И стена на этот раз поддалась его напору, сделалась проницаема. В. шагнул в образовавшийся прорыв – и вылетел на волю. Стрекозы затворов щелкали вслед, гранатометы видеокамер тоже, должно быть, расстреливали его в спину – вон, вон, стремил он себя от них. Не нужна была ему эта публичность. Не было в нем никакого желания выделенности. Его вполне удовлетворяла его жизнь. Он хотел просто прожить свою жизнь – честно и с достоинством, да-да, честно и с достоинством, так, – и ничего иного, ничего кроме, ничего сверх того.
4
В коридоре на выходе из приемной В. ждали шеф с коллегой. У шефа теперь был ублаготворенный вид, но в его взгляде В. прочитал недоуменно-оскорбленное чувство: все-таки В. занимал более низкое положение, чем он, почему же эта слава досталась В., а не ему? Что до коллеги, тот по-прежнему горел возбуждением, которое лишь разожглось от шабаша в приемной.
– Ну что? И что теперь?! – воскликнул он, беря В. за локоть, как бы стремясь к самой тесной, доверительной близости. День уже наливался обычной жарой, кондиционеров в коридоре не имелось, и прикосновение горячей, слегка и потной руки коллеги было неприятно.
– И что теперь? – поведя плечом, чтобы отстраниться от коллеги, ответил В. – Ничего теперь.
– Нет, как? Так и жить, как жил?
– А как еще?
– Не знаю. Не я же по воде пешком!
– А ты попробуй, – сказал В. Он посмотрел на шефа. – В отдел идем? Обедать еще рано.
– Обедать еще рано. Еще рано обедать… – протянул шеф, будто пробуя каждое слово на ощупь. Ему не об этом хотелось. Но о чем хотелось, он не решался. – Идем к себе. Конечно.
Заметив в приоткрытую дверь приемной, что В. не ушел, вскидывая над головами снова затрещавшие стрекозами фотоаппараты, жужжа видеокамерами, в коридор повалил журналистский люд. Идем, поторопил шефа В. и бросился на лестничную площадку, не дожидаясь своего начальника.
– Господа! А не желаете взять интервью у меня? Я вам имею сообщить кое-что прелюбопытное! – прозвучал у В. за спиной голос коллеги.
Прелюбопытное! Что такое мог он сообщить прелюбопытное?
Перед дверью отдела В. замер. Брался за ручку и отпускал. Брался и снова отпускал. Понятно, что в отделе уже известно о журналистском нашествии, и что там сейчас его ждет?
Рука рванула дверь так, словно он ступал навстречу мечам и кольям первосвященнических рабов.
Но нет, никто его тут распинать не собирался. Отдел работал. Светились таблицами экраны мониторов, бежали в колонках столбцы цифр, постукивали под подушечками пальцев клавиатуры – все были заняты своим делом. Для родного отдела он уже не был новостью, с ним из Ютьюба освоились, он за эти прошедшие три часа успел стать обыденностью, которая не трогает и не смущает. И только когда В. на деревянных ногах достиг своего стола, сел, запустил компьютер, возле него, звонко процокав, возникла та молодая сотрудница в джинсовых шортах-стрингах, что всегда стремилась ему услужить, демонстрируя разнообразные знаки внимания.
– Ой, вы знаете, а о вас тут в новостях по телевизору говорили, – прозвенела она. – В смысле, не о вас, а вот тот самый ролик показали.
После журналистской стены, через которую пришлось прорываться, подобное известие никак не могло быть для В. шоком.
– Скоро меня уже и в натуральном виде, в чем мать родила, покажут, – неблагосклонно отозвался он в ответ. – Ждите.
Угодница растерянно постояла около В., не понимая его нерасположения, радостная свежая улыбка ее угасла, и вместо веселого цокотка копытец, когда она, молча повернувшись, поскакала к своему рабочему месту, прозвучал унылый глухой бряк.
