* * *
А теперь подойди поближе, не бойся, я тебе кое-что покажу. Вот она, смотри - великая блудница, имя же ей Вавилон, сидит она на водах многих. И ты видишь жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И она облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держит золотую чашу в руке своей. И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать мерзостям земным, и жена упоена кровию праведных…
Франц Биберкопф идет своей дорогой; бродит день-деньской по улицам и думает: врешь, не возьмешь, дай только окрепнуть да сил набраться. Лето стоит жаркое, и Франц колесит по пивным - посидел в одной, пошел в другую. От жары спасается.
Вот сел он за столик. Принесли ему пару пива. Смотрит Франц в кружку, а та человечьим голосом и говорит:
- Хорошо ли мое пивко бочковое, холодное, из хмеля да солода?
- Куда уж лучше, - отвечает Франц, - пиво свежее, прохладное.
- То-то! Выпей, освежись, а потом тепло на сердце станет, избавишься от лишних мыслей.
- Лишние мысли, говоришь?
- Конечно! Мысли по большей части лишние. А то нет?
- Верно! Твоя правда.
Тут Францу рюмку водки принесли. Он и с ней потолковал.
- Ты откуда взялась?
- Не знаешь разве? Водку из хлеба гонят.
- Ух и сердитая! Так горло и дерет, точно когтями…
- А ты что же думал? На то я и водка. Что, забыл, какая я есть?
- Забудешь тут, я, брат, чуть на тот свет не отправился без пересадки…
- Оно и видно!
- Ладно, поговори у меня! Проглочу тебя, и дело с концом. А ну-ка, где ты там? Эх, хорроша! С огоньком… Всю глотку обожгла. Огонь, да и только!
Подкоптился Франц на этом огоньке - жарко стало, пить захотел, потянулся за второй кружкой.
- Ага, вот и вторая, с одной я уж тут говорил. Ну, что скажешь?
А кружка ему:
- Сперва, толстый, отхлебни, а потом уж и спрашивай.
- Идет!
Отхлебнул. Тогда кружка говорит:
- Пропусти вот еще пару пива, да кюммеля рюмку, да грога стаканчик, тогда и разбухнешь, как моченый горох.
- А не врешь?
- Верно говорю. Поправишься! А то на кого ты сейчас похож, миляга? И не стыдно тебе в таком виде людям на глаза показываться? Ну-ка, хлебни еще разок.
Франц - за третью; выпил и бубнит:
- Я и то хлебаю. Каждой свой черед. Не лезьте без очереди!
А четвертую спрашивает:
- А ты что скажешь, душенька?
Та только блаженно лопочет что-то, Франц влил ее в себя, приговаривая: верю, голубушка, верю, ты не соврешь. Славная мы парочка, баран да ярочка…
И В ТРЕТИЙ РАЗ БЫЛ ВЗЯТ БЕРЛИН
Так Франц Биберкопф в третий раз появился на улицах Берлина. В первый раз ему крыши чуть на голову не свалились, да евреи выручили. Во второй раз Людерс его надул, но Франц горе вином залил. И в третий раз отважился Франц войти в город. Без руки остался, а не боится. Нет, человек он смелый, ничего не скажешь! Смелости у него на двоих, а то и на троих хватит.
Герберт и Ева оставили для него кругленькую сумму - деньги хранились у хозяина пивной внизу. Но Франц взял только мелочь; не хотел он эти деньги брать. Надо самому хлеб добывать. Пошел он в "Социальное призрение", просит пособие, а там ему говорят:
- Сперва надо справки навести.
- Ну, а что я пока буду делать?
- Зайдите денька через два.
- Да ведь за два денька можно и с голоду подохнуть.
- Бросьте, так скоро у нас в Берлине никто с голоду не подыхал. Разговоры одни. Кроме того, у нас выдают не деньги, а талоны на питание, и за квартиру мы перечисляем сами. Адрес у вас указан правильно?
