какая она стерва. Набросила на него в воде рыбачью сеть, так что он и шевельнуться не мог, и топор прихватила будто бы для того, чтоб наколоть дров. Муж хрипит: "Горе мне, я погиб!" Люди спрашивают: "Кто это по себе голосит?" А он: "Горе мне, горе мне!" Словом, прикончила его, бестия эта античная, и глазом не моргнула, а потом вышла и похваляется: "Покончила я с ним. Рыбачьей сетью опутала его я и дважды нанесла удар. Когда ж, вздохнув два раза, вытянулся он, последним, третьим, я ударом отправила его в Гадес". Старейшины были огорчены, но все же нашли что сказать: "Поражены мы смелостью твоих речей…" Вот она какая была, эта бестия античная! В супружеских утехах с Агамемноном зачала она мальчика, нареченного при появлении на свет Орестом. Впоследствии плод утех укокошил свою мамашу. За это на него и напустили Эринний.
Совершенно иначе обстоит дело с Францем Биберкопфом. Не прошло и пяти недель, как его Ида скончалась в Фридрихсхайнской больнице от множественного перелома ребер с повреждением плевры и легкого и последовавших затем эмпиемы плевры (гнойного плеврита) и воспаления легких. Боже мой, температура не понижается, Ида, на кого ты похожа, поглядись в зеркало, боже мой, конец ей, крышка. Ну, произвели вскрытие, а потом свезли на кладбище на Ландсбергераллее, вырыли могилу в три метра глубиной, опустили туда гроб и засыпали землей. Умерла она с ненавистью к Францу в душе, да и его черная злоба не унялась после ее смерти, потому что ее новый друг, бреславлец, навещал ее в больнице. Теперь она лежит под землею, вот уже пять лет, вытянувшись на спине; доски гроба давно прогнили, а сама она растекается жижею, та самая Ида, которая когда-то танцевала с Францем в саду "Парадиз", в Трептове, в белых парусиновых туфельках; Ида, которая так его любила и путалась со многими, теперь лежит не шелохнется; нет ее больше.
А Франц отсидел свои четыре года. Он убил ее, а сам теперь гуляет на свободе, живет в свое удовольствие, жрет, пьет, извергает свое семя, сеет там и сям новую жизнь. Сестра Иды - и та ему досталась. Конечно, когда-нибудь придет и его черед. Все умрем, все там будем. Но ему до этого еще далеко. Он это знает. И пока что каждый день завтракает в пивных и на свой манер воздает хвалу раскинувшемуся над Александерплац небу, идет напевает: "Старушка бабушка играет на тромбоне…" или "Мой попугай крутых яиц не любит…" Что ему теперь красная стена тегельской тюрьмы! А ведь когда-то такой страх нагоняла! Как вышел из тюрьмы, прислонился к стене - и словно прилип, никак оторваться не мог, дежурный надзиратель и сейчас стоит у черных железных ворот, вызывавших когда-то у Франца такое отвращение, ворота все еще висят на своих петлях, никто на них и не смотрит, по вечерам их запирают, как и положено в порядочных домах. На то и ворота! А сейчас утро, надзиратель стоит у ворот, покуривая трубку. Светит солнце, все то же самое солнце, всегда можно в точности предсказать, когда оно будет находиться в той или иной точке небосвода. Покажется ли оно вообще - зависит от облачности. Из трамвая № 41 как раз вышли несколько человек с цветами и с пакетами в руках, верно в больницу идут. Здесь недалеко - прямо и налево по шоссе; замерзли небось, холодно! Деревья стоят черной шеренгой. А в тюрьме, как и раньше, арестанты сидят в камерах, работают в мастерских, прогуливаются гуськом по двору. Строгое предписание: на прогулку выходить не иначе как в котах, шапке и шейном платке. Начальник обходит камеры: "Вчерашним ужином довольны?" - "Не мешало бы получше кормить, да побольше". Делает вид, что не слышит. "Как часто меняют постельное белье?" - "Небось и сам знаешь, чего спрашиваешь?"
Кто-то из одиночников писал: "Впустите солнце! Во всем мире звучит сегодня этот призыв. И только здесь, в стенах темницы, не нашел он еще отклика. Неужели мы не имеем права на солнечный свет? Планировка тюремных зданий такова, что некоторые камеры, расположенные на северо-восточной стороне, круглый год лишены солнца. В эти камеры не попадает ни один солнечный луч, который передал бы их обитателям привет из внешнего мира. Из года в год эти люди работают и чахнут без живительного солнечного света". В тюрьме ждут какую-то комиссию. Надзиратели снуют из камеры в камеру.
Другой заключенный пишет: "В прокуратуру при окружном суде. Во время слушания моего дела в уголовной коллегии окружного суда господин председатель суда доктор X. сообщил мне, что после моего ареста какой-то неизвестный приходил ко мне на квартиру, по адресу Элизабетштрассе, 76, за моими вещами, и таковые унес с собою. Это обстоятельство занесено в протокол и нуждается в соответствующем доследовании по представлению полиции или прокуратуры. Мне ничего не сообщалось о похищении моих вещей после моего ареста, и я узнал об этом лишь в день слушания моего дела. Ввиду изложенного прошу, господин прокурор, уведомить меня о результатах расследования или же выдать мне на руки копию имеющегося в деле протокола на предмет последующего предъявления иска о возмещении убытков в том случае, если хищение произошло по недосмотру со стороны моей квартирной хозяйки".
