* * *
Это случилось в июне. Славный месяц июнь!
Куколка превратилась в легкокрылого мотылька. И Франц успел уже недурно устроиться к тому времени, когда Герберт Вишов и Ева вернулись с курорта. В Цоппоте на Балтийском побережье произошло немало любопытного. Франц с наслаждением слушал рассказы своего друга. Например, Евиному биржевику решительно не повезло. Он, правда, выиграл в рулетку круглую сумму, но как раз в тот день, когда он принес из банка десять тысяч марок, его обокрали! Он оставил деньги в номере и отправился с Евой ужинать. Пришел, а номер обчистили. Как это могло случиться? Кто-то аккуратно открыл дверь подобранным ключом. Пропали золотые часы и пять тысяч марок, лежавшие в ящике ночного столика. Неосторожно, конечно, было с его стороны - оставлять в комнате такую сумму, но кто же мог подумать…
Как могли проникнуть воры в такой первоклассный отель? Где у портье были глаза! Я в суд подам! За чем у вас только смотрят?
- К сожалению, администрация не отвечает за ценности, не сданные на хранение.
Биржевик вне себя, орет на Еву за то, что она так торопила его идти ужинать.
- И с чего бы это? Только чтобы состроить глазки этому шалопаю барону? В следующий раз ты, пожалуй, еще поцелуешь ручку его светлости? Пошли ему на мои деньги бонбоньерку.
- Ты становишься вульгарным, Эрнстхен…
- А мои пять тысяч марок?
- Да я-то тут при чем? Ах, поедем домой… Биржевик со злостью ответил:
- Неплохая идея, - лишь бы прочь отсюда.
Таким образом, Герберт снова водворился на Эльзассерштрассе, а Ева сняла шикарную квартиру в одном из аристократических кварталов. Впрочем, это ей не впервые, и, надо полагать, проживет она там недолго; биржевику она скоро надоест, и тогда она снова вернется на Эльзассерштрассе.
Еще в поезде, в купе 1-го класса, где она, имитируя страсть, терпела докучные ласки биржевика, ее не покидала мысль о Франце. "Что-то он сейчас поделывает?" Биржевик, не доезжая до Берлина, сошел на какой-то пригородной станции. Оставшись одна в купе, Ева вдруг с ужасом вспомнила, что Франц ведь опять исчез.
То-то они все обрадовались, когда в среду, 4 июня, открылась дверь и вошел… кто бы вы думали? Ну, ясное дело кто! Прилизанный, чистенький, с железным крестом на геройской груди, глаза карие, ласковые, как у верного пса, рука - твердая, горячая, пожатие мужественное. Да это же он, наш Франц Биберкопф! Вот дела! Герберт и Ева чуть со стульев не попадали. Эмиль-то был в курсе дела и не без удовольствия поглядывал на Герберта и Еву: ишь как рты разинули! Ну и Франц, ну и пижон!
Герберт в восторге.
- Да ты теперь поди в шампанском купаешься?
А Ева ничего не понимает. Рука у него, что ли, новая выросла? Да вроде нет, правый рукав по-прежнему засунут в карман. Обняла Ева Франца, расцеловала.
- Ах, боже мой, Францекен, а мы-то все думали, как ты живешь. Волновались как, ты представить себе не можешь!
Франц обошел вокруг стола, всех расцеловал - Еву, Герберта и даже Эмиля.
- Ну, что мне сделается! - говорит. Потом подмигнул лукаво. - Ну, а как я вам нравлюсь в спортивном пиджаке? Я, брат, теперь герой войны.
А Ева ликует:
- Вот здорово! Смотри, какой молодец! Я так рада, так рада!
- И я тоже.
- Ну, а с кем ты теперь крутишь, Францекен?
- Кручу? Ах, вот ты про что! Тут все по-прежнему. Никого у меня нет.
Рассказал он все по порядку и пообещал Герберту выплатить весь свой долг до последнего пфеннига в течение ближайших месяцев. Герберт и Ева рассмеялись. Герберт помахал перед носом Франца коричневой тысячемарковой кредиткой.
- Хочешь, Франц? Бери, не стесняйся.
- Возьми, Франц, - просит Ева.
- Ни за что. Свои имеем. Если тебе уж так хочется, можно разменять эту тысчонку внизу, в пивной; от этого не откажусь!
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЖЕНЩИНА. ФРАНЦ БИБЕРКОПФ СНОВА В ПОЛНОЙ ФОРМЕ
Друзья благословили Франца на новую жизнь. Ева, которая все еще любит его, хочет пристроить ему одну девицу. Он отнекивается, говорит, что уже знает ее и что она ему не по вкусу.