Вышел Франц на улицу - и тут только спохватился! Батюшки! Справки будут наводить. Этого еще не хватало. Пожалуй, наведут справки и о том, куда моя рука девалась и как это вообще случилось? Остановился Франц у табачного ларька, задумался: значит, будут спрашивать, что случилось с рукой, кто платил за лечение и где я лежал? Факт, будут. Да еще, чего доброго, спросят, чем я жил последние два месяца. Нет уж, дудки!
Двинулся дальше, идет и все думает: что делать? С кем бы посоветоваться? Худо! А тех денег все равно не возьму.
И тут Франц вспомнил своего друга Мекка - вот с кем можно посоветоваться! Два дня искал он его между Алексом и Розенталерплац, все закоулки облазил. На исходе второго дня столкнулся с ним на Розенталерплац. Поглядели они друг на друга. Франц хотел крепко руку пожать - вспомнил, как обрадовался тот другу, встретив его после истории с Людерсом. Но на сей раз Мекк протянул руку как бы нехотя и не ответил на пожатие. Франц хлопнул было его по плечу левой рукой, но коротышка Мекк состроил такую серьезную физиономию… Что это с ним, уж не обиделся ли?
Они пошли вверх по Мюнцштрассе, вернулись обратно по Розенталерштрассе; напрасно Франц сделал лишней круг, ждал, что Мекк хоть про руку спросит. Тот и не подумал спросить - идет и все глядит куда-то в сторону. "Стыдится он, что ли, идти с таким босяком?" Улыбнулся Франц через силу, стал про Цилли расспрашивать, как, мол, она.
Ну, Цилли живет неплохо. Мекк долго и подробно рассказывал о ней, а Франц слушал, даже смеяться пробовал. Так Мекк и не спросил про руку, и тут Франца вдруг осенило:
- А в пивную на Пренцлауерштрассе ты еще заглядываешь? - спросил он.
- Да, бываю иногда, - скривился Мекк.
Францу все стало ясно. Он пошел медленнее, стал отставать от Мекка. Так, значит, Пумс ему про меня набрехал, или Рейнхольд, или Шрейбер, И кто там еще. Вот он и думает, что я налетчик. Значит, надо ему все объяснять… Нет уж, не дождешься, ничего я тебе не скажу.
Франц собрался с духом и остановился перед Мекком.
- Ну, Готлиб, будь здоров, мне пора домой, ложусь я теперь рано, слабый стал, калека.
Мекк в первый раз за весь вечер поглядел ему прямо в глаза, вынул трубку изо рта, хотел его еще что-то спросить, но Франц только отмахнулся, нечего, мол, спрашивать; пожал ему руку и исчез в толпе. А Мекк долго еще стоял, почесывая затылок; недоволен был собой, жалел, что не поговорил с Францем по душам.
А Франц шагал по Розенталерплац, улыбался и думал про себя: "Что с ним говорить, ни к чему все это, своим умом надо жить, самому на хлеб зарабатывать".
И стал Франц тут деньгу зашибать. Его словно подменили. Озлился, остервенел. Ева и Герберт предлагали ему остаться у них на квартире, но Франц хотел жить один, - в чужой квартире у него ничего не клеилось. Подобрал он себе комнатенку, и наступил тут неприятный момент: хозяйка попросила его бланк заполнить для прописки. И вот наш Франц сидит за столом и снова голову ломает. Что писать? Фамилия - Биберкопф. Напиши вот, а они пороются в своей картотеке и позвонят в полицейпрезидиум, а оттуда - повестка. Вызовут, пойдут расспросы: что да как, да почему больше не показывался, и что случилось с рукой, где лечился и кто за лечение платил? Придется врать.
Франц со злостью стукнул по столу кулаком. К черту "Призрение"! К черту благотворителей! Он свободный человек и знать их всех не желает! Ничего не надумал, обозлился и стал выводить свое имя на бланке. Написал "Франц", поднял голову, а перед глазами мелькают полицейский участок, патронат на Грунерштрассе, автомобиль, из которого его выбросили… Нащупал под курткой культяпку, спросят ведь о руке. Ну и пускай спрашивают! Напишу все как есть, и пропади оно пропадом!