А как же фрау Минна, сестра Иды? Благодарю вас, вы очень любезны! Ей живется неплохо. Сейчас двадцать минут двенадцатого, она как раз возвращается с рынка на Аккерштрассе. Рынок крытый, построен магистратом, большое желтое здание; там есть выход и на Инвалиденштрассе. Но Минна всегда выходит на Аккерштрассе - ближе к дому. Она купила свиную голову, цветную капусту и пучок сельдерея. А перед рынком она еще купила прямо с воза большую жирную камбалу да взяла пакетик ромашки. Ромашка всегда пригодится в хозяйстве.
Книга третья
Здесь Франц Биберкопф, этот "порядочный", благонамеренный человек, перешивает первое потрясение.
Его обманули. Удар нанесен метко…
Биберкопф поклялся остаться порядочным человеком, и вы сами видели, - он целыми неделями держался стойко; но это была своего рода отсрочка. Вот жизнь и решила - хорошенького понемножку - и подставила Францу ножку. А Франц думает: это не дело! Жизнь эта подлая, собачья ему изрядно надоела.
Почему жизнь поступает с ним таким образом, он никак не может понять. Ему предстоит пройти еще долгий путь, пока он во всем этом разберется.
ВЧЕРА ЕЩЕ ГОРДО СИДЕЛ ТЫ В СЕДЛЕ
Скоро рождество. Надоело Францу стоять день-деньской с газетами, вот он и поменял амплуа: торгует теперь вразнос случайным товаром, а в последние дни переключился на шнурки. Торгует всего два-три часа в день - по утрам или после обеда. Сперва один промышлял, потом взял в компанию Отто Людерса. Людерс этот уже два года безработный, жена его по квартирам стирает: Познакомила Франца с ним Лина-толстуха, Людерс дядей ей приходится. Летом ему повезло: две недели ходил с рекламой "Рюдерсдорфских мятных лепешек" - сам в ливрее, на груди плакат, на голове шапка с султаном. Теперь они оба бегают по улицам, заходят в дома, звонят в квартиры, а под вечер встречаются где-нибудь.
Как-то раз зашел Франц в пивную. Толстуха уже тут как тут. Франц - в отличном настроении. В один присест умял толстухины бутерброды и, еще с набитым ртом, заказал три студня с горошком себе, Лине и Людерсу. Смеется, толстуху при всех тискает - та засмущалась даже, покраснела вся, доела студень и давай бог ноги.
- Слава богу, убралась толстуха.
- Что ж, ей есть куда. Сидела бы себе дома, а то ходит за тобой как привязанная.
Облокотился Франц на стол и глядит на Людерса как-то снизу вверх.
- Угадай-ка, Отто, что со мной сегодня было!
- Ну что?
- А ты угадай!
- Да ладно, говори уж!
- Две кружки, один лимон!
В пивную, отдуваясь, вваливается новый посетитель, вытирает тыльной стороной руки нос, кашляет.
- Чашку кофе.
- С сахаром? - спрашивает хозяйка, перемывая стаканы.
- Нет. Поживее только.
Между столиками пробирается какой-то молодой человек в коричневой кепке, ищет кого-то глазами, постоял, погрелся у печурки - опять пошел, посмотрел на Франца с Людерсом, а затем подошел к соседнему столику и спрашивает:
- Не видели ли вы тут человечка одного в черном пальто с коричневым меховым воротником?
- А что, он часто бывает здесь?
- Да.
За столиком - двое. Тот, который постарше, оборачивается к своему бледному соседу.
- С меховым воротником?
- Много их тут ходит с такими воротниками, - ворчливо отзывается тот.
- А вы сами откуда взялись? Кто вас послал? - спрашивает седой молодого человека.
- Да не все ли вам равно? Не видели - и весь разговор.
- Всякие тут бывают - с воротниками и без. Надо же мне знать, с кем говорю.
- С какой стати я буду вам о своих делах рассказывать?
- Сами-то вы спрашиваете, - кипятится бледный, - про человека какого-то, так можно и вас спросить, что вы за птица.
Молодой человек стоит уже у другого столика.
- А хоть бы и спрашиваю, - говорит он, - что ему за дело, кто я такой.
- Позвольте, раз вы его спрашиваете, то и вас можно спросить. А не то вам нечего и спрашивать.
- Да чего ради я буду говорить с ним о своих делах?
- Коли так, и мы вам говорить не будем, кто здесь был, а кто не был.
Молодой человек пошел к двери. На ходу обернулся, бросил:
- Думаешь, больно хитрый? Смотри, сам себя не перехитри.
Рванул дверь, и был таков. Двое за столиком:
- Ты что, его знаешь? Я - никогда в глаза не видел.
- Он здесь в первый раз. Черт его знает, что ему нужно.
- По разговору вроде баварец.
- Он? Нет, он с Рейна. Сразу видно.
А Франц весело скалит зубы, улыбается иззябшему, жалкому Людерсу.
- Что, не дошло? Эх ты, голова два уха! Ты спроси, есть ли у меня деньги.
- А что, есть?
Сжатая в кулак рука Франца на столе. Он слегка разжал ее, гордо ухмыляется.
- Вот, любуйся. Считать умеешь?
Людерс заморгал, подался вперед, посасывает дуплистый зуб.
- Две десятки? Фу-ты ну-ты! Франц бросил бумажки на стол.
- Что, здорово? И в два счета! Минут за пятнадцать - двадцать! Не веришь?
- Вот черт!
- Да ты не бойся! Здесь дело чистое. Ничего такого не было, понял? Все честно-благородно. Так что ты, Отто, не сомневайся.