Звонок жены был предсказуем. В. ждал его даже раньше.
– Ну что, как ты? – воплощением сердоболия прозвучал ее голос. О том, что у нее на работе только и разговоров о ролике на Ютьюбе, она не сказала. И не спросила, как у него. Ясно было, что раз на ее работе так, то у него то же самое, только нужно еще все возвести в степень. Ее волновал он сам, его состояние. Хорошая у него была жена, истинно половина, он всегда это осознавал. Он даже не знал, любит ли ее. Любил ли когда-нибудь? И так было еще тогда, когда они всего лишь, как это говорится, "ходили". Ему было с нею – как с самим собой, с первого мгновения, как встретились. Словно он разделился на них двоих, но и они двое – это был все он. Не будешь же любить самого себя. Ты – это ты, ты есть, и все. Можно себя, конечно, и ненавидеть, но и в ненависти невозможно быть от себя свободным.
– Держусь. Вроде как отбился, – ответил он жене. – Журналисты тут набежали, вопросы задавали, снимали, – ничего, жив-здоров.
– Ты ведь ни в чем не виноват, – сказала жена.
– Только в том, что хочется им кушать. – У них в семье, когда кто-то не мог найти нужного слова, было принято прибегать к цитатам из классики.
– Но это естественно, – помолчав, осторожно проронила жена.
– Им хочется кушать, но я не пища, – тут же парировал В. И – он не знал, почему, он вроде не собирался – задал ей вопрос: – А я что, я в самом деле… прямо по воде?
– В самом деле, – подтвердила жена.
– Ты видела, вот все, как в этом ролике, так?
– Так, – снова подтвердила жена.
В. и хотелось говорить с нею, он нуждался в ее сочувствии, ее поддержке, просто в ее голосе в трубке, но о чем было говорить? Может быть, впервые за двенадцать лет их жизни он не знал, о чем говорить. Потому что говорить сейчас возможно было лишь об одном. Но настолько же и невозможно было говорить об этом.
– Ладно, до вечера, – сказал он.
– Да, до вечера, – тотчас, с обидной охотой согласилась она. – Заедешь?
– Разумеется.
Жене по утрам нужно было на службу часом позднее, чем ему, поэтому он выходил из дому и ехал на работу один, вечером же они возвращались вместе: ему обычно приходилось задерживаться после рабочего дня, завершая всякие срочные дела, и на обратном пути он всегда заезжал за нею.
В. сидел перед светящимся экраном компьютера, до хруста в костях сжимая в кулаке трубку мобильного, и горло свивало готовым вырваться наружу криком: "И что теперь?!" – восклицание, которым встретил его коллега около приемной главы департамента после журналистского шабаша.
– И что теперь? – заставив вздрогнуть, прозвучало не внутри него, а над ухом – произнесенное голосом шефа. В. резко повернулся – шеф стоял над ним и, улыбаясь с тем просвещенно-ублаготворенным видом, что появился у него после совещания, вопросительно смотрел на В. – И что теперь? – повторил он. – И обедать теперь не будешь ходить?
В. тронул клавиши телефона, который все так и сжимал в ладони, глянул на зажегшийся экран. Оказывается, прошел уже чуть не час, как закончилось совещание – столько времени он просидел, пялясь в монитор и ничем не занимаясь, – настала пора обеда. Как правило, ходил в аквариумную выгородку шефа, звал того на обед он, а тут обеденный перерыв уже начался, следовало направлять стопы в столовую, он же не поднимался с места, и шефу пришлось самому звать его.
Однако пойти в столовую, стоять вместе на раздаче, потом делить один стол – все это неизбежно означало говорить о вчерашнем. Шеф потому и заявился сам звать его, что сгорал от любопытства, ему не терпелось воспользоваться наконец случаем и как следует расспросить В. Подробно и со смаком. В деталях и красках.
– Я не пойду, – сказал В. – Извини. Что-то я… Что-то у меня живот, – угрюмо пробормотал он, не найдя для отмазки лучшего объяснения.
