Лора, хотя и не отличалась уже молодостью и юношеской стройностью, была все еще женщиной привлекательной. Она выросла в семье квакеров и, махнув рукой на аттестат о высшем образовании, вышла замуж за Фредди, о чем то и дело напоминала. Как и муж, она обладала удивительной энергией. В ней было что-то от заводилы спортивных игр. Энергия и воля били в ней через край, часто проявляясь в каком-то беспокойстве, - беспокойстве, происходившем, по всей вероятности, от желания приносить пользу. У нее было милое, всегда оживленное, сияющее лицо и очень широко расставленные глаза, от чего взгляд как бы стекленел, и этот стеклянный взгляд притягивал, завораживал. Она не улыбалась, а скорее скалилась, и так интеллигентно четко расставляла своим низким, звучным голосом ударения, что слушать ее порой было утомительно. В каждой фразе она смешно подчеркивала какое-нибудь слово - скорее от застенчивости, чем от властности, хотя чаще казалось наоборот. И неизменно говорила колкости. Глаза у нее были красивые, карие; волосы, некогда темно-каштановые, а сейчас почти совсем седые, она до недавнего прошлого укладывала двумя тугими косами вокруг головы. Теперь же она перестала делать прическу и волосы висели у нее вдоль спины почти до талии. Этого ей не стоило делать: женщина с распущенными седыми волосами всегда выглядит странно, особенно если глаза у нее экзальтированно сверкают. Распустив волосы, Лора стала менее целеустремленной и прозаичной - она не утратила своей энергии, но словно бы вновь обрела неопределенную наэлектризованную пылкость юности. В последнее время у нее появился также вкус к широким свободным платьям. Сегодня на ней было нечто вроде палатки из зеленого переливчатого шелка, доходившей до лодыжек, с разрезами но бокам, сквозь которые проглядывали синие чулки. Она всегда наряжалась но четвергам, даже если в гости ждали только меня. Я неизменно это отмечал, и она знала, что я это отмечаю. Неудивительно, что я всегда брился.
- Как Кристофер? - спросила Лора. Она всегда по-матерински интересовалась моей молодежью.
- Более или менее по-прежнему. Безобиден. Колоритен. Никчемен.
- Вы уже назначили Кристоферу день? - Речь шла о том, чтобы я отвел для его встреч с друзьями определенный день.
- Человеку, не достигшему тридцати лет, не разрешается иметь приемные дни.
- Это что же - такое правило? По-моему, вы его только что изобрели.
- Хилари живет по правилам, - сказал Фредди. - У него для всего свое место.
- И свое место для всякого! - сказала Лора.
- Умение разложить по полочкам - основа существования холостяка, - сказал я.
- Ему правится жить в мире других людей и не иметь своего собственного.
- Хилари к каждому поворачивается своей стороной.
- Как вы думаете, кто сядет на место Темплер-Спенса? - спросил Клиффорд Ларр.
И они ринулись в обсуждение служебных сплетен. Лора исчезла на кухне. Она была хорошей кулинаркой, если любить такого рода еду. Я обозревал гостиную и поражался обилию дорогих безделушек и отсутствию пыли. Фредди и мой коллега но службе перешли теперь к экономике.
- Если полистать "Сибиллу", какое там изображение инфляции! - заметил Клиффорд Ларр.
Я не обижался, когда меня исключали из серьезного разговора. Невежество способствует скромности. И меня вполне устраивала отводимая мне роль развлекать дам. Женщины редко бывают напыщенными. А я не обладал способностью изображать из себя мужчину-законодателя. Фредди же Импайетт выполнял эту роль с трогательной неосознанностью. Фредди был невысокий, плотный, лысеющий, внушительный мужчина в жилете и с легкой сединой, - этакий самодовольный добряк с крупным честным лицом и приятной лошадиной улыбкой. Он не произносил буквы "р". Клиффорд Ларр был высокий, тонкий, чуть щеголеватый, непростой, нервный, ироничный человек, вооруженный сознанием своего превосходства и не терпевший дураков, - один из тех колких, нелюбезных, замкнутых эгоцентриков, которых полным-полно среди нашего чиновничества.
- A table, a table!
Продолжая свой разговор о фунте стерлингов, оба мужчины в ответ на призыв Лоры отправились следом за мной вниз.
- Представляете, Хилари, снова будем есть французскую мерзость!
- Я придерживаюсь точки зрения Виттгенштейна, который сказал, что ему безразлично, что есть, лишь бы всегда одно и то же.
- Хилари живет на вареных бобах, за исключением тех случаев, когда ест у нас. Что вы ели сегодня на обед, Хилари?
- Вареные бобы, конечно.
- Немного белого вина, Хилари.
- Самую каплюшечку.
- Эти юноши там у вас все еще курят марихуану?
- Я понятия не имею, что они делают.
