ПОБЕДА ПО ВСЕМУ ФРОНТУ! ФРАНЦ БИБЕРКОПФ ПОКУПАЕТ ТЕЛЯТИНУ
А в среду, на третий день, он собрался, надел пиджак. Кто во всем виноват? Ида. А то кто же? Он ей, стерве, все ребра тогда переломал, потому его и засадили. Хоть и умерла стерва, а добилась своего. Вот до чего довела!
Чуть не заревел - и на улицу. Холодно. Куда идти? Туда, где она жила с ним у своей сестры. По Инвалиденштрассе, затем - за угол на Аккерштрассе, и в ворота, второй двор направо. Словно и в тюрьме не сидел, и с евреями на Драгонерштрассе не разговаривал. Где она, эта шлюха? Это она во всем виновата. Вот ведь - шел куда глаза глядят, а добрался куда надо. Дернулась щека раз-другой, дрожь в руках. Вот сюда и пожалуйте, руммер ди буммер ди кикер ди нелль, руммер ди буммер ди кикер ди нелль, руммер ди буммер…
Дзинь-дзинь.
- Кто там?
- Я.
- Кто такой?
- Да открывай же.
- Боже мой, это ты, Франц?
- Открывай!
Руммер ди буммер ди кикер ди нелль. Руммер… Какая-то нитка на языке - куда бы сплюнуть?.. Вот он стоит в коридоре, она запирает за ним входную дверь.
- Чего тебе у нас нужно? А ну как тебя кто-нибудь видел на лестнице?
- Не беда. Ну их всех к… Здравствуй!
И идет, не спросясь, налево в комнату. Руммер ди буммер… Проклятая нитка, так и не сходит с языка. Потрогал пальцем кончик языка - никакой нитки нет, чудится, будь оно проклято! Ну, вот мы и дома. Диван с высокой спинкой, а на стене старый кайзер, и француз в красных шароварах вручает ему свою шпагу - сдаюсь, мол…
- Чего тебе тут нужно, Франц? С ума сошел, что ли?
- Присяду-ка я лучше.
Сдаюсь, сдаюсь! Но кайзер возвращает ему шпагу, а как же иначе - так уж положено.
- Уходи сейчас же! Слышишь? А то я людей позову, полицию!
- Да к чему?
Руммер ди буммер… Путь неблизкий, раз уж пришел, тут и останусь…
- Да разве тебя уже выпустили?
- Да, отсидел свое. - И таращит на нее глаза, встает: - Выпустили меня, вот и пришел. Выпустить-то выпустили, но что со мной сделали…
Он хочет объяснить, что сделали, но давится своей ниткой во рту; доконали меня, все кончено, - он весь дрожит и не может даже взвыть, и только смотрит на ее руки.
- Да что с тобой, Франц? Что случилось?
И стояли горы, тысячи и тысячи лет, и войско за войском шли по ним с пушками, со знаменами; и острова из моря вздымаются, а на них людей видимо-невидимо. Все процветает, все надежно - торговые фирмы, банки, заводы, дансинги, бордели, импорт, экспорт, социальный вопрос и прочее. И вдруг в один прекрасный день - трах-тарарах, да не с дредноутов, а изнутри взорвется! Земля даст трещину. И - сладко пел душа-соловушка… корабли - взлетят на воздух, птицы - упадут на землю.
- Франц, я закричу! Слышишь? Пусти меня, пусти, Карл сейчас придет! С минуты на минуту! С Идой ты тоже так начал.
Во сколько ценится жена между друзьями? Из Лондона сообщают - лондонский бракоразводный суд вынес по делу капитана Бекона решение о расторжении брака в виду прелюбодеяния жены истца с его сослуживцем капитаном Фарбером и присудил истцу возмещение убытков на сумму в 750 фунтов стерлингов. Как видно, истец не слишком высоко ценил неверную супругу, которая в ближайшее время намерена выйти замуж за своего любовника.
