- На мой взгляд, тут нет никакой разницы, товарищ, это я тебе прямо скажу. Разница только на словах да на бумаге - в газете! Ладно, допустим, добьетесь вы того, чего хотите! А дальше что будете делать? Не знаешь? То-то! А вот что ты сейчас делаешь, это всякий видит? то же самое, что и любой социал-демократ. В аккурат то же самое! Так же стоишь у станка, приносишь домой какие-то гроши, а акционеры получают дивиденды за твой счет. Словом, "европейские рабочие десятки лет гнут спину у машин на благо частного капитала". Кстати, не ты ли это писал?
Седой рабочий поглядывает то на Франца, то на Вилли, то оглядывается назад - там, у стойки, его знакомые. Потом он подвигается вплотную к столику и шепотом спрашивает:
- А вы что делаете?
Вилли, сверкнув глазами, обращается к Францу:
- Скажи ты.
Франц отнекивается. Его, мол, политика не интересует. Но седой анархист не отстает.
- Мы же не о политике говорим, а о себе. Ну, где же ты работаешь?
Откинулся Франц на спинку стула, посмотрел анархисту в глаза. Есть жнец, Смертью зовется он…
И должен я плакать и стенать на горах и сетовать при стадах в пустыне, ибо нет там больше живой души, и птицы небесные и скот, - все погибло.
- Какая у меня работа, это я могу тебе сказать, коллега, потому что в партиях я не состою. Хожу по городу, на хлеб себе добываю и нигде не работаю, пускай другие за меня работают!
Что это он мелет? Разыгрывают они меня, что ли?
- Стало быть, ты сам предприниматель? Сколько же народу у тебя работает? Коли ты капиталист, что тебе здесь нужно?
…И превращу Иерусалим в груду камней и жилище шакалов, и опустошу города Иудеи, чтоб никто в них не жил.
- Сам видишь, у меня одна рука! Другую оттяпали. Вот до чего доработался! Теперь я и слышать не желаю о честном труде. Понял? Понял, спрашиваю? Ну, чего глаза пялишь? Может, тебе очки нужны?
- Нет, коллега, я все еще никак не возьму в толк, чем ты живешь? Если не честным трудом, значит обманом!
Хлопнул Франц кулаком по столу, набычился, тычет пальцем в анархиста и кричит:
- Ага, дошло! Верно говоришь! Обманом и живу. Твой честный труд - рабство, ты же сам это сказал, да так оно и есть. Вот я это и принял к сведению. - А сам думает: "В этом я и без тебя разобрался, тюфяк ты этакий, чернильная душа, пачкун газетный!"
У анархиста тонкие белые руки; он - оптик по профессии; глядит он на кончики пальцев и думает: "Хорошо бы этого прохвоста на чистую воду вывести! Может скомпрометировать порядочного человека, надо кого-нибудь из ребят позвать, пусть послушают, что тут говорят…" Он встал было, но Вилли удержал его.
- Куда, коллега? Погоди! Мы же еще не кончили? Растолкуй сперва этому коллеге, что к чему, или ты уже пасуешь?
- Я хочу позвать еще кого-нибудь, пускай послушают. А то вас двое на одного.
- С какой стати? Мы с тобой ведь говорим! Ну, так что же ты скажешь этому коллеге? Франц его зовут.
Анархист снова сел. Ладно, справимся сами!
- Итак, в партии он не состоит - и не работает. А пособия по безработице он, видно, тоже не получает и на биржу труда не ходит, так?
Потемнел Франц, сверкнул глазами.
- Не хожу!
- Стало быть, он мне не товарищ, и не коллега, и не безработный. Тогда я задам ему один только вопрос, все прочее меня не касается, - что ему тут надо?
На лице Франца крайняя решимость.
- Я только и ждал, чтобы ты спросил: что мне надо? Ты вот здесь листовки всем суешь, газеты и брошюрки, а как спросишь тебя про то, что в них написано, так ты в крик: "Кто ты, дескать, такой, чтобы меня спрашивать? Что тебе тут надо?" Разве ты не сам писал и говорил о проклятом рабстве трудящихся и о том, что мы - отверженные и пикнуть не смеем?
"Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…"
- Так, так… Ну, а дальше ты, видно, не слушал! Я ведь говорил, что надо бросить работу? А чтобы работу бросить, надо сперва где-то работать.
- А я сразу взял, да и бросил.
- А что толку? Тогда тебе уж лучше в постели валяться. Я ведь говорил о забастовке, о массовой, всеобщей забастовке!
Франц поднял руку, рассмеялся в ярости. - Так это и есть, по-твоему, прямое действие - ходить плакаты расклеивать, речи говорить? Этим ты и занимался? А сам тем временем укрепляешь мощь капиталистов. Эх, товарищ, товарищ! Ну и скотина же ты! Обтачиваешь снаряды, от которых сам и погибнешь, а еще меня агитируешь? Что ты на эго скажешь, Вилли? Обалдеть можно!
- А я тебя еще раз спрашиваю, какая у тебя работа?
- А я тебе еще раз повторяю: никакой у меня нет работы. Никакой. К черту! Как бы не так, стану я вам работать! Я и не должен работать. По твоей же собственной теории! По крайней мере я не укрепляю мощь капитала. А на всю эту дребедень, на забастовки твои и на грядущие поколения мне вообще наплевать. Каждый сам себе голова. Я сам себе добуду все, что мне нужно. Я - самоснабженец! Понял теперь?
Рабочий отхлебнул лимонаду, кивнул головой.
- Ну что ж, валяй, попробуй один!
Франц хохочет, заливается, а рабочий свое:
- Я тебе говорил уже тридцать раз: один ты ничего не сделаешь. Нам нужна боевая организация. Мы должны разъяснить массам, что государственная власть и экономические монополии - это насилие!
Франц хохочет. Как это там? "…Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой…"
Потом замолчали, сидят - смотрят друг на друга. Старый рабочий в зеленой рубахе уставился на Франца, тот в упор глядит ему в глаза. Ну, чего глазеешь, молодчик? Не можешь меня раскусить, а? Тут рабочий снова начал:
- Вот что я тебе скажу, товарищ: тебя, видно, уж никакими словами не прошибешь. Уж больно ты упрям. Ну что ж, разобьешь себе голову, только и всего. Не знаешь ты, что для пролетариата главное - солидарность! Нет, не знаешь.
- Ну, коллега, тебя слушать тошно. Пошли, Вилли! Хватит! Он все равно одно и то же долдонит!
- Конечно, что же мне еще говорить? Не хочешь слушать, заткни уши ватой, а на собрания не ходи, тебе тут делать нечего!
- Ах, простите, пожалуйста, господин мастер. У нас как раз было полчасика свободного времени. Вот мы и зашли. Спасибо за лекцию. Хозяин, получите с нас. Вот смотри, я плачу: три кружки пива, две рюмки водки, всего одна марка десять, вот я плачу, это и есть прямое действие.
- Ну, кто же ты такой в конце концов? - не отстает рабочий.
Франц забрал сдачу.
- Я? Сутенер! Разве не видать сразу?
- М-да, оно и видно.
- Су-те-нер! Понял? Вопросов нет больше? Ну, то-то же! А теперь и ты, Вилли, скажи, кто ты такой.
- Это его не касается.
"Черт возьми, да это в самом деле жулики, - думает тот. - Точно! Жулики и есть. Сволочи! Зубы мне заговаривали, подкатывались ко мне".
- Вы - накипь капиталистического болота. Проваливайте, проваливайте. Вы даже не пролетарии. Люмпены вы, босяки!
- Это ты зря, мы по ночлежкам не ходим, - говорит Франц, вставая. - Будьте здоровы, господин "Прямое действие". Получше кормите капиталистов, чтобы не жаловались. Да на костоломку вашу не опаздывайте: в семь утра пришел, отработал, а там получка - бери свои гроши и неси старухе…
- Проваливайте. Да смотрите больше нос сюда не суйте!