И пошел садить букву за буквой, точно гвозди вколачивает в бумагу.
Нет, никогда я трусом не был, а имени у меня никто не отнимет. Не имеют права! Родился я Биберкопфом и умру Биберкопфом. Лепит он жирные буквы одну к другой, а перед глазами тюрьма в Тегеле, черные деревья вдоль аллеи, заключенные в мастерских - клеят, столярничают, чинят мешки… Обмакнул перо в последний раз, поставил точку. Не боюсь я их, ни лягавых, ни "быков" с жетонами. Либо я, Франц Биберкопф, свободный человек, либо вообще не человек.
Есть жнец, Смертью зовется он…
Франц отдал заполненный бланк хозяйке. Так, с этим делом покончено. А теперь подтянем штаны, соберемся с силами - и даешь Берлин!
ПРИОДЕНЕШЬСЯ - ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ СТАНЕШЬ И ВИДИШЬ ВСЕ В ИНОМ СВЕТЕ
На Брунненштрассе, там, где прокладывают новый туннель для метро, провалилась в шахту лошадь. Народ уже с полчаса толпится вокруг места происшествия. Прикатили пожарные и продели лошади канаты под брюхо. Стоит бедняга в яме между водопроводными и газовыми трубами, почем знать, может быть, сломала ногу, дрожит вся и испуганно ржет; сверху видна только ее голова.
Лошадь лебедкой подняли из шахты, она отчаянно дрыгала ногами.
Среди публики Франц Биберкопф и Мекк. Франц соскочил в шахту к пожарному и помог протолкнуть лошадь вперед. Мекк и все зеваки только диву давались, как это Франц так ловко управляется одной рукой. Стоят, похлопывают лошадь по взмыленному крупу - она цела и невредима.
- Молодчина ты, Франц, ничего не скажешь, и откуда у тебя столько силы в одной руке? - удивился Мекк.
- Силенка есть еще. Не жалуюсь. Коли захочу, еще не то сделаю.
Прошлись они вместе по Брунненштрассе. После размолвки на Розенталерштрассе они в первый раз встретились. Мекк юлит, подмазывается к Францу.
- Да, Готлиб, - продолжает Франц, - ем-пью за двоих, вот и снова окреп. А знаешь, чем я сейчас занимаюсь? (Погоди, я тебя разыграю. Будешь знать, как морду кривить. Тоже, друг называется.) Ну так вот, слушай, у меня теперь работа первый сорт. Я зазывалой стою у карусели на Эльбингерштрассе - знаешь, где балаганы. Дело нехитрое - знай покрикивай. А ну, пожалуйте на карусель, один круг - всего пятьдесят пфеннигов, а чуть подальше, на Ромнтенерштрассе, есть теперь аттракцион: "Самый сильный однорукий человек в мире". Так это я. Но это только со вчерашнего дня. Будешь там - заходи, побоксирую с тобой.
- Будет заливать, какой же бокс с одной рукой?
- А вот приходи - увидишь. Где руки не хватает, я работаю ногами!
Франц поиздевался над Мекком вволю, а тот и не понял, только ахал да охал.
Прошли они, как бывало, от Алекса по Гипсштрассе. У старого танцзала Франц говорит Мекку:
- Видал, как отремонтировали? Загляденье! Я здесь частый гость - танцую и в бар заглядываю.
Мекк совсем обалдел.
- Что это с тобой, скажи на милость?
- А что? Решил тряхнуть стариной. Ты против? Так что же, зайдем, а? Поглядишь, как я танцую с одной-то рукой.
- Нет, тогда уж лучше в Мюнцгоф.
- Можно и туда. Но, впрочем, в таком виде нас никуда не пустят, так что зайди как-нибудь в четверг или в субботу. А что ты удивляешься, у меня же только руку отстрелили, а ничто другое!