Веками стояли горы нерушимо, и проходило по ним войско за войском с пушками и с боевыми слонами, и вдруг полетят эти горы вверх тормашками, расколются в щебень - где-то внизу, в глубине - трах-тах-тарарах - и конец. Тогда уж ничего не поделаешь. И говорить об этом не стоит.
Минна не может высвободить руку, и его глаза перед самыми ее глазами. Бывает так - у мужчины по лицу словно рельсы проложены, а по рельсам поезд мчится, грохот, клубы дыма, - курьерский Берлин-Гамбург-Альтона, отправление в 18.05, прибытие - в 21.40, весь путь в три часа тридцать пять минут; и ничего не поделаешь, мужские руки словно железо. Железо - не вырвешься! Буду кричать… Она кричит, зовет на помощь… А сама уже лежит на ковре. Щетинистые щеки мужчины - вплотную к ее щекам, его губы жадно тянутся к ее губам. Она старается увернуться, молит:
- Франц… о боже… пощади… Франц.
И вдруг ей все стало ясно.
Теперь она знает (ведь она же сестра Иды!), - так он иногда глядел на Иду. Это Ида в его объятиях, потому он и зажмурился и светится от счастья. И будто не избил он ее до смерти, и в грязи не завяз по уши, и не было тюрьмы. А был Трептовский сад "Парадиз", где они познакомились на гулянье, смотрели фейерверки, а потом он проводил ее домой, маленькую швею, она выиграла тогда фарфоровую вазочку в балагане, а на лестнице он с ее ключом в руках впервые поцеловал Иду, и она поднялась на цыпочки; она была в парусиновых туфельках, ключ упал на пол, а Франц не мог уж больше от нее оторваться… Да, это прежний, славный Франц Биберкопф.
А теперь он снова вдыхает ее запах, там, в ямочке под шеей, это та же кожа, тот же запах, от него кружится голова, - что-то будет? И у нее, у сестры, какое У нее странное чувство! Это все - от лица его, от того, как он молча прижимается к ней. И она уступила - еще сопротивляясь, она вся преобразилась, лицо разгладилось, ее руки не в силах больше его отталкивать, безвольными стали губы.
А Франц молчит, и губы ее поддаются, поддаются, поддаются ему… Она обмякает, как в ванне: делай со мной, что хочешь. Растекается все, как вода. Хорошо, пускай, я все поняла, - и я не хуже той, и я тебе мила.
Очарование, трепет… Блестят золотые рыбки в аквариуме. Сверкает вся комната, это уж не Аккерштрассе, не дом, и нет силы тяжести, нет центробежной силы. Исчезло, словно и не было, отклонение красных лучей в силовом поле солнца, нет больше ни кинетической теории газов, ни теории превращения теплоты в работу, ни электрических колебаний, ни электромагнитной индукции, ни плотности металлов, жидкостей и неметаллических твердых тел.
Она лежала на полу, металась из стороны в сторону. Он засмеялся и, потянувшись, сказал:
- Ну, задуши же меня, если силенки хватит. Я не шевельнусь.
- Стоило бы.
Он поднялся на ноги и закружился по комнате вне себя от счастья, восторга, блаженства. Вот трубы затрубили, гусары, вперед! аллилуйя!.. Франц Биберкопф вернулся на свет божий! Франца выпустили! Франц Биберкопф - на свободе! Подтягивая брюки, он переминался с ноги на ногу. Она села на стул, расхныкалась было.
- Я все расскажу мужу, все расскажу Карлу. Надо было тебя еще четыре года там продержать!
- Валяй, Минна, скажи ему все, не стесняйся!
- И скажу, а сейчас пойду за полицией.
- Минна, Миннакен, ну не будь же такой, у меня душа радуется! Я ведь снова человеком стал, понимаешь?
- Я говорю, ты с ума спятил. Тебе мозги повредили в Тегеле.
- Эх, пить хочу - кофейку не найдется у тебя или чего другого?
- А кто мне заплатит за передник, гляди - весь разодран.