- Опять - каждому свой ящичек!
- Непременно надо будет зайти их навестить, - сказала Лора. - Я пишу сейчас новую статью. И мне кажется, я могла бы им чем-то помочь. Ну хватит, Хилари, нечего ухмыляться!
Последним увлечением Лоры было посещение лекций по социологии и интеллектуальная журналистика: она писала статьи о "молодых" для женской странички.
- Молодые - они такие бескорыстные и храбрые по сравнению с нами.
- Угу.
- Я это серьезно, Хилари. Они действительно храбрые. Они принимают такие серьезные решения, и их нисколько не волнуют деньги или общественное положение, и они не боятся жить в настоящем. Они ставят свою жизнь на карту во имя идеи, ради приобретения опыта.
- Крайне глупо с их стороны.
- Я уверена, что в юности вы были ужасно благоразумны и прилежны, Хилари.
- Я думал только об экзаменах.
- Вот видите. Когда вы мне расскажете о своем детстве, Хилари?
- Никогда.
- Хилари патологически скрытен.
- На мой взгляд, нельзя было давать фунту плавающий курс, - сказал Клиффорд Ларр.
- При нынешнем кризисе мы решили остаться дома на Рождество.
- Вы знаете столько языков, Хилари, а никуда не ездите.
- По-моему, Хилари никогда не выезжает за пределы Лондона.
- По-моему, он никогда не выезжает за периметр королевских парков.
- Вы по-прежнему бегаете каждое утро вокруг Гайд-парка, Хилари?
- Как вы смотрите на фунт, Хилари?
- Я считаю, что он должен разнести в прах все другие валюты.
- Хилари обожает конкуренцию и в то же время такой шовинист.
- Я просто люблю мою страну.
- Это так старомодно.
- Если вы запоете "Страна надежды и славы", Фредди запоет "Широка страна моя родная".
- В свое время патриотизму учили в школе, - изрек Клиффорд Ларр.
- В моей школе патриотизм считали неприличным, - сказал Фредди.
- В Итоне полно большевиков, - заметила Лора.
- Правительство поставит барьер росту цен, - сказал Клиффорд Ларр.
- Надоело мне слушать разглагольствования пролетариев о цене на мясо, - заметил Фредди.
- Ели бы себе икру.
- Хилари, как всегда, не о том.
- Но им ведь не обязательно есть все время бифштексы, - мы же не едим.
- Могли бы жить на вареных бобах - Хилари вот живет же.
- Или на сардинах. Или на буром рисе. Гораздо здоровее.
- Ну, хватит. Мне положительно не нравится словарь Фредди.
- Хилари такой воинственный петух.
- Кстати, о пролетариях, Хилари: я просил бы вас сказать Артуру Фишу, чтобы он не разрешал этим пьяницам приходить к нему на службу.
- Это не пьяницы, это наркоманы.
- Но вы согласны со мной, Хилари?
- Согласен.
- Я считаю - это недопустимо.
- Хилари, а Фредди говорил вам, какую пантомиму мы будем ставить?
- Нет. Я еще ничего ему не говорил. Это будет "Питер Пэн".
- Не может быть!
- Вам не правится "Питер Пэн", Хилари?
- Это моя любимая пьеса.
- Хилари считает, что Фредди испоганит ее.
- Можно не спрашивать, кто будет играть Хука и мистера Дарлинга.
- Режиссер всегда забирает себе главную роль.
- Фредди - актер manqué.
- Чрезвычайно двусмысленное произведение, - заметил Клиффорд Ларр. - Вы склоняетесь к фрейдистской интерпретации?
- Нет, скорее - к марксистской.
- Гм.
- Не надо быть таким негативистом, Хилари.
- А почему бы не интерпретировать ее в христианском духе: Питер - это младенец Христос?
- Хилари говорит, почему бы не интерпретировать пьесу в христианском духе?!
- Реджи Фарботтом будет играть Сми.
- Бр-р-р.
- Хилари завидует.
- Мне пора, - сказал Клиффорд Ларр. Он всегда уходил рано. Мы гурьбой двинулись наверх.
После того, как он ушел, мы сели в гостиной пить кофе и, естественно, принялись обсуждать его.
- Такой несчастный человек, - сказала Лора. - Мне так его жаль.
- Я ничего о нем не знаю, - сказал я, - и не знаю, почему вы считаете его несчастным. Вы оба вечно считаете людей несчастными, чтобы можно было их пожалеть. Я подозреваю, вы считаете его несчастным только потому, что он не женат. Вы, наверное, и меня считаете несчастным. Как только я уйду, вы скажете: "Бедный Хилари, мне так жаль его: он такой несчастный".
- Не надо, Хилари, нас кусать, - сказал Фредди. - Еще виски?
- Капелюшечку.
- Что-что?
- Капелюшечку.