- Кто же отстрелил-то?
- Да вот перестрелка с лягавыми вышла. Мне-то досталось ни за что - в чужом пиру похмелье. Иду это я ночью по Бюловплац. Вижу: в одном дворе склад обчищают. Смотрю - ребята знакомые. Парни они хорошие, честные, да вот нет ни гроша, а жить-то надо. Ну вот, смотрю я, а за углом двое лягавых в штатском, в шляпах с кисточками. Ну, да их сразу узнаешь. Я - во двор, говорю парнишке, который на стреме стоял, что, значит, так и так. А те и не думают сматываться. Подумаешь, говорят, велика важность - двое лягавых. Молодцы ребята! Все равно, говорят, свое возьмем - не бросать товар. А лягавые уже тут как тут, рыскают по двору. Верно, кто-нибудь из жильцов засыпал ребят… А товар-то был меховой - согревать дамочек, какие сами печку не топят. Ну, мы засели на складе - лягавые толкнулись было туда, тыр-пыр - не могут дверь открыть. Послали за слесарем, а ребята тем временем смылись через другой выход. А когда слесарь стал ломать замок, я выстрелил в замочную скважину. Ну, что ты на это скажешь, Мекк?
У того даже в горле пересохло.
- Где, ты говоришь, это было? - спрашивает.
- В Берлине, за углом направо. Ты там не проходил?
- Да я серьезно спрашиваю!
- Успокойся. Я ведь холостым стрелял. Ну, а те стреляли всерьез, всю дверь изрешетили. Сцапать меня им не удалось, пока они замок ломали, наш и след простыл; а вот руку мне попортили. Сам видишь.
- Быть не может, - проблеял Мекк. А Франц величественным жестом протянул ему руку и говорит:
- Ну, пока до свиданья, Мекк. Если тебе что понадобится, то я живу… впрочем, адрес я тебе потом сообщу. Всех благ!
Повернулся и пошел по Вейнмейстерштрассе. А Мекк не знал, что и думать.
Либо Франц разыгрывает его, либо… Надо будет хорошенько расспросить Пумса. Ведь Пумсовы ребята совсем не то рассказывали…
* * *
А Франц не спеша отправился обратно на Алекс.
Какой щит был у Ахилла и как выглядел этот великий воин в полном вооружении, когда он шел в бой, я сейчас затрудняюсь сказать, помню только - были на нем какие-то не то поножи, не то наручи.
Но зато я знаю в точности, как выглядел Франц перед тем, как снова ринуться в бой. Так вот, на Франце Биберкопфе его старые вещи - фуражка-капитанка с погнутым якорем, поношенный коричневый костюм из дрянной бумажной материи. Весь он с ног до головы заляпан грязью - извозился, когда кобылу из шахты вытаскивал.
Заглянул он в Мюнцгоф, пропустил кружку пива и минут через десять подцепил там одну, еще довольно свеженькую девицу, брошенную своим кавалером. Решили они пройтись по Розенталерштрассе - в зале духота, а на улице погода славная, хоть и дождик.
Идет Франц и думает: куда ни глянь, всюду надувательство, всюду обман. Как он раньше не замечал! Значит, стал другим человек и видит все в ином свете. Словно прозрел! Порассказал он девице о том о сем.
Идут они и покатываются со смеху. И что только творится на свете. Время - седьмой час, дождь все накрапывает, ну, да не беда - девица с зонтиком.
На пути пивная. Остановились они, заглянули в окно.
- Гляди, как хозяин пиво отпускает. Не доливает, подлец. Видала, Эмми, видала? Полкружки пены!
- Ну и что ж с того?
- Как "что с того"? Пол кружки пены! Недолив! Вот жулик! А вообще-то он прав, этот дядя. Молодец, не теряется, так и надо.
- Да ты же говорил, он мошенник.
- Все равно молодец! Подошли к магазину игрушек.