- Да кто же, как не Франц? Он самый! Жив курилка! Франц снова здесь!
- Возьми-ка лучше шляпу да проваливай! А то, если Карл тебя застанет, а у меня синяк под глазом… И больше не показывайся. Понял?
- Адью, Минна!
А на следующее утро он опять тут как тут, с небольшим свертком. Она не хотела его впустить, но он всунул ногу в приоткрытую дверь. Минна шепотом сказала ему в щелку:
- Сказано тебе, Франц, ступай своей дорогой.
- Да я, Минна, только передники принес.
- Какие еще передники?
- Вот тут… Ты выбери.
- Нужны они мне! Спер небось?
- Не спер! Да ты открой.
- Уходи, а то соседи увидят.
- Открой, Минна.
Наконец она открыла; он бросил сверток на стол, а Минна, с веником в руках, не отходила от двери, - тогда Франц стал один кружиться по комнате.
- Эх, Минна. Вот здорово! Весь день душа радуется. А ночью ты мне снилась.
Он развернул сверток: она подошла ближе и выбрала три передника, но, когда он схватил ее за руку, - вырвалась. Он убрал остальные, а она стояла перед ним, не выпуская веника, и торопила его:
- Да скорее же! Выметайся! Он кивнул ей еще в дверях:
- До свиданья, Миннакен! Она веником захлопнула дверь.
Неделю спустя он снова стоял перед ее дверью.
- Я только хотел узнать, как у тебя с глазом.
- Все в порядке, а тебе тут нечего делать.
Он поздоровел, сил набрался; на нем было синее зимнее пальто и коричневый котелок.
- Хотел вот показаться тебе, - как ты меня находишь?
- И смотреть не хочу.
- Ну, угости хоть чашкой кофе.
В этот момент наверху стал кто-то спускаться по лестнице, по ступенькам скатился детский мячик. Минна в испуге открыла дверь и втащила Франца в квартиру.
- Постой-ка минуточку тут… Это Лумке, соседи сверху… Ну, а теперь убирайся!
- Хоть бы кофейку выпить… Неужели у тебя не найдется для меня чашки кофе?
- Ты что, за этим только и пришел? Завел уж, наверно, какую-нибудь. Ишь вырядился!
- Ну угости кофейком!
- Ох, горе мне с тобой!
Она остановилась в прихожей у вешалки, и он умоляюще взглянул на нее; она покачала головой, закрыла лицо красивым новым передником и заплакала.
- Не мучь ты меня, Франц.
- Да что с тобой?
- Карл не поверил мне про подбитый глаз. Как, говорит, можно так ушибиться о шкаф? Ну-ка продемонстрируй, как это вышло у тебя. Как будто нельзя подбить глаз о шкаф, когда дверца открыта. Пусть сам попробует… А он вот не верит, и все.
- Почему бы это, Минна?
- Может быть потому, что у меня еще и здесь царапины, на шее. Их я сперва-то и не заметила. Но что ж тут скажешь, когда тебе их показывают, а ты смотришься в зеркало и не знаешь, откуда они?
- Вот еще, может же человек поцарапаться - расчесать, к примеру, или еще как. И вообще, чего он над тобой так измывается, твой Карл? Я бы его живо успокоил.
- А тут еще ты все приходишь… Эти Лумке тебя, наверно, уж приметили.
- Ну, их дело маленькое…
- Нет, лучше уж ты уходи, Франц, и больше не возвращайся. Ты на меня беду только накличешь.
- А что, он и про передники спрашивал?
- Передники я себе давно собиралась купить.
- Ну, что же, пойду я, Минна.
Он обнял ее за шею, и она не оттолкнула его. Потом, когда он все еще не отпускал ее, хотя и не прижимал к себе, она почувствовала, что он ее нежно гладит, и, удивленно вскинув на него глаза, промолвила:
- Ну, иди же, Франц.
