Несмотря на молодость и страстный темперамент, головка у Кьяры работала безотказно. Через короткое время у нее созрел план. Они уже собирались вернуться в Рим, это был их последний вечер в Венеции, Кьяра предложила провести уна нотте романтика на канале с гондольером. Втроем, спросил Занегин. Одни, ответила Кьяра, гондольере есть часть гондола. И снова Занегин про себя посмеялся над этим забавным симбиозом воззрений, без колебаний относящих себя к гуманистическим. Ночь плескала за бортом черную маслянистую воду, в ярких праздничных бликах от многочисленных фонарей и реклам на набережных улицах, если смотреть назад или вбок. От носа гондолы шел расширяющийся белый луч, направленный вперед, в него попадали другие гондолы, в которых сидели другие парочки, с которыми тянуло раскланяться. Напоминало катание в каретах, если б у Занегина с Кьярой была такая память. Она и была. Принадлежащая не отдельно ему или ей, а общей культуре. Гондольер включил магнитолу, полилась знакомая мелодия какой-то итальянской песенки, от которой прибавилось дрожания сердца. Наверное, во второй или третий раз это приобрело бы банальный оттенок, но для первого было самый раз. Хорошо бы написать сплошняком одну только эту дрожащую черную воду с цветными пятнами, и больше ничего, ну, может, еще угол моста, но так, чтобы в этом отразилось собственное дрожащее сердце, подумал Занегин. Как это сделать, он пока не знал, и просто хотел запомнить картинку, и ощущение текучего, как вода, времени, и эту дрожь сердца.
Он полуобнял Кьяру.
Занегин. Как хорошо, детка… Мольто бене!
Кьяра. Ти учил итальяно?
Занегин. Да, специально для тебя. Два слова.
Кьяра. Ти будет знать много слов. Будет жить Италья и узнать много слов.
Они помолчали. Очередной певец, умолкая, уступал место мандолине, и снова ночная вода усиливала чувство, как будто трогали не струны инструмента, а непосредственно ваши нервы и душу. На всех гондолах звучали песенки. Вот песенку еще можно записать нотами, прямо по воде, белым по черному, получится очень интересная картинка, подумал Занегин. Ти жалел эта женщина, неожиданно меланхолически спросила Кьяра.
Занегин. Какая женщина?
Кьяра. Какая ты покончил. Я придумал, как ти поступить. Сказать? Ми послать приглашение, чтоб она тоже приехал в Италья в гости.
Занегин. Она?!
Кьяра. Си. Ти хотел делить счастье. Ти сделать это.
Занегин. Кьяра, жеребенок мой милый…
Кьяра. Что значит: же-ребенок?
Занегин. Это значит: я люблю тебя.
Кьяра. Я тебя люблю. Ти вольо бене. Ти сам ей телефон в Москва или меня?
Занегин. Скажи, а ты совсем не ревнива?
Кьяра. О, но! Я очень ревнива. Мне нет повод сейчас. Кроме ревность, у меня интуиция.
Занегин. А говорит ли твоя интуиция, что я скоро начну работать?
Кьяра. О, Макс, беллиссимо, это сами важни, что ти мог сказать!
Она захлопала в ладоши, гондольер, стандартный узкобедрый молодец в широкополой черной шляпе решил, что дама таким образом хочет привлечь к себе его внимание, так бывало, но вглядевшись своими зоркими, привыкшими к темноте глазами в счастливое выражение лица, понял, что к нему это не имеет ни малейшего отношения. Кьяра уже решила про себя, что объяснит тетке все, как есть, и, может быть, Мария Колонна согласится дать женщине Макса сколько-то тысяч долларов откупного. Если же нет, если тетка начнет скупиться, что ж, она легко, судя по всему, уговорит Максима выделить некую сумму из своего гонорара. Им, в России, деньги нужны. Собственно, как и на Западе.
* * *
1995. В аэропорту "Фьюмичина" Аду и Фальстафа Ильича Занегин встречал вместе с Кьярой. Если б Ада прилетала одна, возможно, он тоже поехал бы один. Но поскольку у нее завелся кто-то, для всех удобнее было сразу перезнакомиться. Вот они, сказал он Кьяре, увидев Аду. Ада, в голубой юбке и белом пиджаке, шла в сопровождении невысокого лысоватого блондина неопределенной наружности и с усами. Тень дурацкой досады промелькнула на лице Занегина. Он поймал себя на мысли, что ему было бы приятнее, если б Аду сопровождал некто типа киногероя. И честно признался, что это из-за Кьяры. Чем он, козел, хотел перед нею похвастаться? Как хорошо, что наши мысли заперты внутри нас и никому не видимы: позора было б не обобраться. Санта Мария, воскликнула Кьяра. Занегин не успел спросить, к чему относился ее возглас, - Ада подошла близко. Он потянулся к ней и поцеловал в воздух около щеки, успев привыкнуть к этой западной манере. Ада засмеялась своим серебристым смешком и сказала: познакомьтесь, мой друг Лесик, это домашнее имя, но вы оба можете звать его так же. Это Кьяра, представил Занегин свою итальянскую жену. Санта Мария, повторила Кьяра возбужденно, посмотреть она, я мог узнать она без Макс. Московская пара, ничего не поняв, вопросительно уставилась на Занегина, надеясь на перевод.