- Не беспокойся, балаболка, действуй себе на здоровье, мы с холопами капитализма не якшаемся.
И преспокойно в дверь. Взялись под руку, пошли по пыльной улице. Вилли отдувается.
- Здорово ты его разделал, Франц! - говорит он. Франц только мычит в ответ.
Удивляется Вилли, что это он вдруг замолчал? А тот и сам не поймет, что с ним творится. Никак успокоиться не может, злоба в нем кипит и на душе как-то тревожно. С чего бы?
Мицци ждала его в кафе "Мокка-фикс" на Мюнцштрассе. Там - столпотворение! Франц тут же увел ее домой: посидишь так с ней, вдвоем, поговоришь - и вроде легче станет! Рассказал он ей, о чем у них был разговор с седым рабочим; Мицци к нему ластится, а он все допытывается: правильно ли говорил? Она улыбается, не понимает ничего, гладит его руку, тут канарейка проснулась, запрыгала. Сидит Франц, вздыхает - нет, не может она его сегодня успокоить.
ДАМСКИЙ ЗАГОВОР. СЛОВО НАШИМ МИЛЫМ ДАМАМ! СЕРДЦЕ ЕВРОПЫ НЕ СТАРЕЕТ
А политика все не дает Францу покоя. (Почему? Что тебя мучает? Перед кем оправдываешься?) Чувствует он: что-то здесь не то! Так бы и дал по морде - вот только кому? Стал "Роте фане" читать и "Арбейтслозе"читает, и зло берет, и что делать - не знает. К Герберту и Еве он теперь часто приходит вместе с Вилли. Им этот тип не понравился. Франц и сам от него не в восторге, но с ним хоть потолковать можно, а в политике он лучше их всех разбирается. Ева все приставала к Францу: брось ты, говорит, водиться с этим субъектом, он же у тебя только деньги тянет - и что ты в нем нашел, в карманнике этом? Франц соглашался: в самом деле, что ему до политики, плевать ему на нее! Но сегодня он обещает Еве отшить Вилли, а завтра, глядишь, опять с ним по городу бродит, а то и на озеро едет греблей заниматься.
- Не будь это Франц, - говорит Герберту Ева, - и не случись такого несчастья с его рукой, я бы уж его проучила!
- Да?
- Уверяю тебя, он бы и двух недель не провалам дался у меня с этим мальчишкой, который с него только деньги тянет. Нашел себе товарища! Во-первых, я, на месте Мицци, устроила бы так, что он засыпался бы.
- Кто? Вилли?
- Вилли или Франц, все равно. Но я бы им уж показала. Как попадет он за решетку, так увидит, кто был прав.
- Здорово ты злишься на Франца, Ева!
- А то как же? Для того я его свела с Мицци, чтобы она мучалась с ними обоими? Опять Франц за свои штучки принялся! Не мешало бы ему меня хоть раз послушать. И так уж без руки остался. Чем это все кончится? Влез в политику по уши, в конец извел девчонку.
- Да и она на него злится, - говорит Герберт. - Вчера сама мне жаловалась. Сидит, ждет его, а он не является. Ей ведь тоже жить хочется!
Ева поцеловала его.
- Вот-вот, и я так думаю. Попробовал бы ты у меня из дому бегать и мотаться по собраниям! Слышишь, Герберт?
- Ну что бы ты сделала, мышка?
- Глаза бы тебе выцарапала, вот что! И вообще знаешь, поцелуй ты меня в…
- С большим удовольствием, мышонок. Рассмеялась Ева, шлепнула его ладонью по губам, потом обняла за плечи, встряхнула…
- Слышишь, не позволю я губить Соню, жаль мне ее, девчонка хорошая. И сам Франц довольно уж помучился. Пора ему за ум взяться. Ведь на этом деле он и пфеннига не зарабатывает.
- А ты вот попробуй поговори с Францем. Уж я-то его знаю. Хороший он парень, ничего не скажешь! Но втолковать ему что-нибудь - гиблое дело, что об стенку горох.