– Да? Не пойдешь? – Шефу нужно было привыкнуть к тому, что его вожделение окажется неудовлетворенным. – Живот, значит? Хочешь, чтоб поверил? Чудотворец! – не удержался он.
В. промолчал. Разоблаченному преступнику пристала поза сокрушенного покаяния.
Так он и не пошел обедать. Вообще. Ведь у него не все в порядке было с животом. Соврав – живи по этой лжи. Работать, однако, он себя все же заставил. Он был достаточно ответственным человеком и, зная за собой это качество, даже культивировал его в себе. А еще заставил себя, когда подошло время очередных новостей по местному телевидению, включить их на компьютере. Вот он вышел из кабинета главы департамента, вот журналистская толпа рванула к нему… ну и видок же у него был, что за выражение лица, а голос, когда отвечал им! Хлипкая мушка, влипшая в смертельный наплыв смолы и отчаянно пытающаяся спастись.
Сюжет закончился. В. оторвался от экрана, повел глазами по сторонам – вся комната смотрела на него, и смотрел из своего аквариума шеф. Поперечина рамы перекрывала ему поле зрения, и, вглядываясь в В., он приподнялся в кресле, подался вперед, оттопырив зад, будто гусак. О, не мушкой, отчаянно трепещущей прозрачным хитином своих крылышек в безнадежной попытке спастись, а незаметной песчинкой, одной из тех несчетных биллионов, из которых состоит какая-нибудь Сахара, захотелось стать В. в этот момент. И такое еще было желание: сорваться, бросив все, с места, скатиться по лестнице, вломиться в машину и, врезав с ходу немыслимую скорость, умчаться куда глаза глядят, – от всех, от всего… но нет, как можно?!
До конца рабочего дня оставалась уже четверть часа – в трубке прозвонившего на столе внутреннего телефона прозвучал женский голос с теми вкрадчиво-властными интонациями, что бывают у секретарш больших начальников. Но это не был голос секретарши главы их департамента. Это был голос, которого он не знал. Секретарша директора по связям с общественностью – вот кто ему звонил. Спуститесь на второй этаж, представляете куда там? Прямо сейчас, приказала она, директор вас ждет.
Спина, ощущал он, когда направлялся к выходу, вся, как стрелами, была утыкана взглядами. Должно быть, на него смотрел весь сектор, и шеф из своего аквариума, конечно, тоже воткнул свою стрелу. И что за стрела была ему уготована у директора по связям с общественностью? Зачем он мог понадобиться этому директору?
Восхитительно белокурая, вся закамуфлированная под куклу Барби секретарша директора по связям встретила В. взглядом – словно он был материализовавшимся Лох-Несским чудовищем. Присядьте, подождите, велела она, исчезая за дверью директорского кабинета. Двустворчатая дверь кабинета была того же глубокого каштанового цвета, что у главы департамента, так же отделана всякими золотыми накладками, придававшими ей дворцовый вид, но шире, выше и больше золота – внушительнее и дворцовее.
– Заходите, – появилась секретарша. Отскакивая в сторону, когда В. приблизился к дверному проему, будто он и в самом деле был Лох-Несским чудовищем, от которого можно ждать неизвестно чего.