- Ну, а я все-таки считаю, что он несчастный, - заметила Лора, наливая мне виски. - Он ведь интересный мужчина, но держится так сухо и церемонно и говорит только о фунте стерлингов. Ни о чем личном, никогда. Я думаю, у него есть тайное горе, которое он скрывает.
- Женщины всегда считают, что у мужчин есть тайное горе. Это помогает отбивать их у других женщин.
- А мужчины вроде вас, Хилари, считают, что женщины всегда оговаривают других женщин.
- Правильно, дорогая, не давай ему спуску.
- А потом он носит крест на шее.
- Клиффорд? В самом деле?
- Во всяком случае, что-то на цепочке, я думаю, крест - я видела летом, когда он ходил в нейлоновой рубашке.
- Ты ведь не рассердилась на меня, Лора, правда, не рассердилась?
- Конечно, нет, глупенький! Хилари разважничался, но поставить его на место ничего не стоит.
- Неужели Клиффорд верующий - быть не может!
- Не знаю, - сказал Фредди, - он такой замкнутый, так наглухо застегнут на все пуговицы - я думаю, настоящих друзей у него вообще нет. Так что он вполне может быть католиком. Я, конечно, не осмелюсь его спросить.
- Лора считает, что ему нужна женщина.
- Хилари опять начинает задираться!
- Я хочу играть Сми.
- Просто Хилари хочет сделать бяку Реджи.
- Вы это серьезно, Хилари? Если вы захотите, из вас вполне может выйти пират…
- Я это, конечно, несерьезно. Вы же знаете, как я отношусь к пантомимам, которые мы ставим.
- Хилари против живых картин.
- Слава Богу, да.
- Пойду поищу коньяк, - сказал Фредди. И вышел.
Я так и не понял, как надо толковать эти исчезновения Фредди но четвергам - была ли то просто случайность, или они сговаривались с Лорой, и он уходил, чтобы дать ей возможность порасспросить меня о более интимных вещах. Она, естественно, тут же принималась меня прощупывать и не теряла времени даром.
- Мне кажется, у вас какое-то тайное горе, Хилари.
- Не одно, а сотни две.
- Ну поделитесь со мною хотя бы одним.
- Я старею.
- Глупости. А как поживает Кристел?
- Хорошо.
- А как Томми?
- Хорошо.
- Хилари, до чего же вы любите молоть языком!
Расстался я с Импайеттами вовсе не для того, чтобы идти домой. Я не стал у них задерживаться, потому что до полуночи должен был попасть еще в одно место. Моим хозяевам я об этом, конечно, не сказал: они сочли бы мой поступок "дурным тоном". По четвергам я всегда являлся к Кристел (Кристел - это моя сестра), чтобы вытащить от нее Артура Фиша. Это "вытаскивание" стало уже традицией. Дело в том, что Кристел было иной раз трудно избавиться от Артура, поэтому мне следовало явиться и увести его. А быть может, я сам решил установить наблюдение - во французском и английском понимании этого слова - за отношениями моей сестры и данного молодого человека? Так или иначе, происхождение этой традиции кануло в Лету. Ведь Артур-то был не так уж молод, как, впрочем, и все мы.
Кристел жила в однокомнатной квартирке на захудалой улочке за Норс-Энд-роуд, и, если быстро идти, я мог покрыть расстояние, отделявшее эту улочку от Куинс-Гейт-террейс, минут за двадцать. Я всегда старался ходить но Лондону пешком, когда позволяло время. Кристел была моложе меня больше, чем на пять лет, и, как и я, одинока. Она перепробовала много разных занятий. Была официанткой, секретаршей, работала на шоколадной фабрике. Теперь она решила стать портнихой, по, насколько я понимал, большую часть времени перешивала юбки соседок за несколько пенсов. Я ей немного помогал деньгами. Кристел жила предельно экономно. Самым большим ее расходом было угощение, которое она устраивала раз в неделю Артуру и мне. Импайетты никогда не приглашали Кристел на ужин, ибо она для таких приемов была слишком мало начитанна. Лора изредка приглашала ее на чай.
Кристел жила одна в маленьком захудалом двухэтажном домишке. Ее квартирка с крошечной кухонькой занимала верхний этаж. В кухоньке стояла ванна. Туалет находился на нижнем этаже, где был также кабинет зубного хирурга и его приемная. В подвале периодически появлялся механик по ремонту мотоциклов и (как нам казалось) хранитель всякой краденой мелочи. Это был - или был тогда - крайне бедный и обветшалый район. Штукатурка на фасадах, некогда окрашенных в разные цвета, стала везде равно грязно-серой; местами она облупилась, обнаруживая кирпичи цвета охры. То тут, то там зияющее пустотой или забитое досками окно или дверной проем без двери громко возвещали о крушении надежд. Жили здесь главным образом "старые жильцы", все еще платившие прежнюю низкую квартирную плату (к ним принадлежала и Кристел), и хозяева не считали нужным ремонтировать для них дома.