- Знаешь, Эмми, гляжу я на эту муру, и зло берет - тут уж не скажешь "так и надо". Когда я маленьким был, помогал я матери клеить всю эту дрянь - пасхальные яички и прочее. А платили нам гроши, вспомнить тошно!
- Ну вот, видишь.
- Сволочи. Так бы и разбил витрину. Хлам выставляют. Подлость какая - последние соки выжимают из бедных людей.
"Дамское платье". Франц хотел пройти мимо, но на сей раз Эмми потянула его к витринам.
- Тут уж я тебе могу рассказать кое-что! Уж я-то знаю, как им пальто шить, этим дамочкам… Как ты думаешь, сколько за это платят?
- Пойдем, пойдем, не знаю и знать не хочу. Сама виновата, раз берешься шить за такую цену!
- Постой, а что бы ты стал делать на моем месте?
- Да что я, дурак, такую работу за гроши делать? Сказал бы - сам желаю пальто на шелку носить, и баста!
- Поди скажи!
- Не беспокойся, я бы на твоем месте давно уже носил такое пальто. А коли нет, значит прав хозяин, когда гроши платит! Большего, значит, и не стоишь.
- Да полно вздор болтать!
- А что, думаешь, если брюки в грязи, то я и всегда такой. Это я лошадь из люка вытаскивать помогал, вот и заляпался. Нет, меня за грош не купишь, мне, может, и тысячи марок мало!
- А где же они у тебя?
Она поглядела на него испытующе.
- Пока что их у меня нет. Но будь уверена, уж я их получу - тысячи, а не гроши какие-нибудь.
Эмми приятно удивлена, прижимается к нему.
"Американка-химчистка, ремонт и утюжка мужского платья". Окно открыто настежь. Видны две дымящиеся гладильные, доски, в глубине комнаты сидят, покуривая, несколько мужчин далеко не американского вида, а у доски гладит что-то молодой чернявый портной в рубашке с закатанными рукавами. Франц окинул взором все помещение, потом, сияя, посмотрел на свою по дружку.
- Эмми, крошка, как здорово, что я с тобой познакомился!
Та еще не понимает, куда он гнет, но слушает его с удовольствием. Увидел бы это тот парень, который ее бросил в Мюнцгофе. То-то обозлился бы!
- Эмми, голубка, - продолжает Франц, - ты только взгляни на эту лавочку!
- Ну, на утюжке он много не заработает.
- Кто?
- Да вот тот, чернявенький.
- Он-то нет, но зато другие!
- Которые? Вон те? Почему ты так думаешь? Я их не знаю, ты тоже.
- Нет, я их хоть в первый раз вижу, да зато насквозь, - торжествует Франц. - Ты только взгляни на них. А про хозяина и говорить нечего. В мастерской у него гладят, а в задней комнате другими вещами занимаются.
- Думаешь, парочкам сдает для свиданий?
- Может и сдает, только едва ли. Это же все жулье! Как, по-твоему, чьи это костюмы тут висят? Зашел бы сюда агент уголовной полиции да понюхал бы, как и что, так эти голубчики живо бы смылись. Только их бы и видели.
- Да с чего ты взял?
- Все это краденый товар, поверь уж мне. "Американка", скажи на милость! Шустрые ребята! А? Ишь как дымят! Живут себе не тужат.
Франц и Эмми пошли дальше.
- Вот, учись, Эмми! Так и надо жить! Только, упаси бог, не работать! И не думай об этом. Работай хоть до седьмого пота, кроме мозолей, ничего не заработаешь, а то и ноги протянешь. Трудом праведным не наживешь палат каменных. Это уж точно! Сама видишь!
- А ты чем занимаешься? - спросила она с надеждой.
И вот они снова на Розенталерштрассе, в самой сутолоке, потом через Софиенштрассе вышли на Мюнцштрассе. Франц шагает бодро, выпятив грудь, как под марш: мы славно воевали, эх, помню ту войну, тратата, тратата, тратата, эх, город мы забрали и всю его казну, забрали, забрали, тратата, тратата, тратата!