- Да не знаешь ты ее. Герберт и то не знает! И откуда тебе знать эту девушку? Она совсем недавно в Берлине, а раньше жила в Бернау и приезжала сюда иногда по вечерам. Ну, я ее как-то встретила у Штеттинского вокзала и говорю: "Смотри, детка, погубишь себя, не езди ты в Берлин. Здесь ни одна не устоит". А она смеется. "Я же, говорит, только развлечься хочу…"
Я тогда еще Герберту эту историю рассказала, и Эмиль вот тоже знает… И вот сидит она как-то вечером в кафе. Поздно уже было, часов двенадцать. Я подхожу к ней, спрашиваю: "Ну, что с тобой, девочка? Что губки надула? Обидел кто?" Тут она в слезы. Говорит, водили ее в участок, документов при ней не было, она ведь несовершеннолетняя, составили там протокол. И теперь ей деться некуда. С работы выгнали, потому что полиция послала о ней запрос, родная мать и то из дому выставила. Плачет девчонка, убивается, говорит: "И все за то, что мне хотелось немного развлечься! Ведь в Бернау можно повеситься со скуки".
Эмиль слушал, как всегда облокотившись на стол, а потом сказал:
- Девчонка права. Я тоже знаю Бернау. Там и впрямь тоска зеленая.
- Вот я и решила позаботиться о девочке, - заключила Ева. - К Штеттинскому вокзалу я ее больше не пускаю.
Герберт раскурил дорогую сигару.
- Если ты, Франц, мужчина с понятием, ты из нее что угодно сделаешь. Я ее видел. Классная девчонка.
- Молода еще, но толк из нее будет. Девчонка что надо, - подтверждает Эмиль.
И они опрокинули по рюмке.
* * *
А на следующий день девчонка эта точно в назначенное время постучала к нему в дверь. Взглянул Франа и обмер. Ева расхвалила ее, да и сам он рад был угодить Еве. Но такого Франц не ожидал. Девчонка в самом деле прелесть, высший сорт! Такая ему еще не попадалась. В легком белом платьице без рукавов, маленькая, нежная - как школьница; движения мягкие, кошачьи. Франц и не заметил, как она прильнула к нему. Через полчаса он уже без этой девчушки и жить не мог. Зовут ее Эмилия. Эмилия Парзунке, но она попросила, чтобы Франц звал ее Соней. Так Ева ее назвала: скулы, говорит, у нее русские.
- И ты зови меня Соней, ладно? - ластится она. - Ведь Еву по-настоящему тоже Эмилией зовут, как и меня. Она мне сама сказала.
Посадил ее Франц к себе на колени, глядит не наглядится. Чудо девчонка! Тоненькая, нежная, но какая упругая. Экое ему счастье привалило! Вот ведь бывает как в жизни: то вниз, то вверх… Здорово! А что Еву раньше Эмилией звали, - это он знает, как не знать - он же сам ее и окрестил! Он с ней крутил еще до Иды. Эх, зря он Еву бросил тогда. Ну, да ладно, зато теперь вот какую получил.
Но Соней он ее недолго называл. На следующий день взмолился Франц - не могу, говорит, терпеть иностранные имена. Она ведь из Бернау, а не откуда-нибудь из Сибири, - пусть себе другое имя придумает. Вот, к примеру, сколько у него подружек было - пропасть! А Марии - ни одной. Мария, Мицци - вот это имя! И с тех пор он стал звать ее Мицци, Мицекен.
* * *
А вскоре - так в первых числах июля, выкинула его Мицекен номер! Думаете, беременная оказалась или больная? Нет, совсем не то! И хотя Франц очень переживал, но, в сущности, ничего страшного не произошло.
Кстати, в те дни Штреземан собирался съездить в Париж, а может быть, и не собирался - кто его знает, в Веймаре, в здании телеграфа, обвалился потолок, а какой-то безработный в Граце застукал свою невесту с другим, пристрелил обоих из револьвера, а затем и себе пулю в лоб пустил. Что ж, такие дела случаются и зимой и летом - погода тут ни при чем. Или вот, оказия, в Гамбурге, в Эльстере вся рыба вывелась - неизвестно отчего! Так уж всегда: прочитаешь что-нибудь в таком роде, и удивляешься, а как сам увидишь - плечами пожмешь. Эка невидаль!