Я открыл дверь своим ключом и полез наверх. Кристел и Артур сидели за столом. При моем появлении оба встали - по обыкновению с таким видом, точно они меня побаивались. В таких случаях они выглядели слегка виноватыми. И не потому, что перед моим приходом занимались любовью, а как раз потому, что не занимались. Кристел в тридцать пять лет была все еще девственницей. Артур был влюблен в нее, по и только - уж это-то я твердо знал. На сей раз мне показалось, что атмосфера была более наэлектризованной, чем обычно, словно я своим появлением прервал какой-то особенно горячий спор. Это меня раздосадовало. Артур сидел весь красный, а Кристел как-то нелепо суетилась, показывая, будто занята самыми обычными, невинными делами. Вполне возможно, что до моего появления они держались за руки. На столе стояла принесенная Артуром бутылка дешевого вина. Кристел почти ничего не пила. Так что на мою долю всегда оставалось предостаточно.
Я присел к столу на свободный третий стул. Кристел и Артур тоже сели. Стол был кухонный, из желтых сосновых досок с приятной шероховатой зернистой поверхностью, что побуждало Кристел яростно выскребать хлебные крошки. Его никогда не накрывали скатертью, за исключением субботних вечеров, когда я приходил к Кристел ужинать. Мы сидели точно три заговорщика под голой лампочкой, свисавшей с потолка посреди комнаты. Кристел уже убрала тарелки. Артур палил мне бокал вина.
- Что вы ели на ужин?
- Пастуший пирог, бобы и абрикосовый торт с кремом, - сказала Кристел. Она разделяла мои вкусы в еде. Говорила она все еще с северным акцептом. Я же давно избавился от пего.
- А что вы ели у Импайеттов? - спросил Артур. Мы всегда спрашивали друг друга об этом.
- Quenelles de brochet. Caneton à l'orange. Profitroles.
- O-o.
- Ваша еда куда лучше, - заметил я.
- Я в этом не сомневаюсь! - сказала Кристел и улыбнулась Артуру безгранично наивной, совсем не заговорщической улыбкой; тот осклабился в ответ.
Попробую описать вам Кристел. Отнюдь не хорошенькая. Плотная, приземистая, без намека на талию. С довольно маленькими, изрядно натруженными руками, стремительно и ловко порхавшими, словно пара птичек. Лицо у Кристел было круглое и довольно бледное - даже нездорово бледное. Она редко гуляла. Курчавые ярко-рыжие волосы густой тяжелой массой ниспадали почти до плеч. У нее был крупный рот с оттопыренной, влажной, очень подвижной нижней губой. Прескверные зубы. Широкий и явно курносый нос. Глаза у нее были карие - точнее, золотистые, ясные, без зеленоватого отлива, по они обычно прятались за толстыми круглыми стеклами очков, отчего казались блестящими камешками. А в общем-то все это отнюдь не дает подлинного представления о Кристел. Разве можно описать человека, которого ты любишь, как себя самого? Кристел часто казалась дурочкой. Она была словно милый, мягкий, терпеливый, добрый зверек.
Артур был немного выше Кристел, по значительно ниже меня. Лицо у него было какое-то несовременное - с вечно блуждающим подобием улыбки. (Я вовсе не хочу сказать, что он отличался остроумием - слишком он был для этого застенчив.) у него были серовато-бурые глаза, слабовольный, весь искусанный рот и большие, но не свисающие, каштановые усы. Жирные, не длинные волосы лежали на ушах мягкой каштановой волной. Словом, незнакомец, сошедший с фотографии XIX века. В очках с овальной стальной оправой. Такое описание может, пожалуй, показаться пристрастным. Попробуем немного подправить его. Это был человек честный, лишенный коварства. И в серовато-бурых глазах его порой мелькал даже проблеск чувств. (Я не ношу очков. Глаза у меня карие, как у Кристел. Отцы у нас с Кристел были разные.)
По четвергам я никогда долго не задерживался у Кристел. Мне правится программировать окружающих, и Артур был запрограммировал при моем появлении тотчас подняться и взять пальто. Вот он уже и потянулся за ним. Я взял в свои руки хлопотливую ручку Кристел. Артур мне не мешал - как не мешает собака.
- Все в порядке, моя дорогая?
- Все в порядке, хороший. А у тебя все в порядке? - Мы всегда задавали друг другу такой вопрос.
- Да, да. Но у тебя действительно все в порядке?
- Конечно. У меня появилась новая заказчица. Ей нужен костюм для коктейлей. Такой чудесный материал. Хочешь покажу?
- Нет. Покажешь в субботу.
Я поцеловал ее в запястье. Артур встал. А через минуту мы уже вышли на улицу, где гулял ветер.