Тут и Ева вспомнила, как она его уговаривала не уходить к Иде, сколько раз предостерегала его. Натерпелась она горя от этого человека, а до сих пор забыть его не может…
- Одно только не пойму, - говорит она, - почему он не поквитается с Пумсом и его шпаной, палец о палец не ударил для этого! Правда, сейчас ему живется неплохо, но ведь руки не вернешь!
- Я и сам не пойму!
- А он даже и говорить об этом не желает, факт. Послушай, что я тебе скажу, Герберт. Он ведь говорил Мицци, как он руку потерял. Но где это было и кто виноват, он ей не сказал. Я ее уж выспрашивала. Не знаю, говорит, да и знать не хочу. Слишком мягкая Мицци, безответная. Ну, теперь-то она, пожалуй, и думает насчет всего этого, когда сидит целый день одна-одинешенька. Думает, верно, где-то теперь Франц и как бы он не засыпался… Она уж немало слез пролила, конечно не при нем. Накличет Франц беду на свою голову. Позаботился бы лучше о себе. Вот что: пусть Мицци натравит его на Пумсову шайку.
- Ого!
- Верно я тебе говорю! Франц обязан этим заняться. И если он пустит в ход нож или револьвер, то прав будет!
- По мне, пожалуйста, сделай одолжение! Я и сам довольно уж повозился с этой историей. Но Пумсовы ребята умеют держать язык за зубами. Молчат - не знаем, мол, и точка.
- Ничего, найдутся и такие, которые заговорят.
- Чего ж ты хочешь?
- Чтобы Франц сам этим делом занялся да бросил бы Вилли своего, и анархистов, и коммунистов, и всю эту муру, на которой ничего не заработаешь!
- Ну, что же, смотри, только не обожгись, Ева!
* * *
Евин друг и покровитель уехал в Брюссель. Оставшись в квартире полной хозяйкой, Ева позвала к себе Мицци и показала ей, как богатые люди живут! Такого Мицци еще не видела. Биржевик совсем голову потерял - обставил небольшую детскую комнату. В ней живут две обезьянки.
- Ты, наверно, думаешь, Соня, что это он для обезьянок? Как бы не так! Обезьянок я сама завела, все равно комнатка пустая, а Герберту эти зверюшки страсть как нравятся!
- Как, ты Герберта сюда приводишь?
- А что тут такого? Мой старик его знает и безумно ревнует меня к нему. В этом-то и вся соль! Если б он не ревновал, он давным-давно меня бы выставил. Можешь себе представить - он хочет от меня ребенка и заранее детскую обставил!
Посмеялись. Комнатка уютная, стены в пестрых рисунках, повсюду - ленточки, занавески, в углу - детская кроватка. По ее сетке лазают вверх и вниз две мартышки. Ева взяла одну из них на руки и затуманенным взором поглядела куда-то вдаль.
- Я бы и сама хотела ребенка, но только не от него. Нет, не от него!
- Ну, а Герберт не хочет?
- Нет, не хочет. А мне хотелось бы иметь ребенка от Герберта… Или от Франца… Ты не сердишься на меня, Соня?
Что тут случилось! Этого уж Ева никак не ожидала: Соня вдруг взвизгнула, лицо у нее стало какое-то шальное, она отшвырнула обезьянку прочь и прижала к себе Еву. Обнимает, целует ее, стонет в упоении. Ева ничего понять не может - отворачивается, закрывает лицо руками.
- Ну, Ева, Ева, дай мне еще раз поцеловать тебя. Я и не думаю сердиться, я так рада, что ты его любишь. Скажи, ты очень его любишь? Тебе хочется иметь от него ребенка? Ну, так скажи ему это!
Наконец Еве удалось отстранить ее от себя.
- Да что ты, с ума сошла? Скажи на милость, Соня, что с тобой стряслось? Признайся, уж не хочешь ты сплавить его мне?