Он легонько потянул ее в комнату, она упиралась, но шаг за шагом подвигалась вперед. Спросила:
- Франц, неужели опять все сначала?
- Да почему же? Я только хочу немного посидеть с тобой.
И вот они мирно сидели некоторое время рядышком на диване и беседовали. А затем он ушел сам, без понуканий. Она проводила его до дверей.
- Не приходи ты больше, Франц, - заплакала она и припала головой к его груди.
- Черт знает, Минна, что ты можешь с человеком сделать! Почему бы мне и не зайти как-нибудь? Но, если не хочешь, я и не приду.
Она держала его за руку.
- Нет, нет, не надо, не приходи, Франц.
Он открыл дверь. Минна все еще держала его руку, крепко сжимая ее. Он уже переступил порог, а она все еще не выпускала его руку. Потом отпустила вдруг и быстро бесшумно закрыла дверь. Он купил поблизости два больших куска телячьей вырезки и отослал их Минне.
НАШ ФРАНЦ КЛЯНЕТСЯ ВСЕМУ СВЕТУ И СЕБЕ САМОМУ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ ПОРЯДОЧНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ В БЕРЛИНЕ - С ДЕНЬГАМИ ИЛИ БЕЗ НИХ
Он уже твердо стоял на ногах в Берлине - продал свою старую обстановку, немного деньжонок он скопил в Тегеле, призанял у хозяйки и у своего друга Мекка, - и тут-то ему неожиданно нанесли основательный удар. Потом, правда, оказалось, что все это пустяки.
В одно погожее утро он обнаружил на столе желтую бумажонку, официальное извещение на бланке, отстуканное на машинке:
"Полицейпрезидиум, 5 отдел, дата и исходящий номер. Просьба при заявлениях по настоящему делу ссылаться на вышеозначенный номер. Согласно представленным мне документам, Вы отбыли наказание за угрозы, оскорбление действием и нанесение телесных повреждений со смертельным исходом, а посему являетесь лицом, угрожающим общественной безопасности и нравственности. В виду сего и на основании прав, предоставленных мне § 2 закона от 31 декабря 1842 года и § 3 закона о свободе передвижения от 1 ноября 1867 года, а также законами от 12 июня 1889 года и 13 июня 1900 года, я постановил воспретить Вам в административном порядке проживание в городской черте Берлина, а именно Шарлоттенбурге, Нейкельне, Берлин - Шенеберге, Вильмерсдорфе, Лихтенберге и Штралау, а также в районах Берлин - Фриденау, Шмаргендорф, Темпельгоф, Бриц, Трептов, Рейникендорф, Вейсензее, Панков и Берлин - Тегель, вследствие чего предлагаю Вам покинуть район, в коем проживание Вам воспрещено, в двухнедельный от сего числа срок, и предупреждаю, что в случае, если по истечении означенного срока будет обнаружено, что Вы проживаете в районе, в коем проживание Вам воспрещено, или же вернетесь в таковой, то на основании § 132 раздела 2-го закона об общих полномочиях земельной администрации от 30 июля 1883 года Вы будете подвергнуты денежному штрафу в размере не свыше ста марок, с заменой в случае несостоятельности лишением свободы на срок не свыше десяти суток. Одновременно обращаю Ваше внимание на то, что если Вы изберете своим местожительством один из нижепоименованных пригородов Берлина - Потсдам, Шпандау, Фридрихсфельде, Карлсхорст, Фридрихсгаген, Обершеневейде и Вульхейде, Фихтенау, Ранедорф, Каров, Бух, Фронау, Кепеник, Ланквиц, Штеглиц, Целендорф, Тельтов, Далем, Ваннзее, Клейнглинике, Новавес, Нейендорф, Эйхе, Борним и Борнштедт, то Вы будете высланы из означенных населенных пунктов в административном порядке. Подпись. Печать. Форма № 968 а".