Занегин. В каком смысле?
Кьяра. Посмотреть она и посмотреть я.
Занегин. Ну, и что?
Кьяра. Ти не видал?!
Фальстаф Ильич очнулся раньше других.
Фальстаф Ильич. Они похожи, поглядите, в самом деле…
Занегин. Кто похож?
Фальстаф Ильич. Да они же!… Обе!… Друг на друга…
Ариадна. Да… кажется…
Кьяра. Ти не видал?!
Занегин схватил себя за подбородок и крепко потер его. Вот это да. Какого он свалял дурака. Дурака не в том смысле, что хотел бы что-то изменить и лишь в эту минуту понял. А в том, что до этой минуты не видел того, что лезло в глаза. Одна была почти копия другой, только темная! Или можно сказать иначе: другая была почти копией первой, только светлой! Как же он, действительно, этого не увидел? Где было его зрение? Он, профессиональный художник? Не художник, а говно, вот он кто. Отчего-то ему стало здорово не по себе. Как будто он делал и сделал что-то вслепую, то есть даже не он сделал, а с ним сделали, а он находился в этот момент в отключке. Ему вспомнился кыштымский солдатик со своими двумя женщинами, тоже варенными в одном котле, Занегин тогда еще удивлялся бедолаге, тот был как второгодник, плохо выполнивший урок и приговоренный за то к повторам. И он, Занегин, такой же? Разница в женщинах: там - серия, тут - штучный товар. Или он опять остается пижоном, выпячивающим свое на лучшее, высшее место - а еще укорял Кьяру за то же самое.
Кьяра, судя по ее виду, также была не столько изумлена, сколько обескуражена. Они с Адой стояли друг напротив друга и смотрелись, как в зеркало. Различий было немало: цвет кожи, разрез и цвет глаз, форма рта, очертания подбородка. Главное, одна была старше, другая моложе. Вы обе как с картины Ботичелли, только вы (Аде) светлая, а вы (Кьяре) темная, повторил Фальстаф Ильич вслух свою давнюю тайную оценку, но в измененной интерпретации, поскольку изменились обстоятельства. Реплика вызвала общий смех, всем вдруг стало весело, скованность исчезла, заговорили о погоде (в Москве и в Риме), о новостях (кремлевских и в районе Садового кольца), Фальстаф Ильич чувствовал себя героем минуты, особенно когда Ада на глазах у всех мягко и как бы слегка иронично, а в то же время благодарно пожала ему руку выше локтя.
Сели в кьярину машину, Кьяра повезла всех в Рим.
Фальстаф Ильич. Мы не успели поблагодарить вас. За приглашение.
Кьяра. Не стоять благодарность.
Занегин. Перевести?
Фальстаф Ильич. Мы поняли. Не стоит благодарности, да? Очень даже стоит. Я, например, никогда не бывал в Италии. Ада тоже. Правда, Ада?
Ариадна. Правда.
Он взял инициативу на себя, Ада с интересом слушала. Пока было забавно. Она еще в Москве твердо решила во что бы то ни стало не терять самообладания и для этого с первой секунды держаться с Занегиным как с чужим, не давая себе расслабиться, даже если б он вдруг (о, наши самообманы!) выказал прямо противоположные чувства. Она захотела сыграть роль, чтобы получить удовлетворение хотя бы в качестве актрисы, и обнаружила, что это ей удается. Лесик, с которым она не заключала никакого соглашения, словно поймал ее волну и работает на ней. Что ж, выходит, тонкий человек.
Фальстаф Ильич. Мы с Адой никогда не бывали, и это ваш большой подарок нам.
Кьяра. А ти тоже художник или тоже искусствовед?
Фальстаф Ильич. Кто? Я? Нет. Почему вы решили?
Кьяра. Ботичелли сказал.
Все опять громко рассмеялись.
Кьяра. Я сказал смешно?
Занегин. У тебя получилось, как будто не… не Лесик сказал про Ботичелли, а Ботичелли про Лесика.
Ариадна. Он военный. Генерал.
Кьяра. О!