- Нет, зачем же? Я Франца люблю! Но я и тебя люблю. Ты - моя Ева!
- Что ты сказала?
- Моя Ева! Моя! Моя!
И снова бросилась к ней да так обхватила, что Ева и вырваться не могла. Соня целует ее в губы, нос, уши, затылок; Ева притихла было, но когда Соня прижалась губами к ее груди, она приподняла ее голову и посмотрела ей в глаза.
- Да ты лесбиянка, Соня?
Вовсе нет, - пролепетала та, высвобождая голову из рук Евы и прижимаясь лицом к ее щеке, - я просто тебя очень люблю, и сама даже не знала как… А вот сейчас, когда ты сказала, что хочешь от него ребенка…
- Ну и что же? Ты обозлилась, а?
- Да нет, Ева. Я и сама не знаю, что со мной, - шепчет Соня; лицо ее пылает, она глядит на Еву снизу вверх. - Значит, тебе правда хочется от него ребеночка?
- Да что с тобой?
- Нет, скажи: хочется ребенка от него, да?
- Ах, я просто так сказала!
- Нет, хочешь, хочешь, не отпирайся, хочешь!
И Соня снова спрятала голову у Евы на груди - прижалась к ней и блаженно лепечет:
- Ой, как хорошо, что ты хочешь от него ребеночка, как хорошо, я так рада!
Отвела ее Ева в соседнюю комнату, усадила в шезлонг.
- Как ни говори, ты лесбиянка, моя милая!
- Да нет же, я никогда еще ни одну женщину не обнимала.
- Но ко мне-то тебя тянет, а?
- Да, потому что я тебя так люблю и обрадовалась, что ты хочешь от него ребеночка, и у тебя должен быть ребенок от него.
- Ты рехнулась, детка!
Ева хотела было встать, но Соня, не помня себя, схватила ее за руки, снова притянула к себе.
- Ты же сказала, что хочешь от него ребенка! Обещай мне, что у тебя будет от него ребенок!
Ева с трудом высвободилась. Соня, обессиленная, откинулась на спинку шезлонга, лежит, закрыв глаза, и чмокает губами.
Потом пришла в себя, села с Евой за стол, горничная подала им завтрак, вино. Соне она принесла кофе и сигареты. У той - на лице все еще блаженное выражение. Сидит словно обо всем на свете забыла. Она, как всегда, в белом простеньком платьице, на Еве - черное шелковое кимоно.
- Ну, Соня, детка, ты можешь говорить серьезно?
- Это я всегда могу.
- Скажи, нравится тебе у меня?
- Очень.
- То-то! А Франца ты ведь любишь?
- Да.
- Вот я и хочу сказать, что если ты любишь Франца, то приглядывай за ним. Он с этим сопляком, с Вилли, болтается, где не следует.
- Да, Вилли ему нравится!
- А тебе?
- Мне? Мне тоже нравится. Раз он Францу нравится, то и мне тоже.
- Эх, ты, девочка! Молода ты еще очень - не видишь ничего. Вилли - не товарищ Францу, говорю я тебе, и Герберт тоже так думает. Франц уже потерял руку - мало ему? Вилли еще втянет Франца в какое-нибудь грязное дело.
Соня побледнела, сигарета прилипла к губам. Она положила сигарету в пепельницу и тихо спросила:
- Что случилось? Ради бога!
- Кто знает, что может случиться? Я же не бегаю следом за Францем, и ты тоже за ним не смотришь! Знаю, что у тебя и времени на это не хватит. Но пусть-ка он тебе расскажет, куда он ходит. Что он тебе говорит?
- Ах, все только про политику, я в ней ничего не смыслю.
- Вот видишь, он занимается политикой со всякими там коммунистами, анархистами и прочими. Это же сброд в рваных штанах. Вот с кем он водит компанию, наш Франц! А тебе хоть бы что! Ты что же, ради этого стараешься?
- Не могу же я Францу сказать: туда ходи, а туда не ходи! Не могу я этого, Ева, не имею права.