– А вот и Христос наш! – вскинул руки, приветствуя В., сидевший за своим столом директор. После чего развернулся к столу боком и, не увеличиваясь в росте, словно быстро и сильно поглаживая себя по ляжкам, двинулся В. навстречу. Ошеломление В. длилось мгновение: директор показался из-за стола, и В. увидел, что директор сидит в инвалидном кресле, а то движение руками, которое принял за поглаживание, – это он крутит, перехватываясь по сверкающе-никелированным кольцевым поручням, похожие на велосипедные, в серо-черных рубчатых шинах колеса. Тотчас В. вспомнились ходившие по заводу время назад слухи, что директору по связям с общественностью следствием диабета ампутировали обе ноги, но ни разу за это время ему не приходилось видеть директора, и слухи забылись. – Вот он, вот он, вот он! – радостно восклицал директор, приближаясь к В., крутя колеса с завидной силой и ловкостью. – Вот он у нас какой! Красавец, молодец, спортсмен, только не комсомолец. – Директор захохотал. И как раз подкатил к В., остановился, протянул руку. – Счастлив видеть! Безмерно! Необыкновенно! И кто б не был?! Подумать только!.. – Не ожидавший подобного приема, растерявшийся В. стоял, не подавая ответно руки, и директор, наклонившись, вытянул к нему свою – сколько то позволяло кресло: – Дайте пожму вашу руку! Дайте!
В. торопливо ступил на полшага вперед и пожал протянутую руку директора. Та была похожа на лопату сталевара – громадна, жестка, ухватиста, поразительно крепкое было у директора рукопожатие. В. вспомнились и другие слухи, ходившие про директора по связям с общественностью: он был одним из владельцев завода, везуче поучаствовав в приватизации; когда ампутировали ноги, его будто бы хотели сбросить с вершины, чуть ли уже не отняли акции, до автоматов даже дошло дело, – но директор сумел отбиться и вот по-прежнему занимал положенный ему кабинет.
– Давай садись, поговорить нужно. Поговорим, – махнул директор рукой, указывая В. на кресло-стул около своего стола. – Садись, садись, не журись! – И, мигом развернувшись на месте, так же энергично и скоро, как к В., укатил обратно.
Судя по всему, для него В. Лох-Несским чудовищем не был. А если и был, то вполне симпатичным чудовищем.
В. прошел к указанному креслу, сел, положил руки на подлокотники и тут же снял, опустил на колени. Чтобы мгновение спустя снова опереться на подлокотники. Его потрясывало, будто на морозе, кожу лица натянуло, казалось, она заглянцевела, как лист фотобумаги.
Директор по связям, уже обосновавшийся у себя за столом, смотрел на него со снисходительно-благостной улыбкой взрослого, любующегося ребенком.
– Что, не надоело все на одной должностенке сидеть, штаны протирать? – с интонацией той же снисходительной благостности произнес директор. – Не пора ли уже и поменять?
– Простите, не понял? – В. старался изо всех сил не выказывать колотьбы, что била его. Ему впервые пришлось удостоиться столь высокой аудиенции. Ясно было, с чем она связана, но что она значила? Если бы его хотели уволить, его бы уволили без всякого вызова на такой верх.
Улыбка на лице директора по связям двинулась вширь, как вода в половодье. Щеки, скулы, лоб, не говоря о глазах, – все сделалось одной распахнутой навстречу В., полноводной улыбкой родительской любви.
– Да что ж непонятного? Что непонятного! Нужно родному предприятию все силы отдавать! Все способности! До последней капли! Какое предприятие, а? Гордость отечественной промышленности! Самое крупное в нашей отрасли! Во всем мире нашу марку знают, не так?!
– Да, наверное. Так говорят, – вставил свое слово оглушенный В.
Директору по связям не понравилась его реплика.
– Не "говорят", а так и есть! Любить надо родное предприятие. Любить! А у него сейчас трудные времена, известно? С портфелем заказов не блестяще, парк станков устарел. Инвесторы нужны, инвестиции нужно привлекать! Будут инвесторы – будем в шоколаде, не будет инвесторов – где будем?!
Он вопросил – и замер, подавшись всем своим могучим телом к В., вынуждая его к ответу.
– Ясно где, – должно быть, не совсем так, как ожидалось, сказал В.
– Вот именно, – подхватил директор по связям. – В жопе! Нам это надо?
И вновь В. не оставалось ничего другого, как ответить. И на этот раз так, как того хотелось директору по связям.
– Не надо, – произнес он.