Фальстаф Ильич. Ада преувеличивает, как всегда. Я музыкант.
Занегин. От музыканта до военного большая дистанция.
Фальстаф Ильич. Я военный музыкант.
Занегин. Ну, и что там у нас с армией?
Фальстаф Ильич. Я был. Был военный. А с армией у нас то же, что и раньше: если вы на гражданке такие умные, почему не ходите строем.
Кьяра. Я не понял, скуза.
Занегин. Это русский анекдот, детка.
Занегин тоже кое-чего не понимал. Они разговаривали на вы, Ада и этот ее Лесик, - это что, новая форма любовных отношений? Или отношений нет? Кьяра задавала этот вопрос раньше, когда гостям надо было заказывать гостиницу. Дуо номеро или один, спросила она. Занегин в недоумении пожал плечами: может, и один, я не догадался спросить. В конце концов как европейская женщина Кьяра решила проблему сама в пользу двух номеров.
Фальстаф Ильич. Мы едем к вам?
Кьяра. В отель.
Фальстаф Ильич. В отель?
Кьяра. Си. Проблемс?
Фальстаф Ильич. Ноу проблемс.
На самом деле проблемс были. И заключались они в деньгах. То есть в исключительно скромном (для заграницы) их количестве. Фальстаф Ильич ни о чем таком Аду не спрашивал. Как-то не получалось говорить с нею на бытовые темы. Она была для этого слишком небытовой женщиной. В Москве выходило так, что он исполнял - командовала она. Здесь, чувствовал, роли тайно поменялись. Он взял на себя обязанность опекать ее, она нуждалась в его опеке и явно была благодарна за то, что он это понял. Вернуть ситуацию назад, на исходные рубежи, когда она субсидировала экспедицию, было морально невозможно. Как военный человек Фальстаф Ильич предпочитал уставные отношения. Как русский человек нередко полагался на авось. Как музыкант - обнаружил с тайным восторгом, что слышит время от времени потаенную музыку сфер, от которых зависело большинство тонких вещей в этом мире. Он ринулся в эту поездку наобум Лазаря и догадывался, что отныне потребуется почти военный строй (тайный, не явный), чтоб Ада не пропала. Кьяра, словно услышав его мысли, сказала почти без акцента: отель оплачен.
Ариадна. У нас есть деньги, не беспокойтесь.
Занегин. Откуда?
Ариадна. От верблюда.
Кьяра. О’кей. Но гости значит гости.
Занегин. Кьяра сказала, вопрос закрыт.
За окном кьяриного "ситроена" пошли римские улицы.
Они приехали.
* * *
1995. "Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его; ибо, делая это, ты соберешь ему на голову горящие уголья".
Бедная эмоциональная жизнь Ады в детстве, которой она была обязана отцу, строгому, властному и требующему дисциплины, и шире, режиму, требующему дисциплины, властному и строгому, заставляла искать утоления сенсорного голода. Это привело к тому, что она росла книжной девочкой, находя в книгах необходимый витамин, не достающий в действительности. Можно было быть либо послушным солдатом партии (солдатиком пионерии и комсомолии), либо человеком воображения, уходившим в собственные фантазии. Ада была второе. Конечно, партия, как и армия, ко времени ее взросления были уже не те, и солдаты не те. Но все равно население можно было разделить на типичных и атипичных, сколь ни условно это деление, впрочем как и всякое иное. Атипичная Ада завела себе скрытную жизнь, ценности которой преобладали над ценностями жизни явной. Оттого Фальстаф Ильич и был поражен знакомством с такой женщиной. Вообще говоря, стан атипичных увеличивался, что и привело в результате к расстройству партийных рядов и опустошению солдатского корпуса. Партия брякнулась. В конце второго тысячелетия от Рождества Христова на одной шестой части суши режим расквасил себе нос. Стали думать, как натянуть исторический трос так, чтобы связать прошлые останки с нарождающимся будущим, по возможности исключив настоящее, впрочем довольно протяженное. Но было поздно. Детство Аде уже не вернуть. То полнокровное, богатое чудными мелкими переживаниями, мелким человеческим опытом, который нарабатывался в крестьянских или мещанских семействах с тем же успехом, что и в дворянских, после преобразуясь в значительный и создавая полную личность. Как Набоков. Или как Мандельштам. Впрочем Мандельштам тоже упоминал "знак зияния" в семье предков, задиристо сражаясь с собственной памятью, этому противоречившей. Так или иначе, Фальстаф Ильич влюбился по уши в эту женщину, обнаружив, что до нее и не подозревал о существовании подобных чувств - Мария Павловна, тоже по-своему атипичная, давно и безнадежно померкла в свете Ады, а других женщин он не знал. Сам Фальстаф Ильич был в переходе и представлял собой переходное существо. Он, как тот Колобок, покинул ряды типичных, но в ряды атипичных пока не влился, а когда вливался, то как-то прерывисто: его советское детство было еще тощее, чем детство Ады. А человек идет оттуда, только оттуда, оттуда туда - другого пути нет.