Прочел, и в жар бросило. Но слава богу, есть в Берлине одно славное учреждение - в доме № 1 по Грунерштрассе, рядом с Александерплац - управление по трудоустройству бывших заключенных. Там на Франца поглядели, порасспросили о том о сем и выдали бумажку за подписями: "господин Франц Биберкопф состоит под нашим надзором".
Еще сказали - наведем, мол, справки, работаете ли вы, и прочее. Будете являться раз в месяц на регистрацию. И точка. Полный порядок.
Забыт страх, забыты Тегель и красные стены и стоны, что было, то прошло, начинаем новую жизнь, старое - побоку, Франц Биберкопф вернулся и - гип, гип, ура!
После этого случая он еще целый месяц ни за что не брался и набивал себе утробу мясом, картошкой и пивом. Зашел однажды и к евреям на Драгонерштрассе, чтобы поблагодарить их. Нахум и Элизер как раз спорили. Они не узнали его, когда он вошел - толстый, одетый с иголочки, пахнущий коньяком и, почтительно прикрывая шляпой рот, шепотом спросил, все ли еще больны внуки старого господина. В пивной за углом, где он угощал неугомонных спорщиков, они спросили его, какими делами он занимается.
- Какие у меня дела? Ничем я не занимаюсь. У нашего брата все идет само собою.
- Откуда же у вас деньги?
- Осталось кое-что. Раньше поднакопил.
Он подтолкнул Нахума в бок и, раздув ноздри и хитренько поглядев на него, сказал с таинственным видом:
- А помните, как вы про Цанновича мне рассказывали? Вот был парень! Молодец! Потом его, правда, пристукнули… Чего вы только не знаете! Вот бы и мне так: сойти бы за принца и учиться в университете. Впрочем, нет, в университет мы не согласны. Жениться будем, во как!
- Что ж, совет да любовь.
- Приходите на свадьбу. Угощу на славу, и выпивка будет.
Рыжий Нахум разглядывал его, почесывая подбородок.
- А что я вам еще расскажу, - послушайте. Был у одного человека мячик, знаете, такой детский мячик, но не резиновый, а из целлулоида, прозрачный такой, и в нем свинцовые дробинки, так что дети могут таким мячиком и греметь, как погремушкой, и бросать. Взял этот человек мячик, бросил его и подумал: "Ведь в нем дробинки; так что можно его бросить, и он не покатится дальше, а останется на том самом месте, куда упал".
Но когда человек бросил мяч, то мяч полетел не так, как человек рассчитывал, а подскочил еще раз и откатился чуть-чуть в сторону, так - пальцев на десять…
- Ах, да оставь ты его, Нахум, в покое с твоими сказками. Очень они ему нужны.
А толстый Франц:
- Ну, и что же случилось дальше с мячиком? Ну что вы опять сцепились? Нет, вы взгляните на эту парочку, хозяин, - так и ссорятся вот друг с дружкой, сколько я их знаю.
- Пусть себе! Людей не переделаешь. А ссориться - пользительно для печенки.
- Вот что я вам скажу, - отозвался рыжий. - Я видел вас на улице, видел на дворе и слышал, как вы пели. Хорошо вы поете. И хороший вы человек. Но только не лезьте на рожон! Да! Живите себе спокойно. Терпение - вот что нужно на этом свете. Разве я знаю, что у вас на душе и что вам бог уготовил? Мячик летит не так, как вы его бросаете и как вам хочется, вроде так, да не совсем, а немного дальше, а может быть, и в сторону залетит, почем я знаю?
Толстяк, наш Франц, - откинул назад голову и, широко взмахнув руками, со смехом обнял рыжего.
- Ну и мастер же вы рассказывать, ох, и мастер! Но у Франца есть кое-какой опыт - будьте уверены, Франц знает жизнь, Франц знает, чего он стоит.
- Так-то так, но ведь совсем недавно вы пели не очень весело.
- Что было, то прошло! А теперь мы опять при своих. Мой-то мячик правильно летит, понимаешь? Знай наших. Ну, адью, да смотрите приходите на мою свадьбу!