– Вот! – вскричал директор по связям, сильно и звучно шлепнув по столу ладонью. – Не надо! Так почему же ты сидишь в этих своих замсекторах?! В замсекторах! Любой сможет в замсекторах! Всякий болван!
Теперь В. не ответил.Что он мог ответить? Что место начальника сектора не свободно, а стать главой департамента – несбыточная мечта? Взлететь на такие вершины – какие родственные связи нужно иметь, какими доблестями выделиться! Вместо ответа он просто пожал плечами. Что можно было истолковать как угодно, в том числе и так: пошли вы от меня! Нет ничего неопределеннее, чем пожатие плечами.
Директор по связям подождал-подождал и, отдав себе отчет в том, что словесного ответа не будет, вернулся к своему вещанию.
– Больше не замсектора, – объявил он. – Переходишь в мое непосредственное подчинение. Свободный график работы. Хочешь – к восьми утра, хочешь – к двум дня, хочешь – к восьми вечера. Как душа велит. Можно, если какие дела, и вообще не приходить. Зарплата – четыре твоих нынешних. Плюс бонусы всякие. Хорошие бонусы, тебе и не снилось. Нужно как следует попахать на родное предприятие. Попропагандировать его! Чтобы каждая собака о нас знала. На телевидение тебя позвали, о том о сем разговор – свернуть на предприятие. Интервью газете-журналу даешь – о предприятии! На конференцию какую позвали – о предприятии! Что именно говорить – завтра памятка тебе будет. Чтобы наше имя у всех на слуху, чтобы твое имя и имя предприятия – одно целое. Ясна задача?
В. слушал директора по связям, и до него мало-помалу доходило, что ему тот предлагает. Но единственное, что его устраивало в речи директора по связям, – это зарплата. Вот от зарплаты в четыре раза большей он бы не отказался. Все же у него была семья, двое детей, и пусть жена тоже работала – едва получалось сводить концы с концами. А так жена могла бы уйти с работы, заниматься детьми. И не придется, вот наступит осень, начнется новый учебный год, опять стоять на ушах, названивая в очередь каждые полчаса по телефону: дошли дети домой из школы, пообедали, сели за уроки, успели вернуться с прогулки до темноты?.. Однако все остальное в предложении директора по связям В. не устраивало. Не хотел он в эти топ-сферы, не нужно ему это было. Его вполне устраивала жизнь, которой он жил. А жизнь, что предлагалась… все в ней было чужое. Он не хотел чужого. К тому же он не верил в свое "чудо". Этого не могло быть – того, что записалось на видео. Все это было каким-то чудовищным, грандиозным розыгрышем, вот-вот, розыгрышем, – только непонятно чьим, непонятно зачем и как устроенным.
– Нет, – проговорил он решительно. – Я не гожусь на роль, которую вы мне предлагаете. Уж где работаю, там и буду. Меня все вполне удовлетворяет.
– Что ты говоришь?! – изобразил директор по связям потрясение. – Там и будешь? Удовлетворяет? А вот руководство твоего родного предприятия не удовлетворяет! – Он потянулся, взял лежавший на столе бланк завода с набранным посередине листа небольшим текстом и прошоркнул лист по столу к В. – Прочти-ка и распишись, что ознакомлен.
С тревожным недоумением В. взял бланк, развернул к себе, чтобы можно прочесть, – это был приказ генерального директора о переводе его, В., в непосредственное подчинение директора по связям с общественностью. Почему вдруг, с какой стати, не спросив меня, собрался произнести В., – директор по связям не дал ему раскрыть рта.
– Подписывай, и без разговоров! – взревел он. – Счастья своего не понимаешь – поймешь потом! Будешь лицом предприятия! Как эти модели там всякие – лицо фирмы. Вот как они, так и ты. Они – духи ' с нижним бельем, ты – наша продукция. Никаких отказов! За отказ – расстрел! – Тут директор по связям счел, что последние слова излишне свирепы, и решил сдобрить их шуткой, добавив со смешком: – Расстрел через повешение!