Они ужинали вчетвером в маленьком ресторанчике (в Риме кругом были маленькие ресторанчики), куда Кьяра позвонила по телефону заранее, попросив оставить столик. Все было светски, почти безразлично, по-иностранному, включая Фальстафа Ильича, которому Ада в течение вечера, награждая за удачные реплики, несколько раз пожимала руку выше локтя, что стало своеобразным знаком нежности с ее стороны. В конце чудесного ужина Кьяра предложила мужчинам перейти в соседнее помещение выкурить по сигаре и, оставшись наедине с Адой, сказала, что лучше сразу покончит с одной небольшой комплессита. Она все очень ясно, дружелюбно и практически честно (за исключением суммы) изложила Аде относительно "Автопортрета" Занегина, закончив тем, что если Ада согласна, будет справедливо, чтобы деньги за полотно были переданы ей как собственнице вещи. И назвала: семь тысяч долларов. Это было примерно семь процентов от цены, но ведь Ада не обязана знать цену, тем более, что в художественной сфере она подвижна до нелепости. Ада выслушала Кьяру, вполне поняв ее, несмотря на то, что на этот раз Кьяра говорила с большим акцентом, чем обычно, и сказала: нет, но. Почему но, почему но, ти не нужен доллари, воскликнула Кьяра. Но, ответила Ада, у нас долларов как грязи.
Когда они шли поздно вечером пешком до отеля - итальянская пара провожала московскую, - Ада, расшалившись, пошла след в след за Занегиным.
Ариадна. Помогите, спасите!… Где здесь аптека?…
Занегин. Что случилось?!…
Ариадна. Мне нужно в аптеку. Мне нужны колеса. Или что-нибудь в вену, срочно. Я шел вверх и шел вниз, но не по дороге, а по головам людей, считая, что они булыжники, а они обиделись, и схватили, и стали бить меня своими булыжниками, и следы ударов оставались на моей гладкой и нежной коже, превращая ее в синг-синг, полосатое тряпье…
Занегин. Остановись!…
Ариадна. Я упал в грязь лицом, думая, что это свобода, и пил грязь из лужи, как свободу, и задохнулся, но потом прокашлялся и как в ни в чем не бывало…
Кьяра. Что она говорит?
Занегин. Это пьеса. Она играла раньше на сцене. Это монолог.
Кьяра. Она русса артиста?
Занегин. Да, да, она русский артист.
Кьяра. О!
Фальстаф Ильич. Ада, позвольте, я предложу вам плащ, мне кажется, вы озябли.
Ариадна. Да, Лесик, спасибо, я, правда, озябла…
Они пошли дальше так: Фальстаф Ильич, укутав Аду плащом и положив Аде левую руку на левое плечо, то есть как бы полуобняв ее, Кьяра отдельно, Занегин отдельно.
В гостинице Ада пригласила Фальстафа Ильича зайти к ней в номер.
Фальстаф Ильич. Поздно…
Ариадна. Ненадолго…
Фальстаф Ильич. Ну, хорошо.
Ариадна. Хотите что-нибудь выпить?
Фальстаф Ильич. Да где же взять?
Ариадна. В баре.
Фальстаф Ильич. Я сейчас спущусь.
Ариадна. Спускаться никуда не надо. Бар вот. Откройте и возьмите какой-нибудь пузырек. Тем более, все оплачено. А у вас в номере разве нет?
Фальстаф Ильич. Не знаю, я не смотрел. Кажется, есть что-то похожее.
Ариадна. Доставайте.
Он достал коньяк, рюмки, налил, они выпили.
Ариадна. Хотите, я кое-что расскажу вам?
Фальстаф Ильич. Если вы хотите.
Ариадна. А вы?
Фальстаф Ильич. Хочу.
Ариадна. Тогда не мельтешите. Слушайте. Вы знаете, откуда у меня деньги?
Фальстаф Ильич. Нет. Какой-то криминал?
Ариадна. Так. Пойдете звонить в полицию или подождете до возвращения и в милицию? Если есть деньги, значит обязательно криминал. Какой вы совок, Лесик.
Фальстаф Ильич. Не сердитесь, Ада. Вы так таинственно начали, что я невольно подумал…
Ариадна. Невольник мысли. У меня есть семь тысяч долларов, Лесик. Ровно эта сумма.
Фальстаф Ильич. Неплохая сумма.
Ариадна. Да уж.