Франц в эти дни частенько наведывается в ломбард на Альте-Шенхаузерштрассе: в буфете при ломбарде потолкует с нужными людьми, посмотрит в газетах объявления о покупке и продаже, а в обед встречается с Мицци. И вот однажды Мицци приходит к Ашингеру на Алексе, где они обедают, с опозданием. Запыхалась, волнуется. Говорит, что проспала и потому очень торо-; пилась. Франц чует, что-то здесь не так, но сразу же забыл об этом, девчонка очень ласковая и в комнате v них все так чисто и аккуратно, в цветах да ленточках, как в детской. И всегда хорошо проветрено, и пахнет лавандой. Вернешься вечером домой - сердце радуется. В постели Мицци мягка, как пух, спокойная и нежная, и всегда счастлива, как невеста. Только вот грустна она немного и задумчива, никак Франц не поймет, о чем это она все думает, сидя у окошка. А спросит ее, она только рассмеется и говорит, что ни о чем не думает, нельзя же целый день думать. И то верно!
На дверях квартиры повесил Франц ящик для писем на липовую фамилию Реккер, он теперь всегда подписывается этой фамилией - и в письмах и в объявлениях. И вот как-то днем Мицци и говорит ему, что она утром ясно слышала, как почтальон что-то бросил в ящик, а когда вышла посмотреть, в ящике ничего не оказалось. Удивился Франц. Что бы это могло значить? Тогда Мицци высказала предположение, что кто-нибудь выудил письмо из ящика, верно соседи с той же площадки, они всегда подглядывают в глазок. Заметили, что почтальон приходил, и вытащили письмо. Разъярился Франц, побагровел. Новое дело! Уж не шпионят ли за мной? Вечером он отправился к этим соседям, постучал в дверь, открыла ему какая-то женщина и сразу же побежала звать мужа. Муж старый, лет шестидесяти, а ей самой - на вид не больше тридцати. Ну, Франц и спрашивает старика, не попало ли к ним по ошибке его письмо. Муж поглядел на жену.
- Не приносили тебе письмо? Я ведь только сейчас домой пришел.
- Нет, не приносили.
- В котором часу это было, Мицци? - спрашивает Франц.
- Около одиннадцати, почтальон всегда в это время приходит.
- Да, - говорит соседка, - он приходит около одиннадцати. Но барышня всегда сама принимает от него почту, когда что бывает, и он всегда звонит.
- Откуда вы это так хорошо знаете? Я только один раз встретила его на лестнице, он передал мне тогда письмо для мужа, и я его тоже опустила в ящик.
- Этого я уж не знаю, опустили ли вы его в ящик или нет. А вот как он вам передал письмо, сама видела. Ну, а мы-то тут при чем?
- Значит, - говорит Франц, - письма на мое имя тут нет? Реккер моя фамилия. Сюда, значит, никакое письмо не попадало?
- Упаси бог, не будем же мы чужие письма брать! Ящика для писем у нас не имеется, сами видите, да и почтальон к нам почти не приходит.
Франц посмотрел угрюмо. Пошел к своей двери, Мицци за ним. На пороге приподнял кепку.
- Ну, что же, извините за беспокойство, всего хорошего!
- Всего хорошего, будьте здоровы!
Франц и Мицци потом долго еще толковали об этом деле. Франц все думал: не следят ли они за ним, эти соседи? Надо будет рассказать Герберту и Еве. А Мицци он наказал строго-настрого: пусть скажет почтальону, чтобы всегда звонил, когда письма приносит.
- Да я уж ему говорила, Францекен, но иной раз сменщик его приходит, новенький.
А несколько дней спустя Франц случайно зашел домой в обеденное время. Мицци уже ушла к Ашингеру, тут он и узнал разгадку: такого он никак не ожидал. Крепко его забрало тогда, да, впрочем, тут же и отпустило. Входит он в комнату - никого нет, чисто, прибрано все, а на столе ящик дорогих сигар с запиской от Мицци: "Францекену", и две бутылки тминной настойки. Умилился Франц, думает: вот молодец девочка, экономная какая; право слово - на такой и жениться стоит. Смотри, и канарейку тоже купила, словно сегодня у меня день рождения. Мышонок ты мой, уж я в долгу не останусь. Стал он шарить у себя в карманах, хотел деньги пересчитать. Вдруг - звонок! Ага, это почтальон. Что это он сегодня так поздно? Ведь уж двенадцать часов, но вообще-то кстати, вот я ему сам и скажу.
* * *
Вышел Франц в коридор, открыл дверь, а почтальона-то и нет! Постоял, послушал, но тот так и не появился. Ладно, бог с ним, верно, зашел к кому-нибудь из соседей. А в ящике письмо. Вынул его Франц и прошел назад в комнату. Конверт открыт, а в нем другой, заклеенный, и записка: кто-то, явно изменив почерк, написал корявыми буквами: "Доставлено по ошибке", и неразборчивая подпись. Значит, письмо это все же побывало у соседей, за кем это они шпионят? Посмотрел Франц на адрес: "Господину Францу Реккеру для Сони Парзунке". Странно, от кого это она получает письма - штемпель берлинский, рука мужская. Разорвал Франц конверт и обмер: "Сокровище мое, любимая, почему ты так долго не отвечаешь?" Не в силах читать дальше, Франц опустился на стул - все поплыло перед глазами: сигары, клетка с канарейкой.
Франц вышел из дому, но пошел не к Ашингеру, а к Герберту, показал ему письмо. Тот вошел в соседнюю комнату, пошептался о чем-то с Евой. Вскоре Ева и сама вышла, а Герберт вдруг стал прощаться. Ева поцеловала его наскоро, проводила за дверь и тут же бросилась на шею Францу.
- Франц, поцелуй меня! Тот глаза вытаращил.
- Да оставь ты меня в покое!
- Францекен, ну поцелуй! Мы же старые друзья.
- Что с тобой, Ева? Веди себя прилично, что подумает Герберт?
- А он и не узнает. Ты же видел - я выпроводила его. Обойди всю квартиру, если не веришь. - Ева повела Франца в соседнюю комнату и заперла дверь.
- Ну целуй, не бойся!
Обвила его руками, прижалась, а сама вся так и пылает.
- Ева, - задыхается Франц, - ты с ума сошла! Что это ты выдумала?
Но она уже себя не помнит. Что ты с ней поделаешь? Отталкивает ее Франц, диву дается, откуда в ней такая сила. А потом его вдруг словно током ударило. Позабыл обо всем на свете. Больше уж не думает о том, что это с Евой случилось. Дикий, яростный порыв охватил их обоих. Не скоро они очнулись. Франц лежал на спине, Ева - у него на груди.
- Послушай, Герберта в самом деле нет дома?
- Ты все еще не веришь?
- Ведь это же свинство с моей стороны, он же мне друг…
- Милый ты мой, желанный, люблю я тебя, Франц!
- У тебя теперь вся шея будет в синяках…
- Так бы кажется и съела тебя - до того люблю! Когда ты вошел в комнату с письмом, я чуть было при Герберте не бросилась тебе на шею.
- Но, Ева, что он скажет, когда увидит синяки? У тебя ведь вся шея пятнами пойдет.
- Он не заметит! А потом я пойду к своему биржей вику и скажу, что это от него.
- Вот это хорошо, Ева, вот и умница! Я, знаешь, терпеть не могу такого свинства. Ну, а что скажет твой биржевик, когда ты придешь в таком виде?
- А что скажет тетя, а что скажет бабушка? Какой ты трусишка, Франц, стыдись.
Потом Ева легла поудобнее, обхватила Франца за голову, долго еще ласкалась к нему, целовала, прильнула пылающей щекой к его культяпке… Потом наконец встала, привела себя в порядок, надела шляпку и взяла у него письмо.
- Ну, теперь пойду - и знаешь куда? Я пойду к Ашингеру - сама поговорю с Мицци.
- К чему это, Ева?
- Вот так мне захотелось. А ты оставайся, посиди пока здесь. Я скоро вернусь. Ты мне не мешай! Кто же о ней позаботится, если не я? Девчонка ведь совсем еще молоденькая, неопытная, да еще тут, в Берлине! Так - то, Франц…
И снова принялась его целовать и чуть было снова не воспламенилась, но потом взяла себя в руки и ушла. Сидит Франц, ничего не понимает.
Это было в половине второго, а в половине третьего Ева уже вернулась - серьезная такая, спокойная, но, судя по всему, довольная собой. Франц тем временем вздремнул. Она разбудила его, помогла одеться, обтерла одеколоном его потное лицо. Наконец уселась на комод, свесила ноги, закурила сигарету…
- Ну и смеялась же Мицци, так смеялась! Я ее в обиду не дам, имей в виду, Франц!
Франц не знал, что и сказать.
- Эх, Франц, далось тебе это письмо! Ты только послушай, прихожу я к Ашингеру - она еще там, сидит и ждет тебя. Я показала ей письмо. А она и спрашивает: понравились ли тебе подарки?
- Конечно.
- Так вот. Спокойно так спросила, даже бровью не повела. Люблю таких. Молодец девчонка. Видал? Я тебе не барахло какое-нибудь всучила!
Франц сидел насупившись. Ему не терпелось узнать, в чем же тут дело. Ева соскочила с комода, хлопнула его по коленке.
- Францекен, ты дуся! Неужели не понимаешь? Ведь всякой девчонке хочется порадовать своего милого. Что ей с того, что ты целый день носишься, добываешь деньги и тому подобное, а она только варит тебе кофе, убирает комнату, и больше ничего. Ей хочется тебе что-нибудь подарить, побаловать тебя! Вот ради чего она это и делает!
- Ради этого? А ты и поверила? Ради этого она меня обманывает?
Тут Ева